Ученик архитектора - Элиф Шафак

Сравнение это показалось Джахану таким забавным, что он расплылся в улыбке. Но его тут же пронзила новая мысль.

– Я вот чего не могу понять, учитель. Султан ведь не работает вместе с нами. Почему же он хиреет с каждым днем, как будто мечеть высасывает силы и из него тоже?

– Он связан невидимыми узами с мечетью, которая носит его имя, – ответил Синан.

– Но мы возвели множество зданий. Мечети, медресе, приюты, акведуки, мосты… Почему никогда прежде я не ощущал ничего подобного?

– Ощущал, уверяю тебя. Просто ты об этом забыл. Так уж заведено. Когда мы добиваемся того, к чему стремились, то забываем, каких усилий и жертв нам это стоило. Этим мы тоже подобны женщине, произведшей на свет дитя. – Синан смолк, погрузившись в раздумья. – Иногда роды проходят легко, иногда – тяжело и мучительно, – добавил он.

– Учитель… вы хотите сказать: то, что мы создаем, убивает нас?

– Нет, не убивает, но ослабляет, – поправил его зодчий. – Хотя порой может и убить. Но подобное случается редко.

Несколько недель спустя главный придворный строитель получил от султана письмо, в котором правитель империи извещал, что желает прибыть в Адрианополь, дабы своими глазами удостовериться, что строительство близится к завершению. Разумеется, султан намеревался совершить путешествие в сопровождении многочисленной свиты. Поэтому ему требовался слон. Так как Махмуд лишился расположения повелителя, Чота оставался единственным придворным слоном.

Получив благословение учителя, Джахан верхом на Чоте вернулся во дворец. Оставив своего подопечного отдыхать в сарае, Джахан поспешил увидеться со старыми товарищами. На следующее утро слон и погонщик вновь тронулись в путь в составе кортежа, сопровождавшего султана.

То было впечатляющее зрелище. Сиятельную особу повелителя предстояло охранять лучшим стражникам, янычарам и лучникам. Все они были в ярких праздничных одеяниях. В каретах с наглухо зашторенными окнами сидели наложницы, которых султан решил взять с собой. Атмосфера радостного возбуждения и гордости витала над городом. Тем не менее порой в воздухе ощущалось дуновение тревоги, легкое, как облака, которые собираются на горизонте в солнечный день. Христианские правители, раздосадованные потерей Кипра и тем, что их храмы превращаются в мечети, учредили Священную лигу. Они жаждали мести. Войска папы римского, испанцев и венецианцев, забыв прежние распри, объединились. Армия католиков готовилась совершить поход на Адрианополь, а в Коринфском заливе поблизости от Лепанто уже шло морское сражение между оттоманским и христианским флотами.

В назначенный час появился султан Селим. Круглое лицо правителя пламенело багровым румянцем. Поприветствовав солдат, он приблизился к своей лошади – чистокровному вороному жеребцу. И тут произошло нечто странное, Лошадь непонятно почему вдруг взбрыкнула и взвилась на дыбы. Толпа затаила дыхание. Никто не сомневался: то было дурное предзнаменование.

Султан, явно расстроенный, приказал отвести жеребца в стойло. Он не собирался пускаться в путь на лошади, подавшей столь зловещий знак. Вскоре жеребцу была найдена замена: Чота. Поскольку султан намеревался обставить и свой выезд из Стамбула, и свое прибытие в Адрианополь со всем возможным великолепием, в таких обстоятельствах нельзя было сделать лучшего выбора. Джахан получил приказ подготовить хаудах и надеть на слона роскошный головной убор с бубенчиками, который Чота ненавидел всей душой.

Султан с трудом взобрался в хаудах по веревочной лестнице. Он уже устраивался в шатре среди подушек, когда Чота вдруг резко качнулся – то ли его толкнул в бок какой-то зловредный демон, то ли просто головной убор раздражал его кожу. Селим потерял равновесие. Пышный тюрбан, увенчанный перьями, упал с его головы и оказался у ног Джахана. Схватив тюрбан, погонщик поспешно вскарабкался по лестнице.

Впервые они с султаном оказались с глазу на глаз: правитель империи, сидя в хаудахе, вперил взгляд в погонщика. А тот сначала смиренно опустил голову, а потом, подчинившись внезапному порыву, поднял ее. Взгляды их встретились.

– Мой светлейший повелитель, – пробормотал Джахан, одной рукой цепляясь за лестницу, другой протягивая султану тюрбан.

– Давай сюда, – дрожащим от злобы голосом приказал Селим.

Как видно, раздражение сделало правителя неловким – тюрбан выскочил из его рук и опять очутился на земле. Слуги бросились поднимать его. Они передали тюрбан погонщику, а тот вновь протянул злополучный головной убор Селиму. На этот раз султан был осторожнее. Бледный как смерть, он водрузил тюрбан себе на голову и прошипел:

– Ступай прочь, погонщик!

Джахан спустился по лестнице вниз и похлопал Чоту по боку. Слон обхватил его хоботом и усадил на обычное место – у себя на шее. После молитвы процессия двинулась в путь. Зеваки, толпившиеся по обеим сторонам дороги, провожали ее восхищенными взглядами. Тем не менее нельзя было не заметить, что толпа чем-то сильно встревожена. Люди смотрели на султанский выезд в молчании. Тишину нарушали лишь топот копыт, скрип колес и звяканье бубенчиков на головном уборе Чоты. Прежде Джахан и думать не думал, что такая огромная толпа может быть столь безмолвной.

Оказавшись за стенами Стамбула, путешественники несколько воспрянули духом. Но у ворот Адрианополя их ожидала скверная новость. Оттоманская флотилия понесла в бою сокрушительное, позорное поражение. Отныне слова «Киямет» и «Лепанто» приобрели сходное значение. Сотни подданных султана были убиты, пошли ко дну или же были захвачены в плен. Страшное известие поразило всех как гром среди ясного неба. На смену потрясению пришла растерянность, а затем и ярость. Внезапно султан оказался окруженным всеобщей ненавистью.

Впервые в жизни Джахан начал бояться ходить по улицам. Однажды, когда он выгуливал Чоту, кто-то бросил в них камнем, который пролетел над самой головой слона и ударился в ствол дерева. Погонщик огляделся по сторонам в поисках злоумышленника. Несколько мальчишек играли в бабки, какой-то охотник торговал с лотка потрохами, прохожие спешили по своим делам. Камень мог бросить любой из них. Сердце Джахана болезненно сжалось. Он ясно почувствовал, что их обоих – слона, принадлежавшего султану, и его погонщика – окружает всеобщая ненависть.

На строительстве тоже воцарилось уныние. Надежды, совсем еще недавно цветущие столь пышным цветом, безвозвратно увяли. Радость победы сменилась горечью поражения. После разгрома при Лепанто все позабыли о триумфе на Кипре. Мечеть, возводимая в честь победителя, ныне носила имя побежденного. Лишь архитектор Синан, казалось, не разделял всеобщего смятения и продолжал работать как ни в чем не бывало.

Селимие росла на глазах. Минареты ее были изящнее и выше, чем минареты всех прочих мечетей. Благодаря четырем ярусам окон в ней было много света, который отражался от выложенных плитками стен. Поэтому внутри всегда царила жизнерадостная атмосфера, столь не соответствующая настроению рабочих. Фасад, отделанный песчаником теплого медового оттенка, словно приглашал войти внутрь. Каждый, кто переступал порог Селимие, замирал, пораженный объемом ее внутреннего пространства, грандиозность которого подчеркивало отсутствие каких-либо перегородок. В каком бы месте молящийся ни преклонил колени, он видел михраб – нишу в стене мечети, обращенную в сторону Киблы, место, где молится имам. В этой мечети каждый ощущал близость Аллаха.

Расписывали мечеть греческие мастера, прибывшие с острова Хиос. Руководил ими живописец-мусульманин, человек с вечно отсутствующим выражением лица и мечтательным взглядом. Звали его Наккаш Ахмед Челеби. Восхищение, которое внушала ему мечеть, было столь велико, что несколько раз на дню он приходил сюда, в благоговейном восторге опускался на колени и любовался красотой, сотворенной его руками и руками его товарищей. Где-то далеко в открытом море сражались флотилии, тонули корабли, острова переходили из рук в руки, мусульмане и христиане убивали друг друга. Но в замкнутом, как кокон, мире зодчего Синана по-прежнему царило полнейшее спокойствие. Здесь люди работали бок о бок, невзирая на различия вероисповеданий.

Купол, поддерживаемый восемью контрфорсами из мрамора и гранита, опирался на квадратное основание, каждый угол которого венчали полусферы. Размеры его были столь величественны, что у всякого, кто глядел на этот небесно-голубой купол – не важно, находился он внутри или же снаружи мечети, – захватывало дух. Ученые-геометры, объединив свои усилия с Такиюддином, главным придворным астрономом, пытались вычислить его размеры. Всех занимал один вопрос: превосходит ли он высотой купол Айя-Софии или все же уступает ему?

На этот вопрос можно было ответить двояко. Круглый купол мечети Селимие, если измерить его от основания до вершины, был выше купола бывшего христианского храма. Но если брать в расчет высоту всей мечети, от фундамента до верхней точки купола, она уступала Айя-Софии.