Золотая лихорадка - Николай Задорнов

– Здравствуй, Петьша.

– Здоров, дядя Ваньша!

Таня проскользнула мимо.

– Чего пел моей подружке?

– Она спросила, откуда приехал.

– А ты че?

– Из Парижа.

– А она че?

– Смеется, читала! Как, говорит, съездил.

– А ты че?

– Я сказал, мол, сравнивать ездил, кто лучше. Только ее там вспоминал… А она надулась!

Егор приподнялся. Иван уселся подле его кровати, и оба они тихо посмеивались, словно на некоторое время к обоим вернулась их ранняя молодость.

– Я сам виноват, – сказал Егор, – думал, что людям хорошо и никто не тронет. Не берегся. Сашка говорил мне, хотел телохранителей приставить, а я не послушался.

* * *

– Паря, надо слушать. Что смеяться, скажу, что надо все знать и ушами нигде не хлопать. Мало что нас на приисках бьют, рвут в клочья, топчут. Я бывал на бирже, золото идет рекой, бумаги, акции. Егор! Вспомнил я, что не зря мы тот год с тобой говорили. Скажу, надо открывать банк. Золото роем, добываем и его не видим. Мало что это золото пропиваем. Этим золотом нами же потом управляют. Я и прежде знал это, сколько мне раньше Барсуков говорил. И когда я в Калифорнии был, видел много золота. Но такого потопа еще не видел. Война, дележ, ссора от всего, идет своя выгода. Хватают острова, негров, кричат «свобода» и тут же всех и хлещут, и давят, и стреляют, и грабят чужих и своих.

– А разве можно свой банк открывать? – спросил дед.

– Богатому все можно! – ответил Иван.

Вошел Петрован. Что-то буркнул, попочтительней хотел поздороваться. Взял ружье и ушел.

– Под праздник у стариков гулянка, а у молодых – стрельба, – сказал дед. – Бабам – разговоры, у ребят, орехи, семечки…

– Я омолвился в Иркутске сибирякам, что хочу открыть банк, так сразу нашлись охотники и стали предлагать войти в дело. Жалеют, что доступ иностранным коммерсантам у нас ограничен. Говорят, надо транспорт, проводить железные дороги, и надо менять законы империи. Открыть широкий доступ иностранного капитала! Почему, мол, к золоту иностранцев не допускают! Мол, глупо! Весь мир открыт, а Сибирь закрыта. Они бы отсюда много выкачали! А прииск без тебя не погибнет?

– Нет. Я им говорил, чтобы мука всегда была. А остальное подвезут и сами добудут.

– Кто же тебя?

– Не знаю. Там кто-то живет в тайге. Не инородцы, а какие-то лесовики, сектанты. Где-то ходят. Их не найдешь. Может быть, теперь Сашка их изловит. Меня еще три года тому назад на той речке первый раз стреляли, да промахнулись. Человека я сам видел.

Ничего подобного никогда и никому Егор до сих пор не говорил.

– Ты не бредишь? – спросил Иван.

– Нет. Я Александру сказал еще первый год, чтобы Ваське не дозволял от прииска далеко отходить. Когда разгонят, то сами все уйдут.

– А когда разгон?

– Не знаю. Но будет. У людей все же золото останется.

– Этого золота надолго не хватит. Товар этот у мужика не залежится. Его живо выкачивают. Он уйдет все тем же путем, через границу, в Шанхай, а оттуда во французские и английские банки, все на те же весы, чтобы нас же своей тяжестью перетянуть.

* * *

– Я теперь всем говорю, что не хочу быть богатым после того, что видел, – сказал Иван, сидя вечером с Егором. – Но это неверно, Егор, я зря говорю. Надо быть богатым. Богатство двигает все, золото удержит тот, кто хочет добиться своего. И нам надо быть богатыми, Егор. Я уж жалею, что на сотни тысяч рублей сдавал золота, за бесценок, и оно пошло все туда же. Даже государственные казначейства во всех странах должны банкирам, банкиры дают субсидию на войну, и ловко это делают. Я был в гостях у банкира. Их дома в нескольких государствах. Жалко отдавать им наше золото после этого. Надо бы его держать, собирать. Казна задумала сделать золотой рубль. Значит, за песок можно будет брать золотые. Куда мы без денег! Я еще до поездки задумал с Афанасьевым открыть частный банк. Надо бы сделать его как-то общим, чтобы крестьяне несли вклады, золото, песок, самородки. У нас была бы сила, со временем мы ворочали бы большими делами. Подумай, Егор.

– Куда же эти капиталы? – спросил дед.

– Рядом океан. Он ничей. Вернее, все зарятся… Азия не чужая нам! Я же азиат, уж сколько поколений мы гураны! О своем беспокоюсь. Помнишь, паря дедка, ты меня бичом оттянул?

– Это помню еще, – сказал дед. – Старое лучше помню.

– Ты думаешь, за кого тебя чуть не убили? За справедливость? Нет. За банкиров! И все! Люди боятся кабалы…

– А бога забываем, – сказал дед.

Бабка поставила перед гостем деревянную латку с кедровыми орехами. И все стали щелкать орехи, как когда-то давно, в первые годы.

Стемнело. Вошли Татьяна и Дуняша. Иван продолжал рассказывать… Потом спросил Дуняшу про Пахома.

– Оп в отъезде. Бабушка зайти вас просила.

– Как же! Даже непременно! – обрадовался Иван. – Я так и хотел. Завтра?

– Как вам угодно будет.

– Закон старый! Петербургу удобно, чтобы серебрянка шла из Иркутска. Там сплав золота. А могли бы тут свой сплав золота произвести, – продолжал разговор Иван.

– На прииске печь для сплава хотели строить.

– Паря, слыхал! Петербург все вожжами к себе притянул и качает золото. А ведь из-за этого еще больше его уходит контрабандой на Кантон, в Шанхай. И оттуда опять в те же банки, только не через Сибирь, а кругосветным. Я золотыми дорогами проехал. Калифорнию тоже вытряхивают так же. Правда, у нас так же, но не для себя. Все лучшее у нас выскользает, а строят у нас винокуренные заводы, народ обучается пить. Паря, считается государственной обязанностью. За трезвость тебя исправник еще прежде не любил. С трезвого так не сорвешь. Герцог Лейхтенбергский, граф Игнатьев… В Париже – Ротшильд. Смешно, паря, и страшно, как люди губят друг друга из-за золота, рвут из рук, трясутся. И гибнут и продаются… И хорошие женщины гибнут зря. Паря, я даже подозреваю, не зря ли война. Я посмотрел и подумал, за что они там воюют. Пишут в газетах – война не для народа, для богатых. Все прочитают и опять же воюют, опять погонят народ, обуют, оденут, выкормленных. А кто-то же их родил, нянчил, дураков. Да мы лошадей больше жалеем. Кого убили в тайге, так уже все знают, столько разговоров…

* * *

Иван пошел к Бормотовым. Там появилось угощение. Старики просили Ивана довезти Дуняшу до Тамбовки на пароходе.

– Ильи-то нет, скучает. К матери гостить собралась, а непогода, – толковала Анисья, – сделай угождение. Любил, поди, когда-то дивчину, окажи ей покровительство, а то ей с детьми-то в лодке…

– Поезжай с ним! – сказала Арина. – Он тебя довезет.

– Да я за день сама доберусь! – отвечала Дуняша.

– Да что уж ты! Поди-ка, свой человек – обидишь! Он просит тебя. Не шути, осеннее время! С детьми-то не шути. Какая удалая нашлась!

ГЛАВА 22

Под железным бортом бухала желтая вода, и время от времени веер брызг обдавал палубу. Китайчонок водил ребятишек Дуни на палубу, показывал вентиляторы, рубку с дымившейся трубой, их окатило водой. Стекла рубки обливались, словно на них плескали непрерывно из ведер. Дети ушли.

В рубку вошел капитан и, приподнявшись на цыпочки и прищелкнув пальцами, сказал с восторгом:

– Какая красавица с нами едет!

Капитан из забайкальских казаков, ростом невысок. Усы и борода плохо растут, клочья густой черни торчат под скулами.

Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.

Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.

На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.

Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.

– Как переносите качку? – спросил у Дуни.

– Мы привычны! – вежливо ответила Дуня.

– Пароход наш морской, ходим к Сахалину на промысла морской капусты. Бывали в Японии. Ведь это только говорят, мол, Япония. А на пароходе близко. Как отсюда до Николаевска. От Сахалина до их порта… Грузим капусту, идем во Владивосток и, если шторм, зайдем к японцам… Какой ты беленький! Смотри, тебя сороки украдут! – сказал он Павке. – Видите какая качка. Иван Карпыч у нас сам у руля сегодня. Он как вам приходится?

– Дяденька мой! – ответила Дуня.

«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! – подумал механик. – Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»

Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.

– Ну как, видал? – спросил его помощник.

– Видал.

– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…