Акимуды - Виктор Ерофеев

– Нынешний режим нужен для будущего, чтобы люди поняли, чего они хотят, – говорит Али. – И захотели бы свободы!

Но все мрачнеют, когда речь заходит об Израиле. Его считают креатурой Англии, созданной для дестабилизации Ближнего и Среднего Востока. Говорить положительно об Израиле – опасно. На любой намек, что они похожи на арабов, отвечают гневно. Оппозиция тоже не прочь иметь ядерное оружие – для укрепления страны. Почему Пакистан или Израиль обладают бомбой, а мы нет? Ядерное оружие скорее объединяет страну, чем разъединяет.

Россия у иранцев не в чести. Русская культура – да! Достоевский? Вокруг меня в Тегеране вьются авторы диссертаций о Достоевском. Чехов! Горький! – горячая любовь. Но в Эсфахане хозяин мебельного магазина сказал мне, выражая народное мнение:

– У меня с правительством меньше проблем, чем с Россией.

– Почему?

– Отобрала у нас Кавказ!

Как будто это было вчера… Русских не любят и за то, что во время Второй мировой войны при оккупации Северного Ирана солдаты вели себя скверно, насиловали местных женщин. Кроме того, здесь считается, что технологию фальсификации выборов завезли из России.

– Россия поддержала выборы и разгон демонстраций.

– Неудивительно, – соглашаюсь я. – Некоторые наши правители сами бы хотели идти в сторону Тегерана. Православная цивилизация: союз Партиарха, который в один момент становится духовным лидером страны, с Главным – вот угроза для моей страны, для меня самого.

Вот тогда я и стану настоящим врагом народа.

Наконец, я встретился с директором неправительственной организации, которая пригласила меня в Иран. Мы славно пообедали. Иранские шииты с христианами найдут общий язык, успокоил меня седовласый директор, обе религии основаны на любви и мире, но арабские сунниты и евреи обречены на уничтожение друг друга!

Организация директора имеет сеть книжных магазинов по стране и в столице. Директор показал мне новый, еще не открытый книжный мазазин – это большое пространство. Я попросил его подняться со мной наверх, в более скромный магазин с иностранной литературой. Он застеснялся. Я сначала не придал значения наклейкам на некоторых обложках шикарных изданий итальянской живописи. Потом догадался: они прикрывают обнаженные части тела! Полистав альбомы, я увидел, что местные цензоры старательно заклеивают не только груди и низ живота ренессанских красавиц, но и декольте. Более того, тонкие наклейки цензоров аккуратно заклеивали пиписьки ангелов!

Не пощадили и своего средневекового искусства. В Эсфахане с фасада Дома приемов старых иранских шахов посбивали фрески игривого содержания. В залах – оставили, но народ туда не пускали. Теперь разрешили. На фресках – победоносные войны с Турцией, Индией, Узбекистаном. Куча отрубленных голов! И тут же на других фресках голые сиськи: томные танцы женщин в прозрачных одеждах.

Ах, эти легкие платья! В Персеполисе в 1971 году на них подорвался последний шах Мохаммед Реза Пехлеви – чтобы подчеркнуть мощь Ирана, он устроил такой фестиваль (где плясали женщины в легких одеждах и даже сжигались деньги), что народ взвыл от возмущения и через восемь лет ответил ему революцией!

Ну, хватит о политике! Мы срываемся на Каспий. Дорога из безликого, расползшегося во все стороны Тегерана на море идет вдоль озер, через голые горы с суровым рисунком линий, где скалы – как древние воины. Геология персидского характера. Ближе к морю горы зеленеют, прибрежные – выглядят подтаявшим мороженым. Пляж с камнями, впечатанными в черный песок. Простой народ на куцых коврах, с примусами. Мужчины в белых рубашках купаются в грязном, теплом Каспии. Входим на виллу.

– Что будете пить?

Выбор контрабанды небольшой: «Смирнов», «Абсолют», два сорта скотча… Пышноволосые девушки в открытых майках танцуют под западную музыку, размахивая хиджабами, прыгают, смеются, сладостно хмелеют. Звучит и безумный русский шансон, будто мы в довоенном Сочи: «Кайфуем, сегодня мы с тобой кайфуем…» – все подпевают по-русски. Парни, прикалываясь, шлепают девчонок по джинсовым задницам. Когда надоедает прыгать, достают тамбур: начинается долгая песня на слова Саади с непостижимыми руладами. Вслед за этим танцуют под гимн антиправительственного зеленого движения «Иран мой – зеленый Иран». Я выхожу на балкон. За мною кто-то следом. Не видно в темноте.

– А вы знаете, что в страшной тегеранской тюрьме «Эвин» готовят VIP-камеры с коврами для бывших либеральных деятелей?

– А вы знаете, что нами правят мертвяки?

– Мертвяки?

– Они порвали нас на куски!

– Вы, русские, склонны к преувеличениям!

Влажно. Цикады. Я вытираю пот со лба. Может, это мой бред? Иран не верит в наших мертвяков. У них свои заботы. Где-то поблизости визжат шакалы, будто им прищемили хвосты.

Дихотомия Восток – Запад существует в Иране на самом бытовом уровне. В номерах гостиниц и нередко в частных квартирах – два туалета с разными унитазами: западный, американский, и иранский, восточный, – орлом! Зейнаб, в своей домашней библиотеке я обнаружил сочинения маркиза де Сада на русском языке, сделала выбор в сторону западного унитаза, а ее дочь Арафе, которая учится в Оксфорде, тоскует там по восточной модели…

Любимая подружка Зейнаб, Неда, тоже пользуется иранской моделью, дающейся западному человеку с трудом. В меблированных квартирах, которые мы снимаем во время путешествий, она надолго загадочно уединяется. Из-за двери слышатся звуки тугой струи воды, которой она обливает себя, и тяжелые стоны. Зейнаб, без платка, возбужденно покусывая губу, философски размышляет, что, когда женщина сидит на корточках, она ближе к природе.

Я не хочу сказать, что Александр Македонский был изобретателем унитаза, но, не будь его побед, мы бы все сидели орлом.

Выбери свой туалет!

Часть седьмая

Революция

165.0<ЛИЗАВЕТА ВХОДИТ В РОЛЬ>

Не было ни одного журнала, где бы Лизавета в царских нарядах не появлялась на обложке. Она стала самой влиятельной женщиной России. Она стала first lady Москвы. Во всех начинаниях Лизавета была на стороне мертвых и неустанно воевала со всеми, даже мельчайшими, проявлениями некрофобии, помогая мертвым адаптироваться к жизни. «Мертвые – мои дети», – говорила она. Лизавета устраивала для них праздничные концерты, факельные шествия, маскарады. Вместе с Кларой Карловной она подрывала устои здравоохрания, уничтожала больницы и аптеки, стремилась увеличить смертность населения и каждые похороны требовала обставлять как счастливое событие. Но у Посла по ночам болели распятые ладони.

– Я что-то упустил из виду, – признался он мне. – Скажи, в чем цель человечества?

– Ее нет, – сказал я. – Она не определена.

– Как нет? А достигнуть блаженства?

У него чесались руки: засесть за работу по созданию новой религии.

– Не русское это дело. – На этот раз я выступил в роли пессимиста. – Они у нас здесь все еще верят в кудыкину гору. Масса народа подчинена язычеству. Это отдельное измерение. Они верят в леших и анчуток. Но и я тоже верю. Недавно у Катюши домовой спрятал платье в коробку из-под книг. Мы обыскались!

Акимуд расхохотался. Он с интересом посмотрел на меня:

– Домовой? Вполне вероятно.

– Они выдают свою отсталость за самобытность, – продолжал я.

– Да, но раньше люди были гораздо ближе ко мне, – сказал Посол. – Это потом они отдалились.

– Не все, – сказала Лизавета. – Русские не отдалились. Они приблизились.

Я прикусил язык. У меня не было ясного представления о том, что лучше – модернизация или близость к истокам. Я колебался между двумя полюсами.

Из маргинального писателя-урода Самсон-Самсон превращался в первого писателя новой России.

– Я – великий фашистский писатель, – говорил он с ухмылкой.

Он писал жесткие графоманские тексты, полные ненависти к бывшим людям. В мечтах он хотел свергнуть Главного или, по крайней мере, Бенкендорфа и занять ключевое место. Самсон-Самсон объявил меня врагом народа.

Я терял поддержку в Кремле. Я пошел договариваться с Акимудом. Тот не мог идти против мнения Лизаветы, которая считала, что Самсон – полезное для страны явление. Но в результате тайных переговоров меня оставили в покое.

Как-то раз мы встретились с Самсоном на приеме. Он стоял в обнимку с Михалковым. Мутант, подумал я, холопобарин. Он это знает и радуется. Мы все должны быть холопами нашего царя. Самсон сказал мне, что в России стыдно быть либералом.

– Я сам был либералом. Я знаю, – сказал он.

– Я – не либерал, – возразил я.

Он присмотрелся ко мне.

– Я видел в жизни много либералов, – сказал он. – Вы действительно на них не похожи. Кто вы на самом деле?

– Русский писатель.

– Мы вас не назначали.

– Назначают в другом месте.

Он взвился:

– Нет другого места!