Девушка и призрак - Софи Кинселла

Дядя Билл сидит рядом с папой в сшитом на заказ костюме, в петлице гвоздика. Последний месяц оказался для него не самым лучшим в жизни. Его лицо то и дело мелькало в светских и экономических новостях, но никто не сказал о нем доброго слова.

Поначалу я вообще не хотела приглашать дядюшку, но его пресс-секретарь буквально умолял, поскольку для репутации дяди Билла было чрезвычайно важно, чтобы он присутствовал на публичной поминальной службе. Ладно, пусть придет и отдаст Сэди должное. Но лишь на определенных условиях.

— Именно по этой причине я создала фонд имени Сэди Ланкастер. Собранные средства будут распределяться попечителями на мероприятия, которые пришлись бы ей по вкусу. В первую очередь мы будем поддерживать различные танцевальные коллективы и фестивали, благотворительные организации, помогающие пенсионерам, дом престарелых «Фэйрсайд» и Лондонскую портретную галерею, которая так заботливо сохранила для нас образ Сэди.

Малькольму Глэдхиллу очень нравится моя инициатива. Когда он услышал о ней в первый раз, то весь порозовел от удовольствия и предложил мне войти в попечительский совет, раз уж я такая поклонница искусств. (Я не стала признаваться, что меня интересует исключительно портрет Сэди, а на остальные картины глубоко наплевать.)

— Мой дядя, Билл Лингтон, также проявил интерес к своей тетушке, и от его лица я хочу прочитать следующий текст.

Ни за что на свете я не пущу Билла на трибуну. И не разрешу написать собственную речь. Пусть моя речь станет для него сюрпризом.

— «Только благодаря портрету тети Сэди я смог основать собственную фирму, что сделало меня одним из крупнейших английских бизнесменов. Пока она была жива, я не проявлял к ней должного внимания. Я сожалею. — Эффектная пауза. Все затихли в напряженном ожидании. Журналисты старательно строчат в блокнотах. — И я с удовольствием жертвую десять миллионов фунтов фонду имени Сэди Ланкастер. Это лишь скромная компенсация в память моей любимой тетушки».

Изумленный гул проносится по залу. Дядя Билл зеленеет на глазах, безумная улыбка расплывается по его лицу. Я бросаю быстрый взгляд на Эда, он поднимает большой палец. На самом деле десять миллионов — это его идея. Мне и пять казались верхом наглости. Как бы то ни было, дядюшка не сможет пойти на попятный. Его обещания слышали шестьсот человек и целая толпа журналистов.

— Я искренне благодарна всем, кто пришел. Когда картину выставили в Лондонской портретной галерее, Сэди находилась в доме престарелых. Она так никогда и не узнала, как ее любят и ценят. Увидев такую толпу почитателей, она была бы поражена. Она бы поняла…

Слезы подступают к моим глазам. Но я сдерживаюсь. Не сейчас. Надо закончить речь. Вдыхаю поглубже и улыбаюсь из последних сил.

— Она бы поняла, какую радость подарила нам и многим поколениям, которые придут за нами. Я страшно горжусь своим с ней родством.

Оборачиваюсь к картине и смотрю на Сэди.

— Теперь мне только остается добавить… за Сэди!

Толпа оживляется, все охотно поднимают коктейльные фужеры. На входе каждый мог выбрать джин с шампанским или «Сайдкар»,[30] и мне плевать, что в церкви коктейли обычно не подают.

— Вперед!

Я высоко поднимаю бокал, и все послушно повторяют: «Вперед». Потом выпивают в почтительном молчании. Орган выводит первые такты «Иерусалима».

Я спускаюсь с трибуны к Эду и родителям. Эд выложил на аукционе «Сотбис» целое состояние за винтажный смокинг двадцатых годов и теперь похож на звезду черно-белого кино. Узнав цену, я вскрикнула от ужаса, но он только пожал плечами и сказал, что понимает, как много для меня значит эта эпоха.

— Ты была великолепна! — шепчет он, сжимая мою ладонь. — Она бы тобой гордилась.

Все поют, а я не могу присоединиться к общему хору. Дыхание перехватывает, слова застревают в горле. Так что я просто рассматриваю украшенную цветами церковь, эффектные наряды и поющих людей.

Служба заканчивается, и органист принимается наигрывать чарльстон (и плевать, что чарльстон в церкви и на поминках обычно не звучит). Публика медленно вытекает на улицу. Но я не спешу — по-прежнему сижу в первом ряду, вдыхаю аромат цветов и жду.

Я почтила ее память. По крайней мере, мне хочется в это верить. Я старалась.

— Дорогая! — Ко мне приближается мама со сбившейся на сторону лентой. Щеки ее пылают, она садится рядышком, вся светясь от удовольствия. — Ты все чудесно придумала! Чудесно!

— Спасибо, — благодарно улыбаюсь я.

— Ты так ловко уела Билла. У твоего фонда большое будущее. А уж коктейли! — добавляет она, опустошая бокал. — Какая светлая идея!

Мама сегодня такая умиротворенная. Ее не заботило, что все опоздают, напьются, разобьют бокалы или чего похуже.

— Мама, что с тобой? — не могу удержаться я. — Ты такая веселая. Просто удивительно.

Может, она сидит на валиуме или прозаке? Мама молча одергивает лиловые рукава.

— Это странная история, — говорит она, помолчав. — Только с тобой я могу поделиться. В общем, несколько недель назад…

— Ну же!

— Я как будто слышала… — Она медлит, потом шепчет: — Голос у себя в голове.

— Голос? — напрягаюсь я. — Какой голос?

— Я не слишком верующая. Так уж вышло. — Мама оглядывается и наклоняется ко мне: — Но этот голос преследовал меня целый день! Не давал покоя! — Она стучит себя по голове. — Я думала, с ума сойду!

— И что же он говорил?

— Не поверишь. «Все будет хорошо, не волнуйся!» Буквально изводил меня этой фразой. Не представляешь, как он мне надоел. И тогда я сказала: «Отцепись от меня, я все поняла!» И голос тут же пропал.

— Вот это да, — бормочу я. — Как просто.

— С тех самых пор я и не дергаюсь по пустякам. — Мама смотрит на часы: — Ладно, пора идти, папа отправился за машиной. Тебя подвезти?

— Нет. Увидимся позже.

Органист выводит очередной чарльстон, я разглядываю сводчатый потолок и обдумываю мамины слова. Интересно, что еще Сэди успела сделать?

Музыка умолкает, в церкви пусто. Уборщица методично гасит свечи. Я беру сумку и встаю. На улице невольно зажмуриваюсь от яркого солнечного света, потом поднимаю взгляд к небу. В последнее время что-то частенько я на него засматриваюсь.

— Сэди, — тихонько зову я. — Сэди, ты здесь?

Нет ответа. Как всегда.

— Какая же ты умница! — Эд, взявшийся неизвестно откуда, целует меня в губы. Где он был все это время? Прятался за колонной? — Ты отлично все продумала. Каждую деталь. Прекрасная служба. Я любовался тобой все время.

— Как приятно это слышать, — вспыхиваю я. — Мне тоже понравилось. И так много народу собралось!

— Просто потрясающе. И это только твоя заслуга.

Мы проходим сквозь кованые ворота, Эд берет меня под руку. Вчера на репетиции службы Эд как ни в чем не бывало сообщил, что задерживается в Лондоне еще на полгода: мол, не пропадать же страховке. Потом он изучающее посмотрел на меня и поинтересовался, как я к этому отношусь.

Я состроила умное лицо и многозначительно заметила, что страховке, конечно, пропадать негоже. Эд ухмыльнулся. А я так и расцвела в ответ.

— А с кем ты сейчас разговаривала? — как бы между делом интересуется он. — На ступенях?

— Ты о чем? — прикидываюсь я дурочкой. — Ни с кем. Где твоя машина?

— А то мне показалось, что ты звала Сэди.

Я изо всех сил изображаю недоумение:

— Звала Сэди? Что за странная идея? С чего бы это?

— Вот и я подумал. С чего бы это?

Он от меня не отстанет. Бесполезно даже надеяться.

— Может, виноват мой английский акцент? — вдруг осеняет меня. — Кажется, я говорила «Сайдкар». Собиралась пропустить стаканчик.

— «Сайдкар»? — Эд озадаченно смотрит на меня и качает головой: — Что-то не сходится. Не пойму, что именно, но что-то точно не так.

Сердце на миг замирает. Эд все обо мне знает. Пусть узнает и про Сэди. В конце концов, его это тоже касается.

— Что ж… ты, как всегда, прав. Я обязательно тебе расскажу. Попозже.

Эд улыбается, оглядывает мое винтажное платье, гагатовые бусы, старомодно завитые волосы.

— Пойдем, девушка двадцатых. — Он уверенно берет меня за руку. — Ты достойная наследница своей знаменитой бабушки. Жаль, что она не видит.

— Ты прав, — соглашаюсь я и кидаю еще один взгляд на голубое небо. — Мне тоже жаль.

Надеюсь, она видит.

Примечания

1

Фрагмент поминального Реквиема. — Здесь и далее примеч. перев.

2

День Гая Фокса (безуспешно покушавшегося на английскую монархию более четырехсот лет назад) отмечают 5 ноября по всей Великобритании фейерверками и народными гуляньями.

3

Устойчивые трапециевидные каблуки.