Русская корлева. Анна Ярославна - Александр Антонов

Обуреваемый дерзостью и сжигаемый ненавистью, Гумберт не покинул Константинополь. Вместе со своими легатами он затаился в католическом монастыре и вскоре же написал опровержение на послание болгарского епископа Льва Гудина и распространил его в Константинополе. В эти же дни Гумберт нашел в одном из городских монастырей монаха Никиту Стифата, сочинителя трактата против латинян, и заставил его сжечь свою книгу, применив при этом к нему жестокое рукоприкладство. Но Гумберту и этого показалось мало. Созвав после вечерней трапезы своих спутников-легатов в келье латинского монастыря, он сказал им:

— Братья по вере, вижу, что у нас не хватает сил подчинить патриарха Михаила влиянию римской церкви, потому я вынужден именем папы Льва Девятого написать акт его отлучения. Согласны ли вы с моей волей?

— Аминь! — ответили легаты единодушно.

Сочиняя акт отлучения патриарха восточной церкви, Гумберт обвинил Михаила и всю церковь в многочисленных ересях, сочинял изветы и всячески чернил.

В те же дни константинопольский епископ Арсений написал об этом поступке Гумберта послание германскому императору Генриху Третьему. А было сказано в послании так: «И вот папские легаты, «наскучив сопротивлением патриарха», как они говорили, решаются на самый наглый поступок. Пятнадцатого июля они вошли в церковь Софийскую и, когда клир готовился к служению в третий час дня в субботу, положил на главный престол грамоту отлучения в виду присутствующих клира и народа. Выйдя оттуда, они отрясли и прах от ног своих во свидетельство им, по слову Евангелия, восклицая: «Путь видит и судит Бог!»

Император Генрих Третий попытался разобраться во всем, что случилось в Константинополе в текущее лето. Ему доставили список акта отлучения патриарха Михаила от церкви, и он был удивлен наветом на святого отца. «Что же касается Михаила, незаконно называемого патриархом, и поборников его глупости, — читал Генрих, — то рассеиваются в нем бесчисленные плевелы ересей. Легаты же в присутствии императора и его вельмож произносили: «Кто упорно станет противиться вере святого римского и апостольского стола и его жертвоприношению, да будет анафема, да будет отлучен и погибнет в пришествие Господне».

После злобного выступления кардинала Гумберта и его легатов в Константинополе раскол между восточной и западной церквами, как считал Генрих Третий, произошел окончательно. И теперь благочестивый католик Генрих Третий, питая к восточной церкви добрые отношения, нашел, однако, возможным помочь воинствующей королеве Констанции. Он застал ее в гостиной за легкой трапезой, состоящей из фруктов и вина, присел рядом с нею к столику и сказал:

— Многострадальная Констанция, я освободился от дел раньше, чем предполагал, и, чтобы не заставлять тебя долго ждать, я у твоих ног.

— Ваше величество, как вы любезны… А я вот пью прекрасное рейнское. — После выпитого вина у Констанции было хорошее настроение.

— Слава Богу, что оно тебе по душе, королева. Но послушай меня. По здравом размышлении я пришел к выводу, что должен тебе помочь. Потому запасись терпением и пребывай в своей земле, молясь Спасителю. Моими стараниями у тебя сбудется все, чего жаждешь.

Констанция в порыве благодарности поцеловала-таки руки Генриха и пролила слезу умиления.

— Государь, вы велики во всем. Я буду молить Бога о вашем долгом здравии, — заключила умиление захмелевшая королева.

В тот же день Констанция покинула императорский дворец и вернулась в свой замок Моневилль. А из Дрездена поскакали в Рим именитые гонцы, чтобы передать папе Льву Девятому повеление императора направить в Париж строгого кардинала, который должен пресечь нарушение канонов католической веры Генрихом Первым и его священнослужителями.

Глава двадцать первая. Встреча с Констанцией

Июльскими жаркими днями и душными ночами ничто так не волновало королеву Франции, как судьба маленького сына. Нет, его здоровье не вызывало беспокойства матери. Он рос подвижным, улыбчивым и озорным. Ручонкам его не было покоя. Анна любила его крепкие ручки и целовала их, когда они тянулись к ее лицу, гуляли по нему. Королеву беспокоило то, что кто-то мешал ей свершить обряд крещения, ввести сына в мир духовной святой жизни. Анна молилась Иоанну Крестителю и просила помощи одолеть злые силы, кои стояли на пути к купели. Наконец с помощью Анастасии она нашла преграждавшую ей дорогу к свершению святого таинства. Узрев в протоке Сены образ матери Генриха, Констанции, она не дрогнула, не растерялась и вняла совету Анастасии увидеть ее и вытравить из почерневшей души все, что толкало жестокую женщину на злодеяния.

Беседуя душным вечером возле кроватки спящего сына, Анна сказала Анастасии:

— Я с нетерпением жду возвращения короля из Лиона. И дня не потеряю: как приедет, умчусь в замок Моневилль.

— Благословляю тебя, королева. Но помни об одном: будь во всем великодушна к старой женщине.

— Да, я это помню, — ответила Анна.

Она давно простила Констанции камень, брошенный рукой злочинца по ее воле, простила нападение воинов в Дижоне, на кое отважился герцог Роберт лишь под ее давлением. Но происки, кои могли поломать судьбу наследника французского престола, Анна должна была пресечь и потому не мешкая взялась за исполнение задуманного. И такой уж у Анны был твердый и решительный нрав, что к цели она стремилась, несмотря ни на какие препоны.

Лишь только король вернулся из Лиона со встречи с пэрами и другими вельможами, сразу же после вечерней трапезы Анна увела его в свою спальню. Однако ей не удалось тотчас сказать королю о своем намерении посетить его мать. Едва переступив порог спальни, король с жаром принялся целовать Анну, шепча:

— Желанная, как долго я тебя не видел, как скучал по твоей ласке. Но вот боюсь спросить: примешь ли ты меня? Дозволено ли сие после недавних родов?

— Ну уж не такие они и недавние. Сынок-то уже сидит. — на и сама истосковалась по ласке, по близости и ответила играючи: — Теперь уже все позади, и сегодня у нас будет праздник.

Они наслаждались и блаженствовали долго. И все никак не могли утолить жажду, накопившуюся за долгие месяцы вынужденного воздержания. Анна была неутомима и дерзка на выдумки.

— Ныне над нами нет судьи. И мы можем вольничать, — смеясь говорила она.

Но и Генрих не уступал Анне в вольностях. В его жилах текла горячая кровь француза. В их страсти было что-то необычное. Наслаждаясь, они то ворковали как голуби, то пели что-то похожее на песни, но без слов. Генрих успел рассказать Анне сладостный сон, который пришел к нему в Лионе всего неделю назад. Снилось ему, будто он и Анна гуляли где-то на берегу малой речушки да увидели на чистом лугу одинокую раскидистую грушу. Они побежали к ней, скинули одежды и окунулись в вожделение. И показалось Генриху, что от постороннего глаза их оберегал сам Святой Дионисий.

— Я видел его ясно, как вижу тебя. Он стоял в белых одеждах, и они заслоняли нас от чужих глаз.

— Ты любезен Дионисию, мой государь. Но теперь я заслоняю тебя от него. — И озорная Анна укрыла супруга своим гибким и сильным телом.

И Генрих принял сие как должное, потому что лучшей защитницы не знал. Счастливый, довольный, он прижимал к груди самую прекрасную женщину на свете и шептал:

— Ты мой ангел-хранитель. Ты для меня больше, чем Пресвятая Дева Мария.

И только под утро, когда наступил ранний рассвет, Анна сказала Генриху о том, к какому решению она пришла о время его отлучки в Лион.

— Позволь мне, дорогой, навестить твою матушку в Моневилле. Это очень важно для всех нас, и особенно для нашего сынка.

Просьба Анны прозвучала для Генриха неожиданно, и он не сразу нашелся с ответом. Нет, он не испытывал неудовольствия или досады от желания Анны увидеть его мать, наоборот, в его груди шевельнулось что-то теплое. Ведь он сам всегда питал к матери добрые чувства и даже пытался как-то оправдать ее. Может быть, потому, что его отец всю жизнь провел в военных походах, на охоте и даже в пирах, на коих не было места королеве. И Генрих представлял себе, каково ей, молодой, красивой, быть в постоянном ожидании мимолетного внимания супруга. Как не потерять над собой власть разума, не поддаться соблазну восполнить скудость молодой жизни!

И теперь, услышав желание Анны увидеть его мать, он почувствовал некую вину перед нею и сказал Анне:

— Если ты, моя королева, надеешься, что Констанция не оскорбит и не обидит тебя, я благословляю тебя на эту поездку. Поехал бы я с тобой, но она меня и на порог не пустит.

— Ничего, одной мне пока будет вольнее, и я надеюсь, что мы расстанемся друзьями.

— Дай-то Бог. И когда ты отправишься в путь?

— Время подгоняет, мой государь. Я хотела бы к семнадцатому августа быть свободной, потому завтра и уеду. А тебя прошу с сынком домовничать.