Соучастники - Уинни М. Ли

если узнает, что ты со мной сделал.

Он молча ярился.

– Зандер – пурист, – продолжила я. – Требует, чтобы вся его команда работала максимально слаженно. Да, конечно, снимать мы почти закончили, но на экраны фильм выйдет только через несколько месяцев. Ты хочешь рискнуть своими семью вложенными миллионами – и своими отношениями с Зандером – ради нескольких минут развлечения?

Я ненавидела себя за то, что произнесла в тот момент слово “развлечение”, но не отступалась, все заговаривала ему зубы. Какой другой довод привести, что еще прозвучит убедительно?

– Я с Зандером уже больше пяти лет работаю, – сказала я. – Я нужна ему, чтобы приводить его сценарии в божеский вид. А тебя он как долго знает?

Я уставилась Хьюго прямо в глаза, увидела в них еще больше злости и испугалась дальнейшего.

Он слегка отстранился, а потом налег на меня; его рот вплотную приблизился к моему.

– Думаешь, если у тебя этот сраный диплом Лиги плюща, то ты самая умная?

Хьюго резко отпустил меня, толкнул на прикроватный столик. Я налетела на него, выставила руку, чтобы не упасть.

– Думаешь, Зандеру на тебя не насрать? Сейчас сотни редакторов и продюсеров убить готовы, чтобы с ним поработать. А за фильм его кто платит?

Я выпрямилась и смотрела на него, прижимая к себе папку с договорами, как какой-то жалкий щит.

Вдруг Хьюго положил руку мне на плечо и пихнул к двери.

– Пошла на хер отсюда. И чтоб никому об этом ни слова. Потому что ничего не было. Я подписал какие-то договора. Если чего другое скажешь, никто тебе не поверит.

Он стоял, с двух сторон вцепившись руками в дверной косяк. Его халат, распахнувшись, открыл голую волосатую выпуклину; его член стоял колом.

Я подавила рвотный позыв и понеслась по коридору, сбежала по лестнице. Две нанятые девушки вытаращили на меня глаза и посторонились, ничего не сказав.

На первом этаже я на секунду задохнулась, не понимая, на каком я свете. Нужно было убираться оттуда. Но и Холли нужно было забрать. В голове у меня помутилось.

Хьюго, наверное, еще несколько минут будет нюхать кокаин. На людях он мне ничего не сделает.

Я пулей пролетела через кухню, выскочила на террасу с бассейном, где веселье было в полном разгаре, словно ничего не произошло.

Холли, куда, на хер, делась Холли?

Я нашла ее среди нескольких вставших в круг артистов и костюмеров; ее сияющее лицо морщилось от смеха.

– Холли, – сказала я, сознавая, насколько неуместной кажется эта срочность, – я ухожу. Пойдем, нам пора.

– Уже? – спросила она. Как невинно это прозвучало. – Не хочешь еще чуть-чуть побыть?

– Нет! – чуть ли не выкрикнула я, тяжело дыша. – Мне надо идти. Мне надо… У меня телефонный разговор назначен. Ты уверена, что хочешь остаться?

Остальные собравшиеся смотрели на меня, удивленные моим тоном.

Холли огляделась вокруг.

– Ну-у… мне бы хотелось. Ты не против?

При всех я больше ничего сказать не могла.

В отчаянии я повернулась к Клайву. Связь между геем-стилистом и актрисой-звездой всегда была сильной – и, возможно, самой надежной в смысле безопасности.

– Проследишь, чтобы она нормально домой добралась? Глаз с нее не спускай.

– Конечно, солнце. Хотя вообще-то ей не восемь лет. – Клайв испытующе посмотрел на меня. – А с тобой-то все нормально?

Во мне что-то обвалилось, и я едва не дала волю слезам, но сдержалась.

– Да, мне просто пора уходить. Но ты лично отвечаешь за то, чтобы она добралась домой. – Я ткнула в Клайва пальцем; мне было не до шуток.

Затем я отошла и выбежала из дому, заскочив по дороге в гостиную за сумкой. Я представляла себе, что Хьюго вот-вот явится из своей спальни и ссыплется по лестнице, как непреклонный злодей в слэшере.

Но я спаслась – заплетающиеся ноги вынесли меня из двойных дверей, пронесли по дугообразной подъездной дорожке.

Куда, на хер, делась моя машина?

На широкой пригородной улице было пугающе тихо; я бежала к машине мимо роскошных домов, под равнодушным вечерним небом. В каждом доме, когда я пробегала мимо, включались наружные сенсорные фонари, и из освещенных окон многомиллионных особняков до меня доносились голоса живущих там людей.

С огромным облегчением я наконец углядела свою машину и, как в лихорадке, с горем пополам открыла дверь. Попав внутрь, я заперлась и разревелась, сердце глухо стучало. Голова и руки тряслись на руле, я рыдала.

Вокруг никого не было. На общем плане была бы одна я – плачущая навзрыд, запертая во взятой напрокат машине, припаркованной на богатой улице в Беверли-Хиллз.

Немного успокоившись, я проверила свой “блэкберри”, понятия не имея, что мне делать. Проигнорировала поток сообщений о съемках. Нажала на письмо от мамы.

Привет, как ты там в ЛА? Я знаю, что съемки скоро заканчиваются, поэтому ты, наверное, очень занята и очень воодушевлена. Я так тобой горжусь. Трудись и дальше.

Все слезы я к тому моменту выплакала, совсем одеревенела. Я не думала, что смогу хоть что-то рассказать маме. Не думала, что хоть кому-то смогу хоть что-то рассказать. Все это время я была дурой, думая, что я в безопасности. Я едва ли не заслуживала своей участи.

И субботним вечером, когда такие вечеринки гудели по всему Лос-Анджелесу, я в одиночестве поехала домой. Чтобы забраться в постель и плакать.

Глава 37

Я сижу в шаге от Тома Галлагера, и сердце у меня все еще тяжко бьется. Том от меня всего в трех футах, а я ведь только что заново пережила тот эпизод из моей двадцативосьмилетней жизни, тот, который я всегда хотела забыть.

Прижатие – непрошеное – мужской плоти к моему телу. Пламенное желание вжаться в стену и слиться с ней: затвердевшие молекулы древесины и штукатурки вместо меня в моем мягком, ранимом, уязвимом теле.

– Вы тогда кому-нибудь об этом рассказали? – спрашивает меня Том. В его взгляде – сопереживание.

Я ничего не говорю. Никак одно с другим не согласуется: находиться здесь, так близко к нему, – и снова мучиться воспоминанием о другом, совсем не похожем мужчине рядом со мной.

Он снова заговаривает после долгого молчания.

– У нас так… принято, когда освещается подобный рассказ. Мы спрашиваем, рассказали ли вы тогда об этом кому-нибудь – другу, все равно кому. Чтобы мы могли поговорить с этим человеком и убедиться в том, что он об этом слышал.

– А что, если никому не рассказать, то ничего и не было?

Я произношу это обвинительным тоном.

– Нет, я не это хотел сказать.