Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой - Жак Пикар

— Двенадцать, одиннадцать, десять, девять… зажигание! шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Все двигатели работают. Пошла, ракета пошла!

Слышимость не из лучших, но мы и без того догадываемся, что происходит дальше: толпа приветствует ракету криками «Пошла! Пошла!», голоса людей тонут в реве 180 тысяч лошадиных сил, срывающихся в галоп курсом на Луну, кто-то из миллионов зрителей во всем мире смахивает слезу…

В 10.00 содержание кислорода в атмосфере мезоскафа 22,3 процента; многовато, и мы на несколько часов перекрываем баллон.

Кен Хэг производит первые магнитные измерения; для этого у нас есть протонный магнитометр,[75] плавающий примерно в 30 метрах над мезоскафом. Долго смотрю через иллюминатор в море. Пока нет света, и смотреть не на что. Глубина по-прежнему колеблется от 196 до 200 метров, и кругом сплошь серая толща. Однако стоит включить светильник, даже не очень мощный (250 ватт), как нас окружает планктон. Копеподы явно преобладают, но мы наблюдаем также много других организмов, великое разнообразие форм. Интересная вещь: приметишь какое-нибудь облачко планктона, а уже через две-три минуты оно уходит из поля зрения. Это меня удивляет, ведь мы идем со скоростью окружающей нас воды. Я рассчитывал, что смогу гораздо дольше следить за объектами наблюдения. Похоже, тут не один фактор играет роль. При всей стабильности мезоскафа его качает — пусть даже чрезвычайно медленно, и время от времени он смещается на несколько метров. Иногда для этого достаточно передвижения людей внутри аппарата. Причем его качает и вокруг вертикальной оси. Судовой компас показывает, что «Бен Франклин» идет преимущественно рубкой назад, но какие-то ускользающие от нас факторы заставляют его плавно разворачиваться то вправо, то влево. Получается своего рода маятник с амплитудой качания в 30°, 60°, 100°, а иногда аппарат за несколько часов делает полный оборот. Это движение едва приметно, но если добавить вертикальные смещения и нерегулярные, хотя и очень слабые завихрения в водной среде, все вместе и приводит к тому, что планктон не стоит на месте перед нашими иллюминаторами, а мало-помалу, со скоростью нескольких миллиметров в секунду, даже меньше, уходит в сторону. Что ж, в этом есть свое преимущество: мы наблюдаем больше разных видов.

В 12.15 в нашей атмосфере по-прежнему 22 процента кислорода. Быстрый подсчет показывает, что два часа с четвертью каждый из нас потреблял 0,3 литра в минуту. Это нормально и говорит о том, что по крайней мере наши измерительные приборы работают как следует.

Мы находимся в районе Форт-Пирса. Поверхность моря совершенно гладкая. «Степень волнения 0», — сообщает нам «Приватир». Мы хорошо знаем эти воды и живо представляем себе многочисленные частные яхты с любителями рыбной ловли, которые гордятся своей добычей: рыба-меч, парусник, голубой марлин, даже акула… Да, но где же они, где все эти великолепные рыбы? Уже два дня мы дрейфуем в их царстве, а еще не видели ни одной!

Мезоскаф по-прежнему идет со скоростью самой воды. Стабильность превосходная — 203 метра, 200 метров, 202 метра. Влажность терпимая — от 70 до 75 процентов. (У нас достаточно силикагеля.) И все-таки прохладновато, хотя на термометре 19 °C.

…Ночь. В 22.15 ложусь спать. Фрэнк Басби будет нести ночную вахту сперва вместе с Доном Казимиром, потом с Эрвином Эберсолдом. Фрэнк у нас вообще полуночник. Целый месяц он будет спать днем и работать ночью, а Кен Хэг — наоборот. Вместе они обеспечат непрерывную вахту, постоянное наблюдение за океанографическим и особенно акустическим оборудованием.

Проснувшись утром, первым делом иду к манометру-самописцу и вижу, что за ночь глубина «Бена Франклина» колебалась в пределах 208–210 метров. О большей точности трудно и мечтать. Остальные самописцы тоже работали отменно, каждые две секунды на магнитных лентах фиксировались температура воды, глубина, соленость и скорость звука в воде.

На борту все в порядке, настроение бодрое, а иначе и быть не может: сегодня утром мы пили горячий кофе. Эти шесть слов могут показаться тривиальными, кое-кто усмотрит в них не подобающую нам приземленность, но ведь мы с самого старта не брали в рот ничего горячего. По меньшей мере два из наших баков оказались с дефектами в термоизоляции, и вода в них заметно остыла. Сегодня утром мы решили отвести душу и обратились к исправному баку.

Но мы предельно бережливы, даже собираем в котелок остывшую воду, которая стекает из крана до горячей. А чтобы такой остывшей воды было поменьше, мы сразу набираем полный термос на четыре-пять чашек; кроме того, когда кому-то хочется чашку чаю или кофе, он спрашивает, нет ли желающих присоединиться. Это уже вошло у нас в привычку и помогает не терять зря ни капли, наилучшим образом использовать калории. Температура воздуха 19 °C все еще кажется нам недостаточной: мы столько времени провели во Флориде, что успели отвыкнуть от «холода».

Для желающих согреться есть упражнение: смена пластин с гидроокисью лития, который поглощает выдыхаемый нами углекислый газ, мало-помалу (по нашим подсчетам, за три дня) полностью насыщаясь им. Стоит взяться за такую пластину, особенно за новую, как воздух наполняется пылью, которая раздражает горло и вызывает кашель. Пять минут весь экипаж кашляет так сильно, что, наверно, выдыхает больше углекислоты, чем способен поглотить весь наш литий!

Около полудня мы с Фрэнком Басби пытаемся распознать цвет воды за бортом, но света так мало, что трудно дать точное определение. Человеческий глаз видит благодаря палочкам и колбочкам — светочувствительным клеткам, расположенным в сетчатке. Колбочки улавливают различия в длине волны, другими словами, воспринимают цвет; они работают при дневном свете. В сумерках на первый план выступают намного более чувствительные палочки, которые при более ярком свете, так сказать, блокированы. Но палочки не различают цвета, вот почему ночью все кошки серы. И все рыбы тоже.

Я захватил с собой превосходный спектр, напечатанный незадолго до нашего старта компанией «Истмен кодак»; на нем крупно показаны разные цвета и соответствующие им длины волн. Пробуем сравнить этот спектр с окраской моря. Когда глядишь в сторону поверхности, цвет, пожалуй, отвечает 485 ангстремам, прямо — 430, но иногда в нем вдруг больше зеленого, чем синего. Погрузись мы глубже, где вовсе исчезает дневной свет, не будет ни зеленого, ни фиолетового цвета, а просто серый.

В 11.00 поверхность сообщила нам позицию, и мы тотчас нанесли ее на карту. Со скоростью 1,5–2 узла в 14.00 проходим траверз мыса Кеннеди. Вдруг Фрэнк, который отмечает положение судна на специальных картах Гольфстрима, восклицает:

— Тут что-то не так! Мы не можем быть в точке, которую сообщила поверхность. На этой глубине была бы другая температура.

В самом деле, в районе Флориды температура воды возрастает по мере движения на восток; на широте Форт-Пирса она на глубине 200 метров за каких-нибудь 60 километров увеличивается с 6° до 20 °C. Снова вызываем поверхность и повторно запрашиваем позицию. Оказывается, там и впрямь ошиблись. Браво, Фрэнк! Навигация с помощью термометра, предложенная Франклином двести лет назад, оправдывает себя. И наш «Бен Франклин», как никогда, оправдывает свое имя.

Во второй половине дня выясняется, что один из электромоторов системы жизнеобеспечения не хочет слушаться выключателя. Никто из нас не знает тонкостей его конструкции, но на борту есть все теоретически необходимое для ремонта. Кен Хэг и Чет Мэй приступают к делу и почти сразу становятся в тупик. Не беда. Они вызывают поверхность:

— Вы не могли бы сказать, в какую сторону надо крутить штырь, чтобы он вынулся?

Поверхность вооружена до зубов: у нее есть схемы, чертежи и все такое прочее. А если чего нет, можно запросить Палм-Бич или Беспейдж, там налажено круглосуточное дежурство. И вот уже ответ получен, работа возобновляется. На ремонт уходит добрых четыре часа, зато потом мотор действует, как ему положено.

Это постоянное сотрудничество с поверхностью — нечто совсем новое для меня. Когда я погружался на «Триесте», стоило нам уйти под воду, как мы оказывались всецело предоставленными самим себе. Иногда приходилось что-то чинить на борту, но я управлялся сам, мне в голову не приходило обращаться за советом к поверхности; к тому же она ничем не смогла бы помочь.

Сейчас все, начиная с самого подводного аппарата, намного сложнее, и похоже, что объем требуемой информации превосходит возможности человеческого мозга, даже шести мозгов. Можно сказать, что тут совсем другой метод, а именно тот, который применяется в космосе, когда информация по сути дела распределена между экипажем корабля и командой наземного обслуживания. После того как появился этот метод, его начали применять даже в таких случаях, когда в этом на взгляд европейца нет никакой нужды.