Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Знаю, что в Иудее сегодня мало осталось людей, почитающих заветы наших предков так же свято, как почитаешь их ты, – сказал, наконец, он. – А потому позволь мне дать тебе совет, какой дал Моисею его тесть Иофор [240]: не возлагай на неокрепшие плечи моего внука непомерную тяжесть и не суди народ сам, а усмотри из евреев людей способных, боящихся Бога, правдивых и ненавидящих корысть, и поставь их над народом начальниками. Пусть они судят народ во всякое время, и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и тебе будет легче, и они понесут с тобою бремя, и ты устоишь.

– Да будет так, как советуешь мне ты, отец, – согласился Ирод. – И да возродятся в Иудее традиции и восстановятся законы, по которым жили наши предки.

5

Назначив первосвященником Аристовула, которому едва минул семнадцатый год, Ирод сделал беспроигрышный ход, в чем убедился, когда наступил самый радостный праздник иудеев – праздник кущей. В ходе подготовки к празднику весь Иерусалим и его окрестности покрылись шалашами и палатками, вокруг которых горели костры, неумолчно звучала музыка, и народ пел и плясал, отдавая дань предкам, жившим в шалашах во время сорокалетнего странствия по пустыне. Праздник этот был одновременно праздником сбора плодов, так что и стар, и млад на время переселились в поля, покинув свои дома. Дети с визгом носились друг за другом, размахивая ветвями с лимонами и финиками, с лиц немощных стариков и старух не сходили улыбки, а отцы и матери, забыв о степенности, перемежали нескончаемые пиры плясками даже по ночам, размахивая пылающими факелами и рискуя поджечь свое временное жилье или загореться сами.

Наконец наступил торжественный день открытия праздника, когда каждый совершеннолетний мужчина должен был лично предстать перед Богом. Древний Храм заполнился таким множеством людей, что яблоку негде было упасть. Каждый держал в левой руке по спелому лимону, а в правой пальмовую ветвь, перевитую миртом. Все, включая Ирода, занявшего место перед жертвенником, ждали появления первосвященника. И вот он явился – молодой Аристовул в новых одеждах. Талес небесно-голубого цвета подчеркивал его статную фигуру и оттенял синие, как у Мариамны, глаза. Казалось, в храм слетел сам посланец Бога – безупречной красоты ангел. Народ, не в силах сдержать охватившего его восторга, бурно приветствовал молодого первосвященника, подступившего к алтарю, где ему предстояло принести в жертву за народ теленка. На Ирода никто не обращал внимания, как если бы его вовсе не было в Храме. Оно было к лучшему: Ирод мог, не привлекая ничье внимание, внимательно следить за происходящим. Он был рад безумию толпы, увидевшей в Аристовуле продолжателя рода Хасмонеев, к которым, несмотря на преступления некоторых из них, народ продолжал относиться с глубочайшим уважением и сочинял самые невероятные легенды об их благочестии и бескорыстной заботе об иудеях. Переведя взгляд на шурина, Ирод невольно поймал себя на мысли, что и у жертвенного теленка, которому вот-вот надлежало быть убитым, такие же огромные, как у его шурина, синие глаза. Ирод почувствовал укол в сердце, представив, что это не теленок, а Аристовул будет сейчас принесен в жертву за народ, и зажмурился. Он не видел, как священники выстроились стройными рядами об обеим сторонам всех пятнадцати ступеней, ведущих к алтарю, но слышал, как они слаженно запели:

Хвалите Господа, все народы,прославляйте Его, все племена;ибо велика милость Его к нам,и истина Господня вовек.Аллилуия [241].

Народ продолжал безумствовать. Те, кто стоял сзади и не мог видеть всего, что происходит у алтаря, напирали на передних, и вот уже кто-то бесцеремонно толкнул Ирода в спину. Ирод встал и, никем не замеченный, покинул Храм. Он не хотел видеть, как прольется кровь теленка, и все оставшиеся семь дней праздника провел во дворце. Александра с восторгом рассказывала ему, как проходит праздник и как прекрасно держится при этом ее сын. Наконец, наступил последний, восьмой день праздника, когда вода, ежедневно приносимая из Силоамского источника [242]в золотом кувшине и сливаемая в две большие серебряные чаши, укрепленные на жертвеннике, была смешана с вином, и смесью этой были окроплены молящиеся в благодарность Господу за то, что Он не дал погибнуть народу от жажды в пустыне.

Аристовул, возбужденный от переполняющих его чувств, пришел к Ироду со словами благодарности. Ирод, понимая состояние шурина, все еще находящегося под впечатлением от праздника, который ему довелось вести, не дал ему договорить.

– Пустяки, – сказал он. – Ты получил то, что заслужил по праву рождения. Теперь тебе совместно с твоим дедом надлежит заняться обычной черновой работой первосвященника, которую никто за тебя делать не станет.

Так Ирод руками Аристовула заменил на местах всех своих противников из числа архисинагогов, судей и надзирателей за народом на людей если и не преданных, то по крайней мере лояльных ему. Замена эта, осуществленная по решению первосвященника и поддержанная соправителем царя Гирканом, не вызвала особого недовольства в стране, а в ряде мест, где религиозная власть была особенно скомпрометирована бесчисленными поборами и неправедным судом, нашла даже поддержку. Народ, не стесняемый больше никем и ниоткуда не ожидающий опасности, получил, наконец, возможность заняться мирным трудом, по которому истосковался. Ироду не было никакого дела до того, что люди связывали эти счастливые перемены не с его именем, а с именами Аристовула и его деда; для него было куда важней, что он мог в спокойной обстановке заняться делом, которому намеревался посвятить всю свою жизнь, – делом возрождения Иудеи из руин, в которые она превратилась в ходе нескончаемой череды внешних войн и внутренних смут.

6

Иначе отнеслась к результатам реформ, проведенных Иродом, Клеопатра. Узнав о начинаниях Ирода, она разразилась бранью: этот выскочка, ставший благодаря Антонию царем, в очередной раз перехитрил ее. Она не желала мириться и дальше с поражениями, которые наносил ей исподволь Ирод, и потребовала у Антония, чтобы тот, наконец, предоставил ей не продекларированные им, злящие одного лишь Октавия в Риме, а реальные царские полномочия над восточными землями. Антоний почувствовал себя в западне. С одной стороны, он не хотел ссориться с царицей, которую любил все сильней и безнадежней. С другой – он не хотел окончательно порывать с Октавием, который продолжал донимать его своими письмами с упреками. Похоже, Октавий смирился с мыслью, что Антоний больше не товарищ ему по триумвирату, но он не мог простить ему свой сестры, продолжавшей любить его с прежней пылкостью. Получив очередное письмо от Октавия с обвинениями в супружеской неверности, Антоний дружески отписал ему: «С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже десять лет. А ты как будто живешь с одной лишь Друзиллой? Будь мне неладно, если ты, пока читаешь это письмо, не переспал со своей Тертуллой, или Терентиллой, или Руфилой, или Сильвией Титизенией, или со всеми сразу, да и не все ли равно в конце концов, где и с кем ты путаешься?»

Ирод, получив копию этого письмо от Ревекки, всерьез обеспокоился судьбой своего друга. Как мужчина мужчину, он понимал Антония, поскольку сам был без памяти влюблен в Мариамну, которая, родив ему третьего сына, тут же забеременела четвертым ребенком. У Клеопатры было немало общего с Мариамной, прежде всего в ненасытной чувственности. Ревновал ли Антоний Клеопатру к другим мужчинам, пусть не к новым, а прежним, которые были у нее начиная с ее братьев и кончая Цезарем? Наверное, да, как Ирод ревновал Мариамну решительно ко всем, включая мертвого Малиха, который долгое время был его ночным кошмаром, да и теперь нет-нет, а снился ему. Но дело было не в Ироде; все дело было в натянутых отношениях между Антонием и Октавием, и отношения эти в один недобрый день могли вылиться в войну между ними.

Ирод понимал, что письмо Антония вызовет гнев у Октавия. Все знали, что Октавий и сам был слаб по женской части и в этом своем качестве ничуть не уступал Антонию, а если принять во внимание то обстоятельство, что Антоний, влюбившись в Клепатру, напрочь забыл обо всех других женщинах, включая свою жену и сестру товарища по распавшемуся триумвирату, то и превзошел его. Евреи, постоянно проживавшие в Риме, писали на родину, что в то время, когда не только в столице, но и во всей Италии разразился голод, поскольку Клепатра прекратила поставки туда хлеба, Октавий продолжал устраивать в своем доме пиршества, выливавшиеся в самые непристойные оргии. Оргии эти народ прозвал «пирами двенадцати богов», и их суть состояла в том, что гости и гостьи возлежали за столами, облаченные богами и богинями, а Октавий, облаченный в одежды Аполлона, время от времени удалялся с одной или двумя гостьями во внутренние покои и спустя час-другой возвращался, как ни в чем не бывало, хотя прически женщин были разлохмачены, а стóлы разорваны, так что из-под них виднелись обнаженные груди.