Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Я пришел сюда не затем, чтобы торговаться с тобой. Назови условия, на которых ты намеревался покорить мою страну. Тебе наверняка эти условия известны лучше, чем мне, поскольку переговоры с Клеопатрой вел ты, а не я.

Малх, прежде чем ответить, тяжело вздохнул, снял с головы венец и, опустившись на колени, протянул его Ироду:

– Отныне правителем Аравии становишься ты, царь Иудеи.

Следом за Иродом опустилась на колени вся его свита, провозгласив:

– Приветствуем тебя, царь Иудеи и Аравии!

Ирод удовлетворился такими условиями мира, предложенного ему самими арабами, и приказал своему войску возвратиться на родину. Поверженные арабы одарили евреев щедрыми подарками и деньгами, а Ироду подарили табун чистокровных арабских скакунов белой масти [222], покрытых белой же попоной из тончайшей шерсти.

2

Возвращение Ирода из победоносного аравийского похода в Иерусалим нельзя было назвать триумфальным, несмотря на то, что назначенный им первосвященником Ананил устроил торжественное богослужение в храме с обильным жертвоприношением и угощением народа. Евреи опасались, что Малх лишь на словах признал Ирода правителем Аравии и при первом же удобном случае снова нападет на Иудею; арабы, в свою очередь, еще больше возненавидели евреев за причиненное им унижение и гибель своего войска и стали распространять о них слухи один другого нелепей. Чем нелепее эти слухи ни становились, тем более они походили на правду. Последующие события показали, что взаимное недоверие и вражда двух родственных народов не были лишены оснований и стали даже обосновываться исторически [223].

Первое, что сделал Ирод, вернувшись домой, это сформировал правительство, назначив на все высшие должности в государстве людей, доказавших ему свою личную преданность. По сути дела, это был первый опыт создания высшего коллективного органа управления страной, который позже был заимствован другими восточными монархами, создавшими при своих дворах диваны [224].

То обстоятельство, что Ирод не включил в состав первого во всей истории Израиля и Иудеи правительства никого из своих родственников, а первым министром и хранителем печати назначил вообще не еврея, а грека Птолемея, вызвало недовольство со стороны членов его семьи, особенно тещи Александры. Эта женщина, кичившаяся своей принадлежностью к роду Хасмонеев, никак не могла смириться с мыслью, что на должность первосвященника Ирод назначил не ее сына Аристовула, а никому неведомого простолюдина Ананила. Подстрекаемая саддукеями, всегда имевшими на нее сильное влияние, она жаловалась своему отцу Гиркану и дочери Мариамне на то, что Ирод оскорбляет ее достоинство, а в ее лице всех иудеев, которые никогда не смирятся с тем, что ими правят чужеземцы и простолюдины.

Гиркан, никогда не отличавшийся честолюбием, отвечал дочери:

– Разве тебе недостаточно того, что Ирод объявил меня, иудея, соправителем, а своего единокровного брата Ферору не приглашает даже на семейные советы?

Александра впадала в негодование.

– Ферора ничтожество и тряпка, который не смеет высунуть носа из-под каблука своей рабыни! – кричала она. – А тебя Ирод сделал соправителем только для отвода глаз, чтобы подчинить своему влиянию ненавидящих его иудеев!

Гиркан искренне удивлялся:

– Меня всегда занимал вопрос, за какие прегрешения иудеи ненавидят Ирода?

– Это оттого, что ты слеп, а теперь, когда тебе откусили уши, стал еще и глух! – отвечала ему Александра. Гиркан, не обращая внимания на оскорбление, нанесенное ему дочерью, продолжал:

– Точно так же, как Ирода, иудеи ненавидели и его отца Антипатра. А за что? Этого я никогда не понимал и, наверно, до самой своей смерти не пойму. Антипатр, например, всегда был моим благодетелем, как был моим благодетелем его старший сын Фасаил, а теперь стал Ирод. Все они достойные люди, которые желают блага нашей стране и ее народу.

– Они идумеяне, и этим сказано все! – отрезала Александра.

– По вероисповеданию они такие же правоверные иудеи, как мы с тобой, – возразил Гиркан. – Если уж говорить о тех, от кого я более других претерпел множество горя и унижений, которых не пожелаю даже врагам моим, то ими окажутся мой единокровный брат Аристовул и его сын и мой племянник Антигон, возомнившие себя царями, а вовсе не Антипатр и его сыновья.

Александра сердилась на бестолковость отца, который к старости вконец выжил из ума, если перестал понимать вещи, доступные разумению любого неграмотного иудея, и шла со своими жалобами к Мариамне, которая была беременна уже третьим ребенком от Ирода.

Мариамна, в отличие от деда, лучше понимала свою мать и была вовсе не против того, чтобы ее младший брат Аристовул стал первосвященником.

– Это было бы так здорово! – говорила она матери и обещала: – Я поговорю с мужем.

– Поговори, дочка, непременно поговори, – просила Александра. – Он так тебя любит, что не посмеет тебе отказать.

В минуты любовных игр, разжигая страсть Ирода, Мариамна действительно заводила с ним разговор, о котором просила ее мать.

– Ты любишь меня? – спрашивала она.

– Больше жизни! – говорил Ирод, покрывая ее тело поцелуями.

– Ты любишь меня как женщину или как царицу? – продолжала допытываться Мариамна.

– Как богиню! – отвечал Ирод и, желая продлить ласки, шептал ей на ухо так полюбившиеся ему еще в отроческие годы стихи: – «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца твои, как два козленка, двойни серны…» [225]

Мариамна, распаляясь от этих слов, отвечала в тон Ироду:

– «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный» [226]. – И, не в силах больше сдерживать страсть, охватившую обоих, они набрасывались друг на друга, как изголодавшиеся животные.

Насытившись, они откидывались на подушки, и Мариамна томно спрашивала:

– Почему ты перестал делать мне подарки?

– Что бы ты хотела получить? – вопросом на вопрос отвечал Ирод.

– Сделай моего брата первосвященником, – говорила Мариамна, и Ирод, благодарный жене за доставленное ему наслаждение, обещал, не придавая своим словам значения:

– Придет время – сделаю, любовь моя.

Вечерами, когда намеченные на день дела были выполнены, семья Ирода, включая равнодушную ко всему Дорис с заметно повзрослевшим сыном Антипатром, собиралась в огромном зале, брат хромоного Иосифа Досифей, обладавший зычным голосом и артистизмом, начинал читать вслух стихи. Гиркан обожал эти минуты семейного умиротворения, был благодарен Досифею за его артистизм, считая, что это он внес мир в их семью, и даже настоял на том, чтобы Досифей поселился во дворце, формально ставшим дворцом Ирода, а фактически принадлежавшим ему, Гиркану.

В один из таких вечеров Досифей избрал для чтения «Фаиду» Менандра [227]. Когда он прочитал стихи: «Худые сообщества развращают добрые нравы» [228], – Иосиф вскочил и, сильнее обычного припадая на больную ногу, стал вышагивать по залу и возбужденно говорить, обращаясь главным образом к Ироду:

– Вот! Вот слова, которыми дóлжно руководствоваться каждому правителю, ибо только страх перед неизбежным наказанием за грехи побуждает народ жить по законам, установленным Предвечным. Страх и только страх, которым пронизана вся Тора от первой ее строчки до последней, содействует установлению между людьми добрых нравов!

Ирод ничего не ответил на эти слова. С некоторых пор он стал испытывать отвращение к насилию. Ирод пресытился кровью и считал, что ее потоки льются не по вине людей, не соблюдающих законы, а по вине их вождей, преследующих свои корыстные интересы, далекие от предписаний Предвечного.

3

Проведя месяц в Иерусалиме, Ирод собрался в путешествие по стране, оставив за себя своего соправителя Гиркана. Переодевшись, чтобы его не узнали, в домотканый кутонет [229], подвязанный льняным поясом, и накинув на плечи широкий шерстяной плащ, на углах которого были подвязаны голубыми нитями кисточки, как это предписывалось законом [230], он ранним утром, когда еще не взошло солнце, вышел из города по направлению к Эммаусу, ведя в поводу осла. На значительном расстоянии от него город покинул конный отряд телохранителей во главе с верным Коринфом, ни на минуту не выпускавшим из виду царя.