История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676 - Сергей Соловьев

В третий раз отправился митрополит Павел с боярами в собор и объявил Никону: «Письмо твое великому государю донесено: он, власти и бояре письмо выслушали, а ты. патриарх, из соборной церкви ступай в Воскресенский монастырь по-прежнему». Никон приложился к образам, взял посох Петра-митрополита и пошел к дверям. «Оставь посох», — говорили ему бояре. «Отнимите силою», — отвечал Никон и вышел из церкви. Еще оставался час до света; на небе горела хвостатая комета. Садясь в сани, Никон начал отрясать ноги, произнося евангельские слова: иде же аще не приемлют вас, исходя из града того, и прах, прилипшый к ногам вашим, отрясите во свидетельство на ня. Стрелецкий полковник, наряженный провожать Никона, сказал: «Мы этот прах подметем!» «Да разметет господь бог вас оною божественною метлою, иже является на дни многи!» — отвечал ему Никон, указывая на комету. Сани двинулись; окольничий князь Дмитрий Алексеевич Долгорукий и любимец царский, Артамон Сергеевич Матвеев, ехали за патриархом; выехавши за Земляной город, остановились; Долгорукий подошел проститься и сказал Никону: «Великий государь велел у тебя, святейшего патриарха, благословения и прощения просить». «Бог его простит, если не от него смута», — отвечал Никон. «Какая смута?» — спросил Долгорукий. «Ведь я по вести приезжал», — отвечал Никон.

Возвратившись во дворец, Долгорукий немедленно передал Никоновы слова царю, и вот по Воскресенской дороге поскакали митрополит Павел крутицкий, чудовской архимандрит Иоаким, Родион Стрешнев, Алмаз Иванов с наказом взять у Никона посох Петра-митрополита и дознаться, по какой вести он приезжал? Посланные нагнали патриарха в селе Черневе. «Приезжал я в Москву не самовольно, по вести из Москвы, — начал Никон, — посоха не отдам, отдать мне посох некому; оставил я патриарший престол на время за многое внешнее нападение и за досады». Потом, обратившись к крутицкому митрополиту, продолжал: «Тебя я знал в попах, а в митрополитах не знаю; кто тебя в митрополиты поставил — не ведаю; посоха тебе не отдам и с своими ни с кем не пошлю, потому что не у кого посоху быть. Кто ко мне весть прислал, объявлю но времени; вот и письмо! а письмо это принял я потому: как великий государь был в Савине монастыре, то я посылал к нему архимандрита своего, и великого государя милость была ко мне такая, какой по уходе моем из Москвы никогда не бывало». Но посланные от него не отставали; они просидели в Черневе с 5-го часа дня до одиннадцатого часа ночи; наконец после многих разговоров Никон сказал: «Посох и письмо отошлю я сам к великому государю; ведомо мне, что великий государь посылал к вселенским патриархам, чтоб они решили дело об отшествии моем и о поставлении нового патриарха: я великому государю бью челом, чтоб он к вселенским патриархам не посылал; я как сперва обещался, так и теперь обещаюсь на патриарший престол не возвращаться; и в мысли моей того нет; хочу, чтоб выбран был на мое место патриарх, и когда будет новый патриарх поставлен, то я ни в какие патриаршие дела вступаться не стану, и дела мне ни до чего не будет; велел бы мне великий государь жить в монастыре, который построен но его государеву указу, а новопоставленный патриарх надо мною никакой бы власти не имел, считал бы меня братом, да не оставил бы великий государь ко мне своей милости в потребных вещах, чтоб было мне чем пропитаться до смерти, а век мой не долгий, теперь уже мне близко 60 лет». Никон исполнил обещание, отправил посох и письмо с своим посланцем, который должен обратиться к духовнику царскому с просьбою доложить государю, чтоб позволил ему. Никону, приехать в Москву помолиться богородице и видеть государевы очи. В ответ получен был прежний отказ, приправленный выговором и угрозою: «Великий государь указал тебе сказать: для мирской многой молвы ехать тебе теперь в Москву непристойно, потому что в народе теперь молва многая о разности в церковной службе и печатных книгах, и от твоего в Москву приезда и по готову ждать в народе всякого соблазна, потому что патриарший престол оставил ты своею волею, а не по изгнанию; так для всенародной молвы и смятения изволь теперь ехать назад, в Воскресенсьий монастырь, пока будет об этом собор в Москве, и к собору приедут вселенские патриархи и власти; в то время тебе дадут знать, чтоб и ты приезжал на собор, а на соборе великий государь станет говорить обо всем. Ты писал от себя к газскому митрополиту Паисию и жаловался, будто невинно с престола своего изгнан, и об иных тому подобных делах; во всем этом великого государя терпение от тебя многое, а как приспеет время собору, и в то время он, великий государь, обо всех этих вещах говорить будет».

Исчезла последняя надежда покончить дело мирным образом. Никон отправился в Воскресенский монастырь, а в Москве занялись следствием но письму, которым Никон был вызван в Москву. Оказалось, что письмо писано боярином Никитою Ивановичем Зюзиным. которого мы сначала видели в посольских делах, потом воеводою в Путивле; видели, что изо всех бояр он один продолжал переписку с Никоном по удалении последнего из Москвы. Письмо было такого содержания: «Являлись ко мне Афанасий (Ордин-Нащокин) и Артемон (Матвеев) и сказывали: 7 декабря у Евдокеи в заутреню наедине говорил с нами царь: „Присылал ко мне патриарх архимандрита в Савин монастырь; я его совету обрадовался, хороший архимандрит! Сидел я с ним наедине, и он со слезами говорил, чтоб нам ссоре не верить, и я с клятвою говорю, что никакой ссоре отнюдь не верю; вот теперь на Николин день приезжал ко мне чернец Григорий Неронов с наносными словами всякими на патриарха: я знаю. кто с ним и в заводе, только я этому ничему не верю; а наш совет и обещание наше господь един весть, и душою своею от патриарха ей я не отступен, да духовенства и синклита ради, по нашему царскому обычаю, собою, мне патриарха звать нельзя и писать к нему о том, потому что он ведает, для чего ушел, а ныне в церкви и во всем кто ому бранит? Как пошел, так и придет — его воля, я ей-ей в том ему не противен. А мне к нему нельзя о том отписать, ведая его нрав: в сердцах на архиереев и на бояр не удержится, скажет, что я ему велел приехать, или по письму моему откажет, и мне то будет, конечно, в стыд, в совете нашем будет препона, и все поставят мне то в непостоянство; а хотя и пришлю спросить в церковь для прилика, отводя подозрение и скрывая совет, и он скажет, что по своей воле ради церковных потреб отъезжал и опять пришел; кто, скажет, мне возбранит? кто мне в церкви указчик? а что, скажет, духовные письмо давали на меня, и я им дам ответ, они сами не знают ничего, почему я ушел, почему опять прихожу, а суд износят на меня не по своей мере и не по правилам; и если станут просить прощения, то за неведение их изволил бы сказать: бог простит! А я, продолжал государь, свидетеля бога поставляю, что ему ни в чем противен не буду, и душевно советую так сделать. Сколько уже времени между нами продолжается несогласие? Врагу лишь в том радость да неприятелям нашим, которые для своих прихотей не хотят, чтоб нам в совете быть: это я узнал досконально. Только бы пожаловал, изволил патриарх прийти к 19 декабрю к заутрени в соборную церковь, прежде памяти чудотворца Петра, и он нам, чудотворец и посредник любви нашей, и всех врагов наших отженет: для того пришел бы, чтоб кровь христианскую остановил вместе с нами, и его слово надобно будет во всенародное множество, и любо им, конечно, будет, и все ему за то, конечно, ради будут и послушны; а мне то в помощь от него и заступление; да и мне надобно душевно: начал я это ратное дело и всякие свои царственные и духовные дела вместе с ним: так чтоб господь бог молитвами его святительскими и совершить сподобил во благая, вместе, по совету: и ты, Афанасий, моим словом прикажи Никите отписать ему все это тайно: а вот мне к тому числу надобно с ним вместе порешить, с чем отпустить тебя на посольское дело, пособоровать о том со всеми чинами и пост заповедать, у поляков и венгров пост был о соединении, а нам и больше надобно то и всякую вражду и ненависть оставить, а время тому последнее наступило, все поставим на мере и переговорим обо всем, как чему быть. Но опять молю, чтоб в тишине, без больших выговоров, чтоб не ожесточил всех, все опасаются, ждут от него жестокости. Покинул он меня в таких напастях одного, борима от видимых и невидимых врагов, а не на том мы между собою обещались, что до смерти друг друга не покинуть, и клятва есть в том между нами“.

Призвали Зюзина к допросу: он сказал, что письмо его руки, посылал он такое письмо патриарху дважды с поддиаконом Никитою, патриарх отвечал ему письменно; он его письма и свои жег, патриарх присылал ему его письма назад, кроме последнего. Никита-поддиакон сказал, что когда он привез к Никону грамотку, то патриарх, прочтя, сказал: «Буди в том воля божия, сердце царево в руце божией, я миру рад». Ордин-Нащокин показал: «Приехал Никита Зюзин в Москву из Новгорода и сказывал мне: писал ему в Новгород патриарх Никон из Воскресенского монастыря о видении ему Петра-митрополита, и как он, Зюзин, из Новгорода ехал в Москву и был в Воскресенском монастыре у патриарха, то Никон ему сказывал, что о видении писал он к государю, и в Москве решили, что он пророчествует о Вельзевуле, а скоро потом у великого государя во дворце погорели сушильни. Зюзин, — продолжал Нащокин, — хотел деньги занимать для отвоза поташу в Вологду и говорил: патриарх Никон меня в бедности не покинул бы, да не смею я ему бить челом для людских переговоров: слышу, что патриарх горько плачет и говорит на людей, что великому государю приносят на него ссоры невместные; за грехи наши всенародные, чего и не ждали, случилось: между великим государем и патриархом учинилась ссора! А здесь я не слыхал, чтоб великий государь говорил что про патриарха, и, будучи в Савине монастыре, он посылал к патриарху стольника Григория Собакина с своею милостью. Говоря это, Зюзин плакал. Я к тем его речам ему молвил: слышал я от великого государя, как возвратился он из Савина монастыря, что приходил к нему от патриарха воскресенский архимандрит, а в село Хорошово приходил старец Григорий Неронов и говорил про патриарха вздорные речи, что и слушать нечего». При вторичном допросе Зюзин объявил, что Нащокина и Матвеева он поклепал, Нащокин говорил ему: хорошо бы, если бы к моему посольству был и патриарх, и что у государя на патриарха гнева нет; тут он, Зюзин, сказал ему, что будет писать к патриарху, звать его в Москву, и Нащокин отвечал: «Хорошо, если тебе патриарх советен, кабы то господь бог церковь умирил!» Нащокин на это показал, что ничего подобного не бывало: прибавил только, что Зюзин занял у него денег 50 рублей, а потом, когда Нащокин был болен, приезжал сказать, что этих денег мало на провоз поташу. Нащокин просил у государя прощения: «В 1662 году, в сентябре или октябре месяце, государь мне говорил, чтоб мне с Зюзиным не знаться, потому что он многоязычен и приплетет меня к ненадобным делам, и как я приехал в Москву изо Львова, то при первой встрече с Зюзиным объявил ему, чтоб он со мною нигде не видался, потому что он человек опальный: но теперь для его, Никитиных, слез двора своего от него запереть не велел: в том я перед великим государем виноват, достоин казни и без повеления великого государя по исповеди к причастию сего декабря 24-го числа приступить не смею». При пытке Зюзин сказал, что все Никоновы письма показывал Нащокину; сказывал ему и про те письма, которые писал к Никону. только не тем лицем, как он в письмах писал, и Нащокин ему сказал: «Хорошо». Что же это значит? По всем вероятностям, Нащокин говорил Зюзину, что со стороны царя не будет препятствий к примирению, что у государя гнева нет на патриарха; вероятно, и одобрил намерение Зюзина склонить Никона сделать первый шаг; а Зюзин, чтоб сильнее подействовать, написал письмо известного нам содержания, причем действительно поклепал Нащокина и Матвеева, написавши не тем лицем. Бояре приговорили Зюзина к смертной казни; но царь, по просьбе сыновей своих. как объявлено, изменил приговор боярский, приказал сослать Зюзина в Казань, где записать на службу, а поместья и вотчины отписать в казну, двор же и движимое имение отдать ему на прокормление.