Добро пожаловать в ад - Андрей Дышев

– Оказывается, тут еще и идея, – с издевкой произнес я. – А я думал, что тобой движет только ненасытная жадность.

Новоруков дернул плечами, словно получил удар между лопаток, и принялся нервно ходить от пульта к шторке и обратно. В бокале, стоящем на полу, дрожал коньяк.

– Ты идиот, и ничего не понимаешь! – прошептал Новоруков.

– Только что ты говорил, что я крепкий орешек, – ответил я и демонстративно опустил ствол автомата на колено, словно приготовился к стрельбе с упора.

– На всякий крепкий орешек найдется молоток!

– Не советую тебе хвататься за этот молоток, – предупредил я. – Стреляю без предупреждения.

Новоруков кинул взгляд на таймер.

– Если бы ты знал, – произнес он, – как меня напугал…

– Интересно бы узнать, – произнес я, с трудом справляясь со спазмами в горле. – А ты делишься деньгами со своим начальником, полковником Стрельцовым?

Новоруков остановился, подбоченился и легкомысленно ответил:

– А я его убил. Шлепнул из пистолета – и точка.

– Зачем?

– Как зачем? – искренне удивился Новоруков. – Он мне мешал! А ты разве не понял, что я с недавних пор убиваю всякого, кто мне мешает?

– И пассажиры самолета, сто пятьдесят человек, тебе тоже мешали? – сквозь зубы процедил я, сжимая вспотевшей рукой автомат.

Новоруков круто повернулся в мою сторону, сделал шаг, едва не наступив на бокал, но остановился, словно мы договорились, что по бокалу проходит граница.

– А вот это – совсем другая песня, – едва разжимая зубы, произнес он. – Это была проверка, экзамен… Тебе не понять меня. Не понять… Ты высокий, красивый, тебе все самое ценное, что может быть у человека, досталось бесплатно, просто так – уважение окружающих, здоровье, сила, ум…

Он снова принялся ходить по кабинету. Я видел, что его нервы натянуты до предела. Я тоже истекал потом, и мышцы ныли от напряжения.

– Я очень часто вспоминаю свое детство. Я во сне вижу себя ребенком. Лет десяти или двенадцати. Родители в то время переехали из Сахалина в Киров. И вот я прихожу в новый класс… – Он на секунду замер, словно на одном кадре остановилась кинолента. – Прихожу, сажусь на свободное место и… И до конца уроков закрываю лицо от плевков. Все мальчишки расстреливали меня из трубочек пережеванными кусочками бумаги. Очень смешно! Так и плевали в меня до десятого класса. И кличку придумали – Шузик… – Он поднял на меня перекошенное лицо и страшно улыбнулся. – Шузик! Я был мелкий, прыщавый, с сальным лицом и плохими зубами. Представляешь? Точно, Шузик!.. А потом я влюбился в девчонку. Она сидела на первой парте. Волосы никогда не заплетала, а перетягивала резинкой, и получался такой миленький хвостик. Губы у нее были пухленькие, выразительно очерченные. Глаза темные, сливовые. Чуть выше уголка рта приютилась очень симпатичная родинка. Звали ее Лена… Я два года смотрел на ее затылок и умирал от любви. А потом однажды набрался храбрости и проводил ее до дома…

Глаза Новорукова, обращенные в прошлое, заблестели. Его лицо с приоткрытым ртом выражало счастливый восторг.

– Ты представляешь, я шел с ней рядом! Она была так близка, что я улавливал запах шампуня, которым она мыла голову. Я предложил ей пойти окольными путями, и она согласилась. Мы шли рядом почти целый час! Больше всего я боялся встретиться с мальчишками из нашего класса. И особенно с Рыбой. Это был самый сильный парень в классе. Высокий, красивый… В общем, почти как ты. Но именно от него я чаще всего получал оплеухи и оскорбления… А моя возлюбленная даже не догадывалась о моих мыслях. Что-то щебетала – про музыку, про новый фильм… Потом мы зашли в ее подъезд. И там – ты не поверишь! – она вдруг поцеловала меня! Я чуть в обморок не упал от счастья! Меня, заплеванное ничтожество, поцеловала Ленка, самая красивая девчонка класса!

Он судорожно сглотнул, тряхнул головой, словно желая избавиться от мыслей, которые вызывали в нем воспоминания о тех счастливых мгновениях. Я слушал его внимательно, хотя не мог понять, зачем он рассказывает мне о своем детстве? Какое это имеет отношение к тому, что происходит сейчас?

– С того дня я пытался измениться. Пытался стать сильным и храбрым, чтобы быть достойным Ленки. Записался в секцию бокса, но мне в первый же день набили там рожу, и я бросил спорт. Потом решил стать певцом вроде Пола Маккартни и начал учиться играть на гитаре. У меня не было ни музыкального слуха, ни голоса, и я так отвратительно скулил под бренчанье гитары, что начали жаловаться соседи. Но я не обращал на это внимания. Какая ерунда! Ведь Ленка при встрече улыбалась мне! И в ее улыбке мне виделся скрытый намек, словно она давала понять, что теперь мы повязаны одной тайной, одними чувствами… И вот однажды Ленка предложила мне пойти вечером на Вятку купаться. До вечера я ходил как чумной. Я с ужасом представлял, как буду раздеваться при Ленке, и она увидит мое хилое тело. Дома я целый час крутился в одних плавках у зеркала, пытаясь определить, с какого ракурса я выгляжу привлекательней, и с ужасом понял, что лучше всего я буду выглядеть, если надену длинный плащ с капюшоном…

Он нехорошо рассмеялся, схватил бокал, поднес его к губам, но выпить не смог, словно воспоминания душили его.

– Но я все-таки пришел к реке. Ленка была в каком-то умопомрачительном сарафане, который прямо-таки трещал на ее бедрах. Она скинула туфли и стала раздеваться. Медленно, расслабленно, словно исполняла стриптиз. Я смотрел, как она стягивает сарафан через голову, расстегивает лифчик и, чуть согнув ноги в коленях, обеими руками спускает трусики… Мне казалось, что мое сердце остановилось, а ноги одеревенели, превратившись в два тяжелых полена. Ленка превратилась в богиню. Я хватал пересохшими губами воздух и не знал, что делать – отвернуться или продолжать смотреть. А она улыбнулась, стыдливо опустила ресницы и вошла в воду… До сих пор ладони потеют, когда вспоминаю это… Она плескалась, била руками по воде, ныряла и звала меня: «Давай сюда! Что же ты застрял?» Я разделся в камышах и вышел на берег походкой Буратино. А Ленка кричит из воды: «И плавки тоже снимай!..» Господи, что же душно так?

Новоруков быстро подошел к кондиционеру, встроенному в стену, и повернул рукоятку подачи воздуха.

– Я набрался храбрости, снял с себя плавки и со всех ног кинулся в воду. Нырнул с головой и проплыл, сколько мог, без воздуха. Потом вынырнул, посмотрел по сторонам – Ленки нет! Мне стало так жутко! Утонула девчонка! Я начал орать, как ненормальный, нырять, шарить руками по дну. И тут слышу: «Шузик, ку-ку!» Оборачиваюсь, а на берегу чуть ли не весь наш класс. И впереди всех Ленка, уже одетая и причесанная, в обнимку с Рыбой. Смотрю, мои плавки у самой кромки воды лежат, можно достать. Я выполз из воды как лягушка, плавки рукой – хвать! А они от меня. Оказывается, были привязаны к леске. Все смотрят на меня и хохочут. Особенно Ленка заливалась, до слез я ее рассмешил. Потом они всю мою одежду на дерево закинули и ушли…

Федька залпом выпил коньяк и тотчас наполнил бокал снова. Он был смертельно бледен, и на его лбу выступили крупные капли пота. С трудом он заставил себя говорить дальше:

– На следующий день приплелся в школу, словно на смертную казнь. Глаза поднять не мог. Слышу голос Рыбы: «Шузик, трусы не забыл надеть?» И тут первый раз в жизни я почувствовал настоящую, праведную ненависть. Кинулся на Рыбу с кулаками. Думал, задушу его, и пусть потом меня судят. Но Рыба просто вытянул вперед свою длинную руку, и я ни разу не смог достать кулаком до его лица. Так и прыгал перед ним, словно козел перед калиткой. И опять весь класс ржал надо мной. И Ленка снова хохотала до слез. А потом Рыбе надоело, и он одним красивым ударом расквасил мне нос. И я залился кровью и слезами. Забавное зрелище! Никто, наверное, еще не был так унижен, как я… Помню, как я стоял на краю крыши пятиэтажного дома. Почти целый час стоял, ждал, что внизу соберется толпа, прибегут испуганные учителя, милиционеры схватят Рыбу, а Ленка снизу попросит у меня прощения. Но никто меня не заметил, и мне пришлось спуститься вниз по лестнице… Наверное, ничего бы не изменилось в моей жизни, если бы однажды… Если бы однажды…

Новоруков опять сел и стал щелкать костяшками пальцев. Я заметил, что они мелко дрожат, а его губы искривлены в какой-то болезненной ухмылке. Но глаза его были наполнены странным восторгом, словно он видел удивительное, необыкновенное зрелище.

– Как-то я допоздна задержался в школе. Ждал, пока стемнеет и можно будет незамеченным пробраться к дому. Слонялся по темным коридорам и бесцельно заглядывал в классы. И вдруг в одном классе я увидел тощего белобрысого паренька. Он был на год младше меня. Сидел за первой партой и, высунув язык от усердия, что-то старательно писал в тетради. Когда я вошел в класс, он вздрогнул и поднял голову… Ты представляешь, я увидел в его глазах страх! Самый настоящий, неподдельный страх! Этот пацан испугался меня!.. Ничего подобного я еще никогда не испытывал. Какое-то неизведанное чувство стало разрывать мою грудь. Мне казалось, что я дышу ледяным воздухом, что я вырастаю, словно монстр из фильма ужасов, что между моих губ вылезают клыки, а глаза наливаются кровью… Это было что-то удивительное! Я подошел к мальчишке и грозным голосом спрашиваю: что ты, мол, делаешь тут? Воруешь школьное имущество? А он совсем от страха смялся, головой трясет, пытается что-то ответить, и подбородок у него дрожит, и руки судорожно комкают край тетради… Я не верил своим глазам! Мне казалось, что произошло чудо, и я стал тем, кем втайне мечтал быть: сильным, страшным, беспощадным, способным побить Рыбу… Помню, я схватил его тетрадь и стал громко читать и нарочно коверкал голос, чтобы было смешнее: «А еще у бабушки были гуси, и я любил их кормить хлебом, размоченным в воде, а бабушка меня ругала, что я хлеб перевожу, потому что в сельпо хлеб привозили раз в неделю…» Мальчишка втянул голову в плечи от страха и стыда, а я смял тетрадь и кинул ему в лицо: «Ах ты, негодяй! Хлеб раз в неделю привозили, а ты его, засранец, гусям скармливал?» Я уже не мог остановиться. Сначала я щипнул его за щеку, потом дернул за волосы… Он был для меня как забавная игрушка. Мне было ужасно приятно отвешивать ему подзатыльники, давать пощечины. Мальчишка стал плакать. Тогда я выволок его за волосы из-за парты и заставил встать на колени. Он стоял и заливался слезами. Он был маленький, униженный, жалкий. И все мое унижение, которое я испытал, словно перетекало в него, и я очищался, и мне становилось легче дышать, и хотелось смеяться, что-то ломать, крушить, бить… А потом я стал плевать мальчишке в лицо. И он даже не прикрывался руками, и слюни стекали с его подбородка на отглаженный белый воротничок…