Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

— Кто это скачет?

Он оглянулся. По сёгютской дороге во весь дух несся всадник. Приставив ладонь к глазам, они пытались разглядеть, кто это, но не могли опознать верхового — слишком было далеко, да и в туче пыли не разберешь. Неизвестный безжалостно нахлестывал лошадь. Впрочем, она никак не походила на вьючную, которую надо подгонять. Наконец они с изумлением опознали во всаднике Мавро. Но конь?! Широкогрудый, с мощным крупом, он, казалось, летел, не касаясь копытами земли.

— Что это с ним?

— Ясное дело! — воскликнул Бай Ходжа.— Разбойничал гяур. Разрушил чей-нибудь очаг, а теперь ноги уносит — чтоб ты сгорел, сукин сын, грабитель!

Мавро подскакал к коновязи и, круто осадив лошадь, приветствовал товарищей. Потом, спрыгнув с седла, обнял лошадь за шею, расцеловал, накрыл ее попоной, надел торбу с овсом и побежал вверх по склону. Он мчался, точно заяц, которого взяли борзые. Когда выскочил на вершину холма, грудь у него вздымалась, как мехи, слова не в состоянии был вымолвить. Подбегая, воздел руки к небу:

— Радуйтесь, друзья! С помощью божьей матери, пресвятой девы Марии, обрели мы нашу рыжую кобылицу.

Орхан с Керимом переглянулись, пытаясь взять в толк, о чем он. Бай Ходжа насмешливо спросил:

— А мы-то тут гадаем, откуда она стала нашей, эта рыжая кобылица? И где ты, Мавро, ее раздобыл?

Мавро был так счастлив, что не заметил насмешки.

— Это наша кобылица... Я ее еще в караван-сарае выкормил — изюмом и фундуком... К удилам и седлу приучил...— Он с гордостью взглянул на кобылицу.— Чистых кровей!.. В день смерти сестры пропала...

— А как же нашлась?

— Сама пришла, братец Бай Ходжа! — без запинки ответил Мавро.— Вижу, идет, волочит поводья.

— Сама... волоча поводья... Положим, а откуда же? Неужто через болото пришла из Караджахисара?

— Угадал! Из Караджахисара...

— Угадал? Вот как! По запаху, что ли, нашла тебя... Взяла твой след — и в Сёгют.

— Точно.

— Если точно, то погоди.— Приставив козырьком ладонь к глазам, он поглядел на кобылицу.— Ах, Мавро, Мавро! Праведник Мавро! Лжи не знающий Мавро! Значит, это ваша рыжая кобылица?.. Конечно, ваша, не так ли? Кобылица чистых кровей?

— Да. А что?

Мавро набрал в легкие воздух, поглядел на приятелей. Бай Ходжа молчал. Мавро не вытерпел:

— Ну говори, чего тянешь?

— Я и говорю, Кара Явру. (Он нарочно назвал Мавро его новым мусульманским именем.) Не нравится мне твоя рыжая кобылица. Пришла из Караджахисара ночью. Как сумела перебраться через болото?

— А вот перебралась. Гляди!

— Нет, это тебе не Дюльдюль, на котором ты ездишь.

— Ну и что?

— А то, что такой конь не позволит чужаку себя оседлать, скинет, затопчет!..

— Да что она, бешеная, что ли? Я ее из своих рук изюмом и фундуком кормил.

— Молчи, бесстыжий Мавро, благородный конь лжеца на своей спине носить не станет. Молчи и слушай! В священной книге сказано, что аллах — да стану я жертвой его, захотел коня сотворить и погрузился в глубокую думу. Почему? Потому, что не шуточное это дело — конь, надежда мусульманина и смерть для гяура. Создание, что летает без крыл, беглеца настигает, воина спасает от погони... Так вот, задумав сотворить коня, протянул аллах руку, схватил Южный ветер: «Стой,— говорит,— слушай мое слово: быть тебе конем». Южный ветер, хоть и не знал, что такое конь, не стал противиться, ибо пред всемогущим аллахом пребывал. Склонив голову, покорно согласился: «Как пожелаешь». Аллах взял в горсть ветер, помял его и вылепил коня. Пустил его пастись на райские луга. Оставим пока коня в покое и о другом поведем речь. О страдальце, отце нашем Адаме, что, послушавшись шайтана, оскорбил Хаву, матерь нашу, и был изгнан из рая. И бродил в то время Адам на острове Серендип, что стоит от нашего Сёгюта ровно в семидесяти тысячах лет пути. Бродил, несчастный, без сил, оглашая небо и землю страшными мольбами. Тяжко ему пришлось на земле, когда лишился райской пищи, не было у него привычки в труде добывать хлеб насущный, да и сноровки не хватало. Вот возопил он криком страшным. Всемогущий аллах от вопля его да плача покоя лишился. Разгневался, послал умного человека выяснить. Ангелы говорят божьему посланнику, «Это несчастный отец твой Адам кричит так. Мы четки перебирать не можем, со счета сбились. Иди и проси у всемогущего пощадить Адама и нас от беды избавить». Всемогущий аллах да буду я жертвой его! — сердито отвернулся. «Он в раю моем сраму предался, все вокруг запакостил. Как же его, безмозглого, могу я в рай вернуть?»— «Нет,— говорит посланник божий,— не надо его в рай возвращать. Даруй ему средство, чтоб беду облегчить, чтоб отец наш Адам не потерял облик человеческий, ибо не может аллах отрекаться и от самого скверного из рабов своих». Всемогущий подумал, простер длань над островом Серендип. «Скверное дело ты сотворил, Адам, разозлил меня. Сказал тебе: не ешь, а ты оскоромился. Будь ты проклят!» Тут все ангелы, пророки, святые, люди истины и прочая и прочая поручились за Адама, умолять стали. «Ладно,— сказал аллах,— перестань рыдать! Проси у меня чего хочешь!» Отец наш Адам обезумел от радости, шапку оземь бросил, рубаху на себе порвал. Упал на колени и, не задумываясь, коня попросил. Всемогущий удивился: «Откуда Адам знает о тайном разговоре с Южным ветром, откуда в Серендипских горах проведал он, что из ветра я коня сотворил?» То есть, чтоб ты понял, встревожился он, нет ли в его небесном чертоге проведчиков да шпионов Адама. Но как вспомнил про шайтана, успокоился, расхохотался. «Ах,— говорит,— мошенник! Добился ты счастья для себя и сынов своих». Вот так всемогущий аллах даровал коня сперва отцу Адаму, а потом мусульманским джигитам.

— А откуда же тогда у гяуров, особенно у френкских поганцев, столько коней?

— Болван ты, Мавро! Забыл про шайтана, чтоб его камнями побили! Про слепого шайтана, что всегда спорит с всемогущим аллахом! От него и попали кони к гяурам. Помни, Мавро, что конь — творение аллаха, правоверному от него всегда помощь и спасение, потому и заботиться о коне следует, чтоб в трудный час без оглядки на него положиться. Сказано ведь: «Садясь на коня, не забывай всемогущего аллаха. Сошел с коня, не забывай его». И еще: «Правь конем, как врагом, гляди за ним, как за другом». А все это к чему, несчастный Мавро? У кого кормушка полней, у того и конь сильней. Великое создание конь, гордость аллаха, любовь джигита. А потому никакого коня не называй ишаком, зря не бей, не поноси!..

— Ишь! Сколько наболтал! Тебя послушать, так нам и на яйле Доманыч в свое удовольствие верхами порезвиться нельзя! Но ты так и не сказал, отчего бы не дала мне сесть на себя наша рыжая кобылица?

— Опять осрамился, поганый Мавро! Спросил — что по ноге себя топором тяпнул. Конь, как писано в священной книге, лжеца на себе носить не станет. Ты вот сказал: «Через болото кобылица прошла, меня разыскала». Молчи, попридержи язык! С той стороны болота ни один, даже самый бедовый пастуший пес, ни одна благородная охотничья собака, что чует дичь за тридцать фарсахов, не найдет хозяина, а твоя рыжая кобылица и подавно. Может, наняла Черного проводника за алтын?

— Того не знаю. Но вот прошла.

— А где же тебя разыскала?

— Проснулся ночью, вышел во двор...

— А в ворота стучится чудотворная кобылица?

— Верно!

— Может, и поздоровалась?

— И то верно: тонко этак заржала.

— А ты глядишь, она в грязи болотной замаралась, повел к реке...

— Твоя правда.

— Кобылицу вымыл, а вот свои сапоги забыл отмыть, лгун Мавро! Молчи! Лучше правду скажи. Мы Осман-бею не проговоримся.

Мавро в растерянности глянул на Керима, тот кивнул.

— Говори, как дело было, Мавро, не мучайся!

Мавро еще немного поартачился: боялся, узнает Осман-бей, что нарушил его запрет. Но Орхан сказал, что после схватки в Иненю все запреты отменены. Только тогда Мавро успокоился.

— Ночью, как с поста сменился, пошел и увел.

— От кого узнал, где она?

— От кого? Да ни от кого... Увел, и все.

Бай Ходжа погрозил ему пальцем.

— Тебя спрашивают, откуда пронюхал, где кобылица?

— А, знаю! — перебил Керим.— От караджахисарских пленных, не иначе.

Мавро больше не отпирался.

— Да, от пленных. Караджахисар — земля моих отцов. Там мне все знакомо, слава владыке нашему Иисусу!..

— Ах, Мавро, Мавро! Разве Иисус наш владыка? А как же Мухаммед?

— Я говорил с муллой Яхши, братец Бай Ходжа! Оба они пророки господни — разницы нет. Главное, чтоб сердце у тебя чистым было.

— Выходит, грех на шее муллы Яхши... Ну и дела! Если так дальше пойдет — все в ад угодим!.. Ладно, значит, узнал, где кобылица... Схватил торбу с овсом и...

— Какую торбу? Никакой торбы не было.

— Не было? А наши деды туркмены говорили: «С пустой торбой коня не поймаешь!»

— Клянусь пресвятой девой Марией, овса не было. Пересек болото. Подкрался к загону Фильятоса. Огляделся, при свете звезд узнал кобылицу. Свистнул тихонько... Услышала меня, ушами прядает, головой вертит. Запах мой учуяла, подходить стала. Увидела — аж на дыбы вскинулась. Дрожит вся, того и гляди заржет... Перелетел я через изгородь, схватил за морду — в глаза, в ноздри целую. Вскочил верхом. Ну, говорю, надежда моя, а теперь найди дорогу через болото! Вперед! И помчалась, быстрее ветра меня несет, копыта чуть земли касаются. Рассекла тростники, проскочила болото, вынесла на твердую землю. Если бы не перекочевка на яйлу, я не подумал бы запрет нарушать, но до осени ждать — боялся, что не найду. А не нашел бы, так хоть ложись да помирай. Прошу тебя, Орхан, если повелитель наш Осман-бей гневаться станет, заступись, прикрой вину. Скажи ему, как все было, пусть простит...