Вернейские грачи - Анна Кальма

— Для меня… для всех наших ребят Марселина Берто сделала так много, что невозможно сосчитать, — продолжает, не видя этой пары, Клэр. — Она создала наше Гнездо, она сама учила нас, чтобы мы стали настоящими людьми — умелыми, честными, нужными народу…

— Эй! Эй! Погоди минуточку, дай я скажу! — раздается вдруг крик под самой трибуной. Клэр замолкает, не договорив.

— Пропустите меня! Дайте сказать Антуану Дюшапелю! — кричит, размахивая руками, сердитый старик. Он даже подпрыгивает раз или два, чтобы его лучше расслышали на трибуне. При этом полы его пиджака разлетаются, точно петушиные крылья.

Жан Точильщик между тем уже наверху и что-то горячо шепчет Кюньо и Рамо. Кюньо поспешно встает, пробирается к трибуне.

— Подожди. Тут такое дело. Сейчас узнаешь, — говорит он Клэр.

Окончательно смешавшаяся девочка отступает. Что случилось? В чем дело?

Кюньо, легонько отстранив Клэр, говорит в микрофон:

— Сейчас перед вами, товарищи, выступит Антуан Дюшапель. Мы считаем необходимым дать ему слово вне всякой очереди.

— Кто такой Дюшапель? Откуда он взялся? — недоумевают в долине. Все глаза обращаются к трибуне. Раздается сиплый, пропитой бас краснолицего старика.

— Слушайте меня, люди. Сорок лет я был слугой в замке Фонтенак. Сорок лет я верой и правдой служил этой семье. Я знал все грязные тайны этого семейства. Больше: я молчал об этих тайнах, я скрывал их, был, значит, сообщником. Три дня назад меня выгнали, как собаку. Я должен теперь идти просить милостыню. Тогда я сказал моему другу Точильщику Жану: «Есть на свете люди, которые думают о бедняках, заботятся об их судьбе и борются с такими типами, как Фонтенак. Я бедняк, и я ничего хорошего не видел от хозяев. Я не хочу больше молчать об их секретах, о гнусных секретах Фонтенаков. Пусть те, кто должен их узнать, узнают их от меня. — Краснолицый Антуан Дюшапель торжественно вытаскивает из внутреннего кармана пиджака какую-то бумагу и размахивает ею над толпой. — Когда я уходил из замка, я не взял с собой ни единой тряпки. Ничего, кроме этого письма. Пускай Жан Точильщик прочтет вам то, что здесь сказано».

Точильщик, очень серьезный на этот раз, берет из рук Антуана бледно-сиреневый лист бумаги.

— «Тысяча девятьсот сорок четвертый год, одиннадцатого марта. Верхняя Навойя, — внятно, отчетливо читает он. — Дорогой господин Фонтенак, от имени командования баварских альпийских стрелков, а также батальона войск СС выражаю Вам глубокую благодарность за активное содействие в деле обнаружения и поимки известного командира партизанских отрядов — Гюстава Дамьена.

Вы, глубокоуважаемый господин Фонтенак, оказали командованию неоценимую услугу во время операций наших отрядов, направленных для подавления партизанского движения. На многих участках фронта мы пользовались Вашей помощью в самых различных видах. Без Вашего умелого содействия разгром партизан в районе Верхней Навойи потребовал бы значительно больше времени и больших жертв с нашей стороны. О Вашей помощи, глубокоуважаемый господин Фонтенак, мною лично будет доложено нашему великому фюреру.

Всегда готовый к услугам генерал-лейтенант, командующий войсками СС Ганс Шпрегель».

Жан Точильщик давно уже кончил читать документ, а Турья долина была все так же безмолвна. Люди окаменели перед таким обнаженным доказательством человеческой измены и подлости.

Клэр первая опомнилась. Стон вырвался у нее, как будто здесь только что ей нанесли глубокую рану.

— Так это Фонтенак выдал моего отца?! — она метнулась к Жану, выхватила у него из руки бумагу. — Слышите вы все? — обратилась она к народу. — Он отправил отца на казнь! Моего папу! — В горле у нее заклокотало.

Микрофон передал всем ее дрожь, смятение, ужас. Долина ахнула, подалась вперед. Но тут со скамьи под трибуной встал инвалид в черных очках. Молодая женщина заботливо поддержала его. Он обратил слепое лицо к трибуне.

— Прошу слова. У меня добавление к тому документу, который здесь прочитан.

Ему помогли взобраться на трибуну.

— Где здесь Клэр Дамьен? — спросил он, озираясь, как будто мог увидеть что-нибудь. — Пускай она подойдет ко мне. Пускай встанет рядом.

Жером Кюньо подвел к нему вдруг онемевшую, ошеломленную Клэр. Слепой своей единственной рукой нашел ее руку, стиснул.

— Наконец-то я вас отыскал, моя девочка. Поверните меня к микрофону, — повелительно сказал он.

Турья долина увидела черные очки, в которых дробилось солнце, белое, мертвенное лицо, испещренное шрамами, пустой правый рукав засунут в карман старой военной куртки.

— Мое имя Андре Сенье, — начал слепой. — Я врач по профессии. В крепости Роменвилль я встретился с полковником Дамьеном. Там мы стали друзьями. Мы вместе бежали из Роменвилля и с тех пор не разлучались. Восьмого января тысяча девятьсот сорок четвертого года Дамьен со своими вольными стрелками овладел сначала городом Брюневилль, а потом Клошем. Я был вместе с ним тогда. К нам попали тайные списки полиции Виши с фамилиями предателей. Имя Пьера Фонтенака стояло там на первом месте.

Оккупанты и предатели были в панике. Чтобы покончить с нами, они стянули в Верхнюю Навойю несколько эсэсовских батальонов, шестнадцать тысяч баварских альпийских стрелков, двадцать шесть батальонов полиции. Они прочесывали горы и долины. Во время одного боя я был тяжело ранен и попал к ним в руки…

Слепой говорил суховато, деловито, ровно. В долине все замерло: перед людьми была живая развязка человеческой трагедии.

— Фонтенак знал, что я и Пьер Дюртэн — лучшие друзья полковника Дамьена, — продолжал слепой. — Дюртэна он не мог захватить, зато я был в его власти, беспомощный, раненый. Тогда Фонтенак распорядился подделать мой почерк и от моего имени послал Дамьену письмо. В этом письме я умолял полковника помочь мне бежать, я заклинал его сделать это во имя нашей дружбы. Дамьен был настоящий, большой друг. Он не думал об осторожности. Он пришел спасти меня и попал в руки предателя. Остальное вы знаете…

Сенье тяжело перевел дух. Даже сейчас, много лет спустя, нестерпимо трудно было ему говорить о гибели друга.

— Фонтенак не церемонился со мной. Больного, истекающего кровью, меня отправили в лагерь Бухенвальд. Мне отрезали руку, хотя можно было ее спасти. От побоев, от пыток, от голода я потерял зрение, слух, я перестал говорить. Я сделался мертвецом. Меня должны были казнить. — Голос Сенье рос, повышался. — Но накануне казни пришла Советская Армия и всех нас освободила. Один советский врач стал заботиться обо мне. Во что бы то ни стало он хотел, чтобы я снова сделался человеком. Он ходил за мною, как самая заботливая сиделка. Он привез меня к себе на родину, в Советский Союз.

Прошло очень много времени, прежде чем я смог вернуться к жизни. Мой русский друг сказал мне, что война окончена. Враги изгнаны из России, из Франции, из всей Европы. Все в мире спокойно. Я жил в огромной мирной стране. Эта страна много работала. Восстанавливала города, разрушенные войной, сажала сады, лечила людей, заботилась, чтоб у народа было вдоволь хлеба и хорошей одежды чтоб молодежь могла учиться всему, что ей хотелось. И я был спокоен.

Но вот я вернулся сюда, в мою Францию. Я слепой, но я вижу и чувствую, что делается в мире. Предатели фонтенаки хотят командовать политикой. Новая страшная война будет грозить миру, если мир не опомнится.

Люди, действуйте, если не хотите стать такими, как я!

Слепой подбросил вверх свой пустой рукав, и поднял к небу безглазое белое лицо.

Могучим единым воплем гнева ответил ему народ.

Долина пришла в движение. Колыхаясь, грозно рокоча, к шоссе двинулась могучая людская колонна. И, все нарастая, покатился к городу, затопляя все на своем пути, человеческий поток…

ТРУДНОСТИ И ГОРЕСТИ

Краска медленно приливала к щекам Гарденера, которые и без того были красны, как будто он только что гулял на ветру. Однако ветра не было ни малейшего. Даже занавески на окне известного нам номера гостиницы с помпончиками и умывальным тазом не шевелились. Желтое солнце смирно лежало на подоконнике, где-то кричал паровоз, играли на рояле. Майор начал машинально высвистывать тот же мотив, но сейчас же оборвал свист

— Гм… Любопытно… — пробормотал он наконец.

На самом деле майору было ничуть не любопытно. В эту минуту никто не сказал бы, что главным девизом этого сумрачного, усталого человека были два слова: «энергия и воля». Ни энергии, ни воли не замечалось сейчас в облике Гарденера. Наоборот — растерянность и угрюмость. Беспорядки в городе, приезд Фонтенака, а главное — эта история с помощником, от которой Гарденер еще не пришел в себя…

За последнее время антипатия Гарденера к Вэрту заметно усилилась. Капитан становился день ото дня все самоувереннее и бесцеремоннее. Теперь он почти без всякого стеснения отстранял майора от тех дел, которые считал важными. Больше того, он не находил нужным не только советоваться с Гарденером, но даже посвящать его в эти дела. К тому же между ним и миссис Гарденер возникла внезапно горячая дружба. Жена майора сделалась большой поклонницей капитана: в глаза и за глаза она говорила, что восхищается манерами капитана Вэрта, его распорядительностью, выдержкой, энергией. Она часто уезжала с Вэртом в далекие прогулки на автомобиле.