Перемирие - Лилия Баимбетова

— Не так, как с людьми?

— Когда любишь, всегда не так, понимаешь?

— Нет, тцаль. Этого мне не понять.

Я плюхнулась на кровать рядом с веклингом. Его руки в перчатках были зажаты между колен. Я обняла его за плечи и прижалась подбородком к его спине.

— Я почему спрашиваю. Он очень изменился в последнее время, — сказал веклинг.

— Из-за чего?

— Что из-за чего?

— Из-за чего он изменился?

— Откуда я знаю? — сказал веклинг, бросив на меня странный взгляд, — Мне ведь не сто девяносто.

— Да, — сказала я тихо.

Да, он так стар, что не всякий Ворон его поймет. И мне вдруг страшно стало оттого, что его не было сейчас рядом со мной.

Предчувствия, видения, смутные грезы — все мы опираемся на это, такова природа Охотников. Порой ты видишь будущее очень ясно, порой оно подобно утренней дымке; но таких четких видений, как в этот раз, у меня еще не было. И то, что я видела впереди, было тоскливо и безысходно.

Нам суждено было встретиться в бою. Мне с ним суждено было встретиться в бою.

А его не было рядом со мной. Уходили мгновения, которые я могла провести с ним, уходили безвозвратно. Веклинг сидел, не шелохнувшись.

— Пойдем, хоть крепость посмотрим, — сказала я, — Может, хоть книгу найдем эту дурацкую.

Веклинг посмотрел на меня.

— Я не хочу здесь задерживаться, — сказала я.

— Торопишься на Границу? А ты думала, что, добравшись до юга, мы разъедемся в разные стороны?

— Думала.

— И что же, тебе все равно?

— Знаешь, кому все равно? — сказала я, поднимаясь на ноги.

Веклинг смотрел на меня печальными глазами.

— Вы говорили об этом?

— Да, — сказала я, чуть подняв голову и улыбнувшись. То была невеселая улыбка.

Веклинг сочувственно покивал головой.

— А ты так любишь его?

— Не так, — отчетливо сказала я.

Ворон усмехнулся.

— Пойдем, — сказала я, — Вам же все равно искать, а он еще не скоро вернется.

И мы пошли. До возвращения дарсая мы успели обыскать почти весь этаж. В общем-то, искал в основном веклинг, а я просто ходила и разглядывала гобелены на стенах.

В холодном белом свете зимнего дня заброшенные комнаты выглядели особенно неприглядно. Все следы разрушения и беспорядка, скопившиеся за последние пятнадцать лет, ясно видны были в этом беспощадном зимнем свете. В солнечные летние или осенние дни, когда солнечный свет делается желтым и теплым, любые руины выглядят, в общем-то, неплохо, но зимой все это бывает таким жалким, как бывает жалок бродяга посреди ярко освещенной опрятной комнаты. Весь этот хлам в углах и под кроватями, слой пыли, уже нарушенный нашими следами, паутина, свисающая с потолков и перекрытий, грязные пыльные гобелены на стенах…

Медленно переступая с пятки на носок (мне нравилось так ходить), я переходила от одного гобелена к другому и подолгу стояла перед ними, заложив руки за спину и вглядываясь в выцветшие изображения. Здесь были вытканы битвы с нильфами; свадебные церемонии, где каждая невеста казалась призраком — бледное лицо, серые одежды. Здесь были вытканы властительницы, в тронном зале принимающие просителей. Я переходила от одного гобелена к другому: тут на троне сидела худенькая девочка, на другом гобелене — седая старуха, на третьем — молодая женщина.

Чем дальше, тем разнообразнее становились сюжеты. Вот, например, серо-голубой единорог, встающий на дыбы в темном, корявом чародейском лесу. Единорог был такая прелесть, лучше даже, чем изящные тонконогие каргские скакуны. Другой единорог бродил по лесной поляне, залитой солнечным светом, опустив изящную маленькую голову. Не знаю, какому ткачу пригрезились они, эти маленькие лошадки с витым рогом во лбу, но и я бы не отказалась от таких грез, а еще лучше поймать такого, и ни один Ворон не уйдет от тебя, скачет такая лошадка, наверняка, как вихрь, каргским скакунам с ней не тягаться.

На другом гобелене был праздник, наверное, в княжеском поместье. Женщины в роскошных платьях гуляли с зонтиками по саду, а над ними был фейерверк. Я перешла к следующему гобелену и остановилась, удивленная. Посреди пустыни стояла обнаженная женщина. Стояла она спиной к зрителю, видно было только, что она худая и смуглая. Длинные черные волосы развевались на ветру. Ничего подобного я здесь увидеть не ожидала: мы были в маленькой комнате, где стояло несколько детских кроваток. Может быть, это была какая-то историческая личность, кто знает, но в детской — или что там это было? — по-моему, не место для таких изображений.

Веклинг копался в сундуке. Следующий гобелен был полуоторван и свисал грязной тряпкой. Я расправила его, одной рукой придерживая оторванный край. Здесь тоже была пустыня, и мужчина со светлыми волосами сидел верхом, а под копытами его коня лежала женщина в зеленом платье. Длинные ее волосы разметались по песку. Со смуглого узкого лица смотрели алые вороньи глаза.

— Иди сюда! — крикнула я. Я, если честно, просто испугалась.

Веклинг оставил в покое сундук и подошел ко мне. Остановившись у меня за спиной, он присвистнул.

— Lee Karge, — сказал он.

— Да, — сказала я, — И северянин. Посреди глубокой пустыни. Что бы это значило, как ты думаешь? Разве вы воевали на своей территории?

— Нет, — сказала он, — Может, это Охотник?

— В камзоле? — сказала я.

— Ну, мало ли…

— Это дворянин, — пробормотала я, — Точно дворянин. Посмотри, какая сбруя богатая. И камзол с шитьем.

— Смотри, вон еще.

— Где?

— Вон, за колонной.

Я обошла стол и зашла за резную колонну. В Кукушкиной крепости, кстати сказать, колонны вырастали в самых неожиданных местах, где им совершенно нечего было делать. Можно подумать, какой-то резчик тренировался по всей крепости перед тем, как пойти и сотворить тот лес в тронном зале.

Эта колонна, зачем-то загораживающая угол комнаты, изображала из себя куст с гнездом. Проходя мимо, я заглянула в гнездо — там лежало два яйца. И ветка. Кто бы ни был этот сумасшедший резчик, он был просто колдун: в сумерках его колонны становились почти совсем живыми, и даже при свете дня не было ничего более настоящего, чем этого гнездо. И этот куст. И эта ветка. Нравилась мне моя крепость, временами очень нравилась…

Веклинг следовал за мной по пятам и наткнулся на меня, когда я резко остановилась. Все мысли о колоннах и ветках вылетели у меня из головы — как ветром сдуло. На этом гобелене с невероятным мастерством (тот, кто ткал гобелены для крепости, тоже был большой мастер, что и говорить) выткан был столб. Столб стоял посреди пустыни, и к нему был привязан голый мужчина. Без головы. Голова его лежала рядом, и открытые глаза были алые. Просто алые, и все.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});