Перемирие - Лилия Баимбетова

— Я знаю… знаю, что ты не хочешь этого… не можешь хотеть…

— Слишком стар, да? Ты многого не знаешь обо мне, тцаль. Очень многого.

И с этими словами он склонился надо мной. Его рука просунулась под мою шею, он приподнял мою голову и приник к моим губам. Он целовал — мои губы, мою шею. Широко раскрытыми глазами я смотрела в темноту над собой. Да, я многого не знала о нем, и этой ночью я поняла это сполна.

Проснулась я поздно. Было уже совсем светло. Белый холодный свет заливал маленькую комнату, в которой и мебели-то почти не было, только кровать и небольшой сундук в углу. Стены, с которых я содрала все гобелены, были голые — сплошной серый камень, даже без резьбы. В крепости стояла страшная тишина, как всегда бывает в давно покинутых домах. Где-то высоко-высоко над крепостью изредка вскрикивали птицы. Сонно потянувшись, я повернулась на бок и взглянула на дарсая, спящего рядом. Плащ сполз, открывая худые голые плечи Ворона; его рубашка валялась на полу. На смуглом предплечье белел старый шрам. Перегнувшись через дарсая, я потянула плащ и укрыла его. Одевшись, я встала и, бесшумно ступая, подошла к окну. И замерла.

Зима вступила во владение Севером. Двор покрыт был сугробами, снежные шапки лежали на вершинах утесов. Все бело было вокруг, не осталось острых углов — сглаженные очертания сугробов, мягкие линии, синеватые тени. Вот она — настоящая зима, вот как она выглядит….

— Что ты там увидела?

— Снег.

— Хорошая была ночь, — сказал он.

— Ты, правда, так думаешь? — вырвалось у меня, — Я думала, Вороны…

— Я не такой, как другие.

Я оглянулась на него. Дарсай сидел на кровати, свесив голые ноги и накинув на плечи плащ. Худое лицо его было насмешливо и довольно.

— О чем ты?

— Ты еще не поняла, kadre espero?

— Что я должна была понять?

— Если ты этого не знаешь, то тебе и не обязательно знать…

— Что ты несешь?

— Забудь.

Я подошла и села рядом. Положила руку на его голое колено. Дарсай обнял меня.

— Забудь, — сказал он, — Все это глупости.

И — смешно — я и впрямь перестала об этом думать. Много было странного, много случалось обмолвок, но я ничего не замечала, я была слепа, как летучая мышь. Так я открыла для себя вполне очевидную истину: любовь мешает работать, и секретным агентам не мешало бы быть бесполыми…

— Ты думал когда-нибудь, что будет, когда Перемирие закончиться? — сказала я вдруг.

Дарсай снял руку с моего плеча, потер обеими руками лицо.

— Думал.

— И что?

— А что, тцаль? Все будет по-старому, что же еще может быть? Или ты боишься, что мы встретимся в бою? Ты этого боишься? — я молчала, — Мы из Поозерья, тцаль, ты из Угорских холмов. Я вообще никогда не был на западе и, наверное, никогда там не буду. Нет никаких шансов, понимаешь?

— Я даже не увижу тебя больше.

— А для тебя это так важно?

Я подняла голову и наткнулась на его внимательный, спокойный, слегка насмешливый взгляд.

— Это так важно для тебя?

— Я не знаю, — еле вымолвила я.

— Знаешь, что я тебе скажу? — он стал, прошелся по комнате, осторожно ступая босыми ногами, и обернулся ко мне, — Это не важно, через год ты обо мне забудешь. Я это точно знаю. Я знаю! И ты знаешь, что я знаю! Любовь не имеет такого значения, и если бы мы встретились в бою, неужели бы ты переживала по этому поводу? Кто бы из нас ни умер, я не жалел бы ни секунды.

Я поражалась его неожиданной горячности. Ворон стоял, уперев руки в бока, и глаза его сияли уж слишком неистово. А я вспоминала слова, прочитанные когда-то: "растворившись в абсолюте, человек перестает быть человеком в земном смысле этого слова". Когда-то я этих слов не поняла, а теперь вдруг снизошло на меня: ведь странствуя путями духа, ты не только обретаешь, но и теряешь нечто, и это «нечто» — твоя прежняя личность.

Ведь изначально мы люди. До определенного момента. А потом, наверное, уже и не люди. Вот хэррингов, например, взять — люди они или нет? Уж скорее нет. Значит, нелюди? Осознают ли они это? Осознаем ли мы все, что перестаем быть людьми?

А он — тот, что стоит предо мной, — он-то понимает, что перестает быть просто Вороном и становится чем-то иным?

А ведь тогда и предположить не могла, КЕМ он становится….

— Где ты собираешься искать книгу?

Дарсай пожал плечами.

— Ты уверен, что она здесь? — не унималась я.

— Да, уверен. Пойду я, раздобуду что-нибудь на завтрак. Водиться тут что-нибудь, а, тцаль?

— Откуда я знаю?

— Ну, барсуки какие-нибудь или еще что… Ладно, пойду я. Скоро вернусь.

Легко нагнувшись, он подхватил перевязь с мечом и направился к двери. Я молча смотрела ему вслед: он явно устал от моих глупостей и стремился от меня сбежать. Дарсай вышел и закрыл за собой дверь, а я осталась сидеть на кровати с беспорядочно накиданными плащами. О чем я думала? О пророчестве занда? О том, что мы будем есть на завтрак? О том, что будет, когда Перемирие закончиться? Я и сама не знаю…

Легкие шлепающие шаги быстро прозвучали по коридору.

— Эй, ты здесь? — крикнул веклинг, вбегая в комнату. Он был босиком, с сапогами в руках — по одному в каждой руке.

— Ну, я здесь, и что? — сказала я, покойно складывая руки на коленях.

Веклинг остановился так резко, словно натолкнулся на что-то. Один сапог выпал у него из руки. Рассмеявшись, я кинулась поднимать его, и мы столкнулись с веклингом над сапогом. Он тоже засмеялся, сидя на корточках и глядя на меня веселыми алыми глазами.

— А он где?

— Не знаю. Пошел ловить завтрак.

Веклинг приподнял одну бровь.

— Он решил, что здесь есть на что охотиться?

— Ну, надо же нам что-то есть.

— Логично. И как у вас все прошло?

— Что — прошло?

— Не делай невинный вид, тцаль. Как у вас все вышло?

Я только улыбнулась и отошла к кровати. Машинально я стала складывать плащи, разбросанные на кровати. Веклинг подошел и сел на кровать, кинув сапоги на пол.

— Ну, что ты молчишь? — сказал он, глядя на меня снизу.

— Я не думала, что тебя интересуют подобные вещи, — сказала я шутливо, — Такое любопытство подходит скорее девушке, не знавшей мужчин, чем тебе.

— Но ведь он пошел к тебе?

— Да.

— И как он?

Ах, словно мы в степи оказались, и воздух был полон травянистой горечи, и небо было огромно, и земля приветлива — ничего общего со здешними суровыми скалами. Извечное наше любопытство — кто ты, какой ты? — какой я? Мы словно зеркало друг для друга, мы всегда задаем вопросы.

— Я… не знаю.

— Ты улыбаешься.

— Да. Я не знаю, что сказать. Это было… очень странно.

— Не так, как с людьми?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});