Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Поспешите, сэр, ради господа бога, помогите, помогите, сэр, во имя неба! Это мой сын, сэр, мой единственный сын! — воскликнул вне себя старик, бросаясь ему навстречу. — Мой единственный сын, сэр, и он гибнет на глазах отца.

При первом же слове старика незнакомец остановился и, скрестив руки, застыл на месте.

— О боже! — закричал старик, отпрянув. — Хейлинг!

Незнакомец улыбнулся, но не издал ни звука.

— Хейлинг! — взволнованно заговорил старик. — Хейлинг, смотрите, смотрите — мой дорогой мальчик!

Задыхаясь, несчастный отец указал на то место, где юноша вел борьбу со смертью.

— Слушайте! — сказал старик. — Он опять вскрикнул. Он еще жив. Хейлинг, спасите его, спасите!

Незнакомец снова улыбнулся и стоял неподвижный, как статуя.

— Я причинил вам зло! — кричал старик, падая на колени и ломая руки. — Отомстите мне, возьмите у меня все, возьмите мою жизнь, бросьте меня в воду у ваших ног, и если человеческая природа может отказаться от борьбы, я умру, не пошевельнув ни рукой, ни ногой! Сделайте это, Хейлинг, сделайте это, но спасите моего мальчика, он так молод, Хейлинг, слишком молод, и должен умереть!

— Слушайте! — сказал Хейлинг, в бешенстве схватив старика за руку. — Мне нужна жизнь за жизнь, и вот я дождался. Мой ребенок умер на глазах своего отца, и его смерть была тяжелее и мучительнее той, какую встретит сейчас, пока я говорю, этот юноша, порочивший честь своей сестры. Вы смеялись — смеялись в лицо своей дочери, когда смерть уже простерла над нею свою руку, тогда вы смеялись над нашими страданиями. Что вы о них думаете теперь? Смотрите туда!

С этими словами незнакомец указал на море. Слабый крик замер над водой; последняя отчаянная борьба утопающего взволновала зыбь на несколько секунд, и того места, где он опустился в свою безвременную могилу, нельзя было отыскать на поверхности воды.

Спустя три года какой-то джентльмен вышел из собственного экипажа у двери лондонского поверенного, который в те времена пользовался репутацией человека не слишком щепетильного в своей профессиональной практике, и потребовал свидания по важному делу. Хотя джентльмен был, по-видимому, еще не стар, но лицо у него было бледное, изможденное и мрачное, и не требовалось острой наблюдательности дельца, чтобы заметить с первого же взгляда, что болезнь или страдание изменили его внешность сильнее, чем могла бы изменить рука времени за период, вдвое превышавший его возраст.

— Я хочу поручить вам ведение дела, — сказал незнакомец.

Поверенный раболепно поклонился и взглянул на большой сверток, который был в руке джентльмена. Посетитель заметил этот взгляд и продолжал:

— Дело необычное, и эти бумаги очутились у меня в руках ценою многих хлопот и больших издержек.

Поверенный поглядел на сверток с еще большим любопытством, а посетитель, развязав веревку, показал ему пачку долговых обязательств с копиями разных документов и другие бумаги.

— На этих бумагах, — сказал клиент, — человек, чье имя здесь значится, нажил, как вы увидите, много денег на протяжении нескольких лет. Существовало молчаливое соглашение между ним и теми, в чьи руки первоначально попали эти бумаги и у кого я постепенно их скупил, уплатив втрое и вчетверо больше номинальной стоимости, — существовало соглашение, сводившееся к тому, что обязательства эти будут время от времени возобновляться в течение определенного срока. Это соглашение нигде не занесено на бумагу. За последнее время должник понес большие потери, и необходимость уплатить сразу по всем обязательствам явится для него сокрушающим ударом.

— Общая сумма равняется многим тысячам фунтов, — заметил поверенный, просматривая бумаги.

— Да, — подтвердил клиент.

— Что же мы предпримем? — осведомился делец.

— Что предпримем? — неожиданно воспламеняясь, воскликнул клиент. — Приведем в движение все колеса закона, прибегнем ко всем уловкам, какие изобретательность может придумать, а подлость — осуществить, прибегнем к средствам честным и бесчестным, к открытому нажиму на закон, подкрепленному всеми ухищрениями самых хитроумных его исполнителей. Я хочу, чтобы его смерть сопровождалась страшной и длительной агонией. Разорите его, захватите и продайте все его движимое и недвижимое имущество, выгоните его из дому и родного гнезда, заставьте нищенствовать на старости лет и умереть в тюрьме!

— Но издержки, мой дорогой сэр, связанные с этим издержки! — возразил поверенный, оправившись от изумления. — Если ответчик окажется нищим, кто оплатит издержки, сэр?

— Назовите любую сумму, — ответил незнакомец, рука у него так сильно дрожала от волнения, что он едва мог удержать перо, которое схватил, — любую сумму, и вы ее получите. Не бойтесь назвать ее. Мне она не покажется чрезмерной, если вы достигнете цели.

Поверенный назвал наугад большую сумму — аванс, необходимый для того, чтобы обеспечить себя на случай проигрыша дела, но скорее с целью удостовериться, далеко ли думает зайти его клиент, чем в надежде на то, что он удовлетворит требование. Незнакомец выписал на своего банкира чек на всю сумму и удалился.

Чек был оплачен, и поверенный, убедившись, что на странного клиента можно вполне положиться, принялся за дело всерьез. В течение следующих двух лет Хейлинг целыми днями просиживал в конторе, изучая бумаги, по мере того как они накапливались, и с глазами, сверкающими от радости, перечитывал снова и снова письма с протестами, мольбы о небольшой отсрочке, указания на неизбежное разорение, грозившее противной стороне. Письма, которые притекали потоком, когда начались тяжба за тяжбой и процесс за процессом. На все просьбы о ничтожном снисхождении ответ был один: деньги должны быть уплачены. Земля, дом, мебель — все по очереди было отобрано по многочисленным исполнительным листам, и самого старика заключили бы в тюрьму, не ускользни он от бдительности судебных исполнителей и не обратись в бегство.

Неумолимая злоба Хейлинга, отнюдь не утоленная успехом преследования, усилилась во сто крат после вызванного им разорения. Когда ему сообщили о бегстве старика, ярость его была безгранична. Он в бешенстве скрежетал зубами, рвал на себе волосы и осыпал страшными проклятиями людей, которым было поручено произвести арест. Его удалось кое-как успокоить только повторными уверениями, что беглец несомненно будет найден. Агенты были разосланы на поиски во всех направлениях, прибегли ко всем уловкам, какие только можно было изобрести с целью обнаружить его убежище, но все было тщетно. Прошло полгода, а его все еще не нашли.

Однажды поздним вечером Хейлинг, которого нигде не видно было в течение многих недель, явился на квартиру своего поверенного и приказал доложить, что джентльмен желает видеть его немедленно. Не успел поверенный, который с верхней площадки лестницы узнал его голос, распорядиться, чтобы его впустили, как он уже взбежал по лестнице и вошел в приемную, бледный и задыхающийся. Закрыв дверь, чтобы их не подслушали, он опустился на стул и сказал, понизив голос:

— Тише! Наконец-то я его нашел.

— Неужели? — воскликнул поверенный. — Прекрасно, дорогой сэр!

— Он скрывается в жалкой лачуге в Кемден-Тауне, — сказал Хейлинг. — Пожалуй, это хорошо, что мы потеряли его из виду, так как все это время он жил там один, в жестокой нищете, он беден, очень беден.

— Отлично, — сказал поверенный. — Конечно, вы хотите, чтобы его арестовали завтра?

— Да, — ответил Хейлинг. — Позвольте! Нет! Послезавтра. Вы удивляетесь, что я хочу это отложить, — добавил он с мрачной улыбкой, — но я совсем забыл. Послезавтра годовщина одного события в его жизни, пусть это совершится послезавтра.

— Отлично, — сказал поверенный. — Быть может, вы сообщите полицейскому чиновнику?

— Нет. Мы встретимся с ним здесь в восемь часов вечера, — я отправлюсь вместе с ним.

Они встретились в назначенный вечер и, наняв карету, приказали кучеру остановиться на том углу старой Пенкрес-роуд, где находится приходский работный дом. Когда они приехали туда, уже совсем стемнело; пройдя вдоль глухой стены перед Ветеринарным госпиталем, они свернули в маленькую боковую улицу, которая называется, или в то время называлась, Литтл Колледж-стрит, и какой бы ни была она теперь, но в те дни являлась довольно жалкой улицей, окруженной полями и канавами.

Надвинув на глаза дорожную шляпу и завернувшись в плащ, Хейлинг остановился перед самым жалким домом на этой улице и тихо постучал в дверь. Ее тотчас же открыла женщина, которая, узнав его, сделала реверанс, а Хейлинг, шепотом приказав полицейскому чиновнику остаться внизу, осторожно поднялся по лестнице и, открыв дверь комнаты, выходящей на улицу, быстро вошел.

Тот, кого он искал и так ненавидел — теперь это был дряхлый старик, сидел за простым сосновым столом, на котором стояла жалкая свеча. Старик вздрогнул, когда вошел незнакомец, и с трудом встал.