Семья Зитаров. Том 1 - Вилис Лацис

К вечеру Волдис настолько уставал, что не в силах был даже просмотреть газеты. Но и тогда его ни на минуту не оставляло хорошее настроение.

— Голова как котел и все еще продолжает разбухать, — жаловался он Ингусу. — Надо будет обтянуть медным обручем, а то в один прекрасный день лопнет.

У Ингуса забот было меньше, но и он почувствовал облегчение, когда в субботу вечером пароход оказался готовым к отправке.

В последний момент, когда портовые чиновники покончили уже со всеми формальностями и по командному мостику расхаживал лоцман, оказалось, что нет одного из кочегаров. Это был Джонит — герой кубрика кочегаров, проклятие матросов и злой дух корабля. Его искали во всех уголках, в машинном отделении, в бункерах, в кубрике, в каютах, но Джонит исчез бесследно. Его вещи находились на судне, следовательно, о побеге не могло быть и речи. Дембовский послал на берег дункемана и одного из трюмных. Те обшарили весь порт, побывали в местах, где обычно моряки выпивают и развлекаются, но нигде его в тот день не видели.

Нечего делать — приходилось отправляться без одного кочегара. В такой короткий срок найти замену Джониту было невозможно. Белдав возмущался, Дембовский прикидывал, кого из трюмных можно поставить кочегаром, и пароход отдал концы.

Скоро буксир медленно развернул «Пинегу» носом в открытое море. Грузный корпус парохода еле заметно отделился от берега, и телеграф с капитанского мостика прозвонил сигнал машинному отделению пустить в ход машины… И вдруг из-за угла одного здания показался человек. Он спешил, бежал, делая зигзаги. Все узнали Джонита. Белдав распорядился застопорить машины, но пароход по инерции продолжал отдаляться от берега. Корму отделяло от мола уже пять-шесть футов. Джонит на бегу оглядывался. Шапку он где-то потерял, у костюма оторвана половина ворота, а полосатая сорочка на груди изорвана в лохмотья.

Когда ему оставалось бежать до мола шагов десять, на другом конце улицы показались двое стражников. Это были плотные мужчины в высоких лакированных сапогах, с нагайками в руках. Они гнались за Джонитом и орали во все горло:

— Стой! Держите!

Дальнейшее произошло с такой быстротой, что собравшиеся на берегу люди не успели даже уяснить смысл этого необычного состязания в беге. Добежав до мола, Джонит, не задумываясь ни секунды, сделал отчаянный прыжок. До борта парохода было не меньше восьми футов, а площадка, на которую Джонит собирался прыгнуть, — не шире шести дюймов — узкий планширь фальшборта.

Но пьяному, как известно, море по колено. С затуманившимися глазами, плохо владея собой, Джонит вспрыгнул на край планширя и вцепился в трос, которым был привязан палубный груз. Передохнув несколько секунд, он с кошачьей ловкостью вскарабкался по отвесной, не менее двадцати футов высотой, стене, образованной сложенным грузом, сполз по подпоркам на палубу и, вскочив на ноги, первым делом повернулся к берегу, где сейчас оба стражника, стоя на молу, орали, потрясая в воздухе нагайками. Джонит показал им нос и кукиш.

— Кушайте на здоровье! — крикнул он своим преследователям. — До скорого свидания!

«Пинега», толкаемая вперед мощными машинами, быстро удалялась от берега. И долго еще было видно с палубы, как размахивают руками стражники на берегу и, словно черные змеи, извиваются их нагайки.

Джонита сразу же потребовали к капитану. Белдав накричал на него, пригрозил заковать в кандалы и с лоцманским катером отправить на берег. В ответ Джонит спокойно осведомился, который час. Узнав время, он искренне, как ребенок, обрадовался:

— Значит, у меня до вахты еще два часа времени! Я не опоздал.

— Что ты делал на берегу? — спросил, немного успокоившись, Белдав, понимая, что нет смысла браниться с пьяным — он все равно ничего не поймет.

— Я пошел за бельем, — стал рассказывать Джонит. — У меня было отдано в стирку четыре сорочки, три пары кальсон, две простыни и наволочки, кроме того…

— Меня это не интересует, — перебил его Белдав. — Лучше расскажи, что за кашу ты там заварил?

— Ничего особенного. На обратном пути зашел к Карпу выпить на дорогу, и тут ко мне привязались эти горлодеры, что6ы я пошел с ними в участок. А как я могу идти, если у меня сию минуту пароход отправляется? Я им так и сказал, но они меня не послушали.

— А потом?

— Ну, тут пришлось мне с ними подраться. Дал тому и другому в морду и — ходу. Они хотели поймать меня, да где таким слонам угнаться за мной?

— Ты просто хулиган, вот что я тебе скажу, — с досадой крикнул Белдав. — Тут из-за тебя поседеешь, раньше времени в могилу сойдешь. Убирайся с глаз долой!

Джонит послушно удалился. Но когда два часа спустя он со своей сменой направился в котельное отделение, Белдав позвал его в салон, налил пивной бокал водки и подал Джониту.

— На, поправляйся. Голова, небось, гудит, как динамо-машина?

— Теперь уже перестала, — ответил Джонит, ставя пустой бокал на стол. — Спасибо, господин капитан, очень вкусная у вас водка.

— Думаешь, еще налью? Хватит. Иди работай. И больше чудес не устраивай.

— Постараюсь.

Пьяница пьяницу всегда поймет и посочувствует, когда ему плохо.

Иванов сдержал слово. Джонита назначили в смену второго механика. Приняв вахту у топок, он, как обычно, сначала вычистил топку. Это самый трудный процесс в четырехчасовой вахте кочегара: нужно выгрести золу и шлак, одновременно поддерживая в остальных топках пар, обеспечивающий нормальный ход судна, и после этого опять довести огонь в вычищенной топке до нужной температуры. Именно этот момент и выбрал первый механик, чтобы проверить способности своего врага на работе. Когда Джонит спустился вниз, чиф уже расхаживал по котельной, хотя сейчас и не была его смена, и вообще механики несут вахту у машин; в кочегарку они спускаются лишь в случае каких-либо неполадок — когда упущен пар или еще что-нибудь.

Джонит, сделав вид, будто не замечает присутствия чифа, принял топки, разбил крупные куски угля и усилил огонь в двух топках, в которых надлежало поддерживать пар, пока чистится третья. Затем взялся за лом. Напрасно Дембовский придирчиво следил за его работой, напрасно ожидал, что ему удастся подметить какую-нибудь ошибку или упущение, к которым можно было бы придраться, — Джонит виртуозно справлялся со своими обязанностями. Стрелка манометра во время чистки топки не упала ни на одно деление, хотя в этом совсем не было надобности: при чистке топок пар можно немного спускать. Пока трюмный заливал водой вытащенные из топки куски шлака, Джонит накидал уголь в остальные две топки, разрыхлил его ломом, открыл дверцы поддувала, и белое пламя опять стало лизать стенки котлов и жаровые трубы. Закончив чистку и нагнав огонь во всех трех топках, Джонит опередил товарища по смене на десять минут. Он уселся на насосный ящик, скрестил руки на груди и стал насвистывать старый матросский вальс.

Дембовский порылся в куче золы, в надежде найти кусок несгоревшего угля, но, не обнаружив ничего, разочарованный, ушел в машинное отделение.

На следующее утро, когда Джонит нес в камбуз. Кофейник, он встретил у бункерного люка Дембовского. Чиф повернулся к Джониту спиной и не ответил на его утреннее приветствие.

«Ну что ж, раз так, пусть будет так…» — решил Джонит и после этого никогда больше не здоровался с чифом. Позже Дембовский, правда, пожалел о своей опрометчивости и пытался исправить ее: он каждое утро ожидал появления Джонита на палубе, старался смотреть на того как можно приветливее и ждал, что Джонит поклонится ему, но надежды оказались тщетны. Кочегар, просто не замечал его. Создавшееся положение было очень неприятно Дембовскому, ведь с остальными начальниками Джонит здоровался, и о том, что он бойкотирует чифа, скоро стало известно экипажу. Как исправить положение? Помириться с Джонитом, извиниться, признать свою неправоту мешало самолюбие. Обратиться к капитану и просить, чтобы он заставил выполнять элементарные правила вежливости, предусмотренные дисциплиной? Но этим он поставил бы себя в смешное положение и признал бы свою беспомощность.

Этот крепкий орешек Дембовскому пришлось раскусывать одному, как бы неприятно и трудно ни было. На первый взгляд, если рассуждать здраво, — мелочь, и все же как она осложняла и портила жизнь!

5

Плавание было удачным, только у мыса Нордкап пароходу пришлось в течение двух дней бороться с норд-вестом, да у побережья Англии он попал в густой туман. На восемнадцатый день после выхода из Архангельска «Пинега» добралась до Саут-Шилдса.

Ингус, окончив вахту, как большинство моряков в конце плавания, привел в порядок каюту и себя: надел чистое белье, побрился и написал письмо отцу. Завершив все дела, он вышел на палубу подышать свежим воздухом. Мигали огни дальних маяков, со стороны моря прошел пароход с зелено-красными сигнальными огнями, и скудной иллюминации земли сверху отвечало величественное сияние небесного свода. Лениво фосфоресцировала спокойная вода. Где-то шла война, рвались гранаты и тысячи людей стонали в муках предсмертной агонии, а здесь, на море, был безмятежный покой, спокойные воды и звездное небо, полуночная тишина и свобода уединения. Внизу, в недрах парохода, билось его громадное сердце, мощная дрожь сотрясала гигантский металлический корпус, труба извергала темно-серое дыхание. Ингус, замечтавшись, смотрел на игру фосфоресцирующей воды. Ему вспомнились вдруг южные моря, прекрасные острова за Атлантикой и гибель «Дзинтарса». Старый Кадикис, черный Джо, юнга и слепой Цезарь — где-то вы, товарищи прежних дней? На какой берег вынес Гольфстрим ваши бездыханные тела? Вас уже нет, а Ингус Зитар на палубе «Пинеги» вспоминает о прошлом и смотрит вперед, в неизвестное будущее. Жизненный поток увлек его, и он не может связать прошлое с настоящим.