Николай и Александра - Роберт Масси

Прежде, чем в Берлине стало известно о всеобщей мобилизации, начатой в России, отосланы были еще две телеграммы, одна из Царского Села, другая из Потсдама. Николай II направил кайзеру следующий текст:

"По техническим условиям невозможно приостановить нами военные приготовления, которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии... Пока будут длиться переговоры с Австрией... мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Ники".

Вильгельм ответил:

"Я дошел до возможных пределов, и ответственность за бедствие, угрожающее цивилизованному миру, падает не на меня. В настоящий момент все еще в твоей власти предотвратить ее... Моя дружба к тебе и твоему государству, завещанные мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священна, и я не раз честно поддерживал Россию в моменты серьезных затруднений, в особенности во время последней войны. Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если только Россия остановит военные приготовления... Вилли".

Весть о всеобщей мобилизации огромной русской армии напугала Берлин. В полночь 31 июля граф Пурталес появился в кабинете Сазонова и вручил ему германский ультиматум с требованием в течение 12 часов прекратить мобилизацию. К полудню следующего дня, 1 августа, Россия не дала ответа, и кайзер приказал начать общую мобилизацию.

Николай II спешно телеграфировал Вильгельму 19 июля:

"Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т.е. что эти военные приготовления не означают войны, и что мы будем продолжать переговоры ради благополучия и всеобщего мира, дорогого для всех нас. Наша долго испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие.

С нетерпением и надеждой жду твоего ответа. Ники".

Однако, прежде, чем эта телеграмма пришла в Берлин, германское правительство прислало графу Пурталесу шифрованные инструкции. Ему было предписано вручить в 17 часов ноту с объявлением войны России. Пурталес с посеревшим лицом пришел к Сазонову лишь в 19.10. Престарелый граф трижды спрашивал у Сазонова, сможет ли русское правительство дать гарантию, что мобилизация будет отменена. И трижды Сазонов ответил ему отрицательно. Пурталес, по словам Сазонова, заявил: "В таком случае мне поручено моим правительством передать Вам следующую ноту". Дрожащая рука Пурталеса вручила мне ноту, содержащую объявление нам войны... Посол потерял всякое самообладание и, прислонившись к окну, заплакал, подняв руки и повторяя: "Кто мог бы предвидеть, что мне мне придется покинуть Петроград при таких условиях!" Я почувствовал к нему искреннюю жалость, и мы обнялись перед тем, что он вышел нетвердыми шагами из моего кабинета".

Император и его семья, находившаяся в это время в Петергофе, только что вернулись с вечерней службы. Прежде чем пойти обедать, царь отправился к себе в кабинет, чтобы прочитать полученные депеши. Императрица и великие княжны сели за обеденный стол, ожидая, когда к ним присоединится и государь. Николай II находился у себя в кабинете, когда граф Фредерикс принес ему сообщение от Сазонова о том, что Германия объявила России войну. Не подавя виду, что потрясен известием, царь распорядился вызвать во дворец к 9 часом вечера министров.

Императрица и великие княжны начали беспокоиться. Не успела Александра Федоровна послать Татьяну Николаевну узнать, почему задерживается отец, как в дверях появился император. Силясь скрыть волнение, он сообщил о том, что произошло. Государыня заплакала. Перепуганные девочки последовали ее примеру. Николай Александрович успокоил их как мог и удалился, не став обедать. В девять вечера во дворец прибыли Сазонов, Горемыкин и другие министры вместе с французским и британским послами, Палеологом и сэром Бьюкененом.

Четыре месяца спустя, во время очередной беседы с Палеологом император рассказал послу, как кончился для него тот день. Поздно вечером, когда война была уже объявлена, царь получил еще одну депешу от кайзера. Она гласила:

"Немедленный, утвердительный, ясный и точный ответ от твоего правительства на германский ультиматум - единственный путь избежать неисчислимые бедствия. До получения этого ответа я не могу обсуждать вопроса, поставленного твоей телеграммой. Во всяком случае, я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам ни в каком случае не переходить нашей границы. Вилли".

Почти наверняка депеша эта должна была прибыть до объявления войны, но из-за бюрократической волокиты застряла в пути. Однако, составлялась она в ту минуту, когда Германия объявила войну, что неоднозначно свидетельствовала о воинственных намерениях кайзера. Для русского царя эта последняя в жизни телеграмма, полученная им от германского императора, помогла ему лучше понять сущность натуры его немецкого кузена.

"Ни одного мгновения он не был искренен, - заявил Палеологу император. - В конце концов он сам запутался в своей лжи и коварстве... Была половина второго ночи на 3 августа... Я отправился в комнату императрицы, уже бывшей в постели, чтобы выпить чашку чая перед тем, как ложиться самому. Я оставался около нее до 2-х часов ночи. Затем, чувствуя себя очень усталым, я захотел принять ванну. Только я собрался войти в воду, как мой камердинер постучался в дверь, говоря, что должен передать мне телеграмму. "Очень спешная от его величества императора Вильгельма". Я читаю и перечитываю телеграмму; я повторяю ее себе вслух - и ничего не могу в ней понять. Как Вильгельм думает, что еще от меня еще зависит избежать войны?... он заклинает меня не позволять моим войскам переходить границу... Уж не сошел ли я с ума? Разве министр Двора, мой старый Фредерикс, не принес мне, меньше шести часов тому назад, объявление войны, которое германский посол только что передал Сазонову? Я вернулся в комнату императрицы и прочел ей телеграмму Вильгельма... Она сказала мне: "Ты, конечно, не будешь на нее отвечать?" - "Конечно нет!" Эта невероятная, безумная телеграмма имела целью, конечно, меня поколебать, сбить с толку, увлечь на какой-нибудь смешной и бесчестный шаг. Случилось как раз напротив. Выходя из комнаты императрицы, я почувствовал, что между мной и Вильгельмом все кончено и навсегда. Я крепко спал... Когда я проснулся в обычное время, я почувствовал огромное облегчение. Ответственность моя перед Богом и перед моим народом была по-прежнему велика. Но я знал, что мне нужно делать".

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

20. ЗА РУСЬ СВЯТУЮ!

На следующий день, 2 августа, Николай II объявил в Зимнем дворце о начале военных действий.

[(По сему случаю был обнародован следующий исторический документ:

Высочайший манифест.

Божиею милостию

Мы, Николай Второй,

Император и Самодержец Всероссийский,

Царь Польский, Великий Князь Финляндский,

и прочая, и прочая, и прочая

Объявляем всем верным НАШИМ подданным:

Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последнии дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлимые для державного государства требования.

Презрев уступчивый и миролюбивый ответ сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием НАШИХ подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению НАШЕМУ, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную НАМ страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные НАШИ подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепиться еще теснее единение ЦАРЯ с ЕГО народом и да отразит Россия, поднявшихся, как один человек, дерзкий натиск врага.

С глубокой верою в правоту НАШЕГО дела и смиренным упованием на всемогущий промысел, Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска НАШИ Божие благословение.

Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствования же Нашего в двадцатое.

На подлинном Собственною Его Императорского величества рукою подписано: