Жизнь и судьба Михаила Ходорковского - Наталья Точильникова

Заключенные большей частью желают быть трудоустроены, потому что это какой-никакой заработок, хотя бы на покупку сигарет в колонии [187] . Многим даже передачи не носят. Желание-то работать есть. Возможности нет такой.

– Было указание его трудоустроить? Из Москвы?

– Ну, очевидно, да. Если сопоставить факты: 15 октября приехал, а первого ноября уже пошел на производство. За пятнадцать дней трудоустроили. Конечно, было указание.

Его пристроили учеником швеи-моториста. Он говорил о том, что может быть полезен в совершенно других сферах: может заниматься научной работой, и даже контракты на занятия научной работой мог предоставить администрации.

– Говорили, что он собирался писать статьи для «Химии и жизни»…

– Ну, с этого началось: он предложил свои знания, умения использовать по назначению. Это осталось совершенно без внимания. Было указание его трудоустроить, очевидно, трудоустроить таким образом, чтобы унизить. Они не рассчитывали на характер Михаила Борисовича. Он не чуждается никакой работы, и совершенно не олигарх в обычном понимании.

Первой его просьбой было приобрести ему джинсы. Я говорю, не зная еще его характер: «Вы знаете, Михаил Борисович, здесь вам эксклюзива нет. У нас здесь все по-простому: китайское». Он говорит: «Ну, я же вам не Рома Абрамович. Мне совершенно все пойдет». Я говорю: «Ну, хорошо, смотрите. И в передачах, если там будут продукты, омаров замороженных тоже не обещаю». Он говорит: «Мне это совершенно ни к чему».

Он непритязателен и готов выполнять любую работу, если это оправдано. Но совершенно не рационально использовать труд Михаила Борисовича в качестве швеи, если он может делать больше для колонии, где многие неграмотны. Он мог их учить счету, химии, истории. Он же знает это прекрасно. На уровне нашей школы общеобразовательной он прекрасно это может делать. И даже лучше, потому что знает больше большинства учителей. Он очень начитан. В Краснокаменской колонии прочитал огромный объем литературы. По разным периодам истории. Например, проштудировал эпоху Ивана Грозного. Список литературы согласовывали и заказывали через «Книга почтой».

Кстати, в Краснокаменской библиотеке, если они ее не растащили, в глаза не видели таких книг и в таком количестве, которые поступили благодаря Михаилу Борисовичу. И он не только прочитывал сам. Когда начал заказывать книги, видел, что другим тяжело осилить Ключевского или Соловьева, и заказывал книги по интересам. Заказывал учебники. Не для себя. Ему приходили учебники: Алгебра 5-й класс, 6-й класс, чуть ли не буквари. Видел, что интересуются детективами, заказывал детективы. Для того чтобы читали, а не занимались чем-то другим.

Но администрация колонии это было не нужно. Их бы вполне устроило, если бы Михаил Борисович лег на кровать, разогнул пальцы веером и пел Мурку: вот это бы им нравилось.

И сколько поступало книг, они не видели столько никогда, и в библиотеке не видели. И Михаил Борисович ничего с собой не забрал. Все там осталось.

– А писали, что он с собой библиотеку привез…

– Да глупости это все! Когда его перевели из Краснокаменска в Читу, он заново собирал книги. И с удовольствием. Но там была другая история. Они отказались принимать их в библиотеку. Совершенно глупо! Мы забирали их у него, таскали эти книги, уносили с собой, потому что негде было хранить, вместо того чтобы передавать библиотеке СИЗО для всех. И согласие Михаила Борисовича было, и было желание, но не давала администрация. Администрации нужен заключенный, который бы лежал на кровати, разогнув пальцы, и пел «Мурку».

В Краснокаменске книги могли оставаться, а в Читинском СИЗО – нет. Это же не только отношение к Михаилу Борисовичу, это отношение к другим заключенным. Не нужны. Зачем? Не должны заключенные читать.

Первое взыскание объявили уже 14 декабря, после того, как Михаил Борисович начал выходить на швейное производство в качестве ученика швеи-моториста. За то, что оставил рабочее место.

Что значит «оставил рабочее место»? Швейный цех – это отдельно стоящий корпус. И на первом этаже один цех, одно производство, на втором – другое производство. И швейное производство занимало второй этаж и состояло из нескольких цехов: раскроечный, швейный и так далее.

Что значит «цех»? Это комната. Второй этаж – несколько комнат, соединенных общим коридором. И все там работающие все время ходили из одного цеха в другой, потому что это связанный цикл производства. И туалет один на всех в конце коридора, вода – одна на всех в коридоре. И все туда ходили, и никого никогда не наказывали.

Михаил Борисович вышел из цеха. И за оставление рабочего места ему объявили выговор. Он потом объяснил, что за слесарем пошел. Естественно, он не большой специалист в швейных машинках. Пошел посоветоваться с бригадиром, что делать, вышел из цеха и получил выговор за оставление рабочего места.

Потом сменился начальник колонии. У меня нет таких официальных сведений, но я думаю, что это, безусловно, связано с Михаилом Борисовичем. Предыдущий начальник просто не соответствовал по своим личностным качествам. Но утверждать никак не могу.

Евстратова сняли после первого же наказания.

Это то, что касается первого взыскания. Мы его обжаловали в суд.

Дело рассматривалось в ШИЗО, чего раньше никогда не было.

На процессе в качестве свидетелей опрашивались и лица, отбывающие наказание. Рассматривала председатель суда.

Когда мы обсуждали с Михаилом Борисовичем порядок обжалования этого взыскания, я сказала: «Михаил Борисович, вы прекрасно понимаете, что у нас свидетелями были лица подневольные. Им еще отбывать наказание ой-ой-ой сколько, а над ними стоят те, кто может от них потребовать все, и ждать, что они скажут правду, не стоит».

Он ответил: «Я на это и не надеюсь».

И когда в процессе выступал свидетель Бадмаев, я его даже запомнила. У него срок был около восьми лет лишения свободы, и впереди почти полный срок.

Он сказал: «Вы знаете, утром ко мне пришли оперативники, дали две пачки сигарет и сказали, чтобы я говорил сейчас, что всем было запрещено выходить из этих комнат, и поэтому Михаилу Борисовичу тоже запретили, он знал, но специально вышел. Это неправда, я хоть знаю, что меня будут всячески гнобить и создавать невыносимые условия, но против Борисыча я ничего сказать не могу, он очень хороший человек».

Вы знаете, у меня сразу слезы потекли, потому что это поступок, настоящий поступок.

Человеческое отношение было и со стороны судьи. При рассмотрении дела она посадила нас вместе с Михаилом Борисовичем, за один стол. Это было проявление нормального отношения к людям. А ведь он уже потерял веру в людей.

Мы сидели с ним за одним столом во время всего процесса. И он мог писать, и мы могли общаться. Это было показательно, как и слова свидетеля Бадмаева.

Суд отменил это взыскание.

Михаил Борисович стал первым заключенным краснокаменской колонии, который обжаловал наложенное взыскание в суде.

Я написала ему и поздравила с победой:

«Это не только победа одного человека в борьбе против произвола администрации одной колонии. Это прецедент. И пусть у нас не прецедентное право. Все равно найдутся подражатели, и мы хоть на полшага приблизимся к западной, цивилизованной пенитенциарной системе.

Не знаю, были ли у вас предшественники, или это впервые в русской истории. В любом случае, только благодаря вам русскому обществу стало известно, что это вообще возможно, что против произвола тюремной администрации можно бороться законными методами и побеждать».

В ноябре 2005-го в колонию посетил священник настоятель храма в Краснокаменске Сергей Таратухин, бывший советский политзек. Он встретился с Ходорковским, говорил с ним и отказался освящать здание администрации колонии, поскольку в ней сидит политический заключенный.

«Я служил в церкви в Краснокаменске. Все было прекрасно, – рассказал он журналистам. – Потом привезли Ходорковского. Приехали корреспонденты. И я понял: Господь посылает мне испытание. Высказаться – дело совести».

Сначала ему запретили посещать колонию, потом отправили в дальний приход, в таежное село Красный Чекой, и, наконец, лишили сана.

12 января следующего 2006 года выяснилось, что Ходорковскому запретили очередное свидание с женой, которое должно было состояться 30 января.

Отмену свидания объяснили, понятно, ремонтом.

Кроме того, он больше не мог работать с документами на встречах с адвокатами.

«Ранее, чтобы он мог прочесть документы, адвокаты прикладывали лист бумаги к разделяющему стеклу, – писал «Коммерсант». – Теперь во время свиданий с адвокатами свет на стороне, где сидит Михаил Ходорковский, выключается, и у него нет возможности читать тексты».

– После этого, 24 января, Ходорковский получает ШИЗО за документы, которые якобы не имел права хранить, – рассказывает Наталья Терехова. – Это были приказы министерства юстиции. Они были обнаружены у него в тумбочке, и это сочли великим грехом. Если бы он читал матерные частушки, это было бы нормально, а приказы министерства юстиции читать нельзя.