Настоящая фантастика – 2016 (сборник) - Дмитрий Градинар

– Ты не понимаешь, – возразил Николай Николаевич. – И никто не понимает. Никто не знает, что такое Вечность, пока сами… сами не обретут ее. И только тогда открывается, что смерть – лучше Вечности. Лучше!

– Тогда ты должен был оставить меня умирать.

– Этого я тоже не мог сделать. Поэтому и взял тебя сюда. Ведь ты всегда любила читать.

– На свете много книжек есть, все книжки я могу прочесть, – кивнула Таня.

– Каждая хорошая книга – запечатленный кайрос, – сказал Николай Николаевич.

– Тогда чем мы лучше этого… Мельмота?!

18. Разрыв непрерывности

Муравей долистал дневник до самой последней страницы, где было выведено: «Осталась одна Таня».

– Так вы из-за этого? – Он посмотрел на лежащего Мельмота. – Одного меня вам не хватило? Вы ждете, когда она… чтобы ей…

– Такова моя природа, – сказал Мельмот. – Соблазнять малых сих.

– Прекратите эту церковную чушь, – поморщился Муравей. – Тем более наверняка вы сами ее и писали.

– Может быть… не помню… слишком много кругов Вечности… вечная карусель…

И вдруг Муравья осенило:

– Послушайте, Мельмот, так, может, никакой Вечности и не было, а? Не было величайшего открытия бессмертия? А были только вы и только вы? Приходивший к каждому человеку на Земле и предлагавший обмен его жизни на Вечность? Вы всего лишь инфекция, инфекция, отнимающая у людей смерть?

Мельмот издал странный звук, и только спустя некоторое время, вслушиваясь в жуткое хрипение и бульканье, Муравей сообразил, что тот смеется.

– Догадливый, – просипел Мельмот. – Только не жизнь… зачем мне жизнь?

– Уж не хотите ли сказать, что вас интересовали души?

– Не смешите меня… только то, что может лишь человек… и больше никто. Кайрос, кайрос… время человеческое… время подлинной жизни… высочайшего напряжения… свершения…

Муравей вскипятил еще воды. Придерживая Мельмота под ледяной затылок, поднес к его губам кружку. Тот глотнул.

– Так, значит, вы собираете какой-то там кайрос, – подытожил Муравей, когда Мельмот немного отдышался – сил на питье ушло чересчур много. – Моменты подлинной жизни, высочайшего напряжения и прочая, прочая. Но при чем тут я, разрешите узнать? Что я, мелкий музейный работник, смотритель кита, мог такого совершить, чтобы это можно было у меня отнять?

– Девочка… хлеб… помните…

– Многие поступили так же, – пожал плечами Муравей и усомнился в собственных словах. Он с внезапной отчетливостью вспомнил, как рука отказывалась разжиматься, чтобы отдать крошечный сверток с еще более крошечным куском хлеба ребенку. Ребенку, который смотрел на него такими глазами, которыми может смотреть только тот, кто уже перешагнул порог смерти, но сам этого еще не осознал. И Муравей понимал, что бесполезно отдавать ей хлеб, что девочку ничто не спасет, как не спасет десятки и сотни других таких девочек и мальчиков, которых не смогли эвакуировать из города. Но он знал, что рука все же разожмется, нащупает холодную ладошку и положит в нее то, что могло бы поддержать его собственную жизнь, но не сможет спасти жизнь ребенка.

И нет ничего ярче этого воспоминания в его Вечности. Все остальное поблекло, пожухло, стало неважным.

«Осталась одна Таня».

Одна.

Только одна.

Девочка, с детской тщательностью ведущая жуткую летопись смерти.

Кайрос, которым опять так желает завладеть Мельмот. Этот… это… да что это вообще такое?! Бог? Дьявол? Или… или всего лишь болезнь, паразитирующая на человечестве, отнимающая у человека человеческое и дающая взамен – Вечность? Задаром. Кое-что задаром…

– Вы не посмеете, Мельмот, – сказал Муравей. – Вы не посмеете обречь ее на… на…

– Бессмертие? – Глаза Мельмота открылись. – Спасение от смерти?

– Бесконечное круговращение в жухлом мироздании, о котором и вспомнить нечего, – Муравей взял блокнот и спрятал в карман. – Эту вашу фальшивую Вечность, дурную бесконечность, возвращение всего и вся на круги своя.

Он встал, подошел к двери. Обернулся. Мельмот потерялся среди груды напяленных на него одежд. Под ними, казалось, ничего нет. Пустота. Лишь голова торчала, как голова Петрушки, куклы, что надевали на руку.

– Я знаю, что делать, – сказал Муравей и закрыл за собой дверь.

Эпилог

Последнее лето детства

Последние дни лета выдались исключительно теплыми. После проливных августовских дождей особенно приятно выйти на улицу и посидеть на лавочке, разглядывая первые желтые листочки в зеленых шапках деревьев.

– И что ты обо всем этом думаешь? – спросил в один из таких дней Мишка. Он не уточнил – что это такое «обо всем».

И так понятно. О Николае Николаевиче, который к этому времени съехал с квартиры, и она теперь стояла запертой, никто в ней так и не поселился. О Тане, которая тоже исчезла из магазина, а ее подруги говорили, что она, кажется, вышла замуж и уехала в другой город. И хихикали, толкая друг дружку в бочки. О нашем путешествии в прошлое и будущее. Об автомобиле времени цвета спелого баклажана.

– По-моему… по-моему… – Честно говоря, я и не знал, что хочу сказать, поэтому ляпнул: – По-моему, нас с тобой разыграли. Этот Николай Николаевич – цирковой гипнотизер. А Таня – подсадная утка, ну, как в цирке. И они устроили все это представление. А на самом деле никакой машины времени и нет.

– Автомобиля времени, – задумчиво поправил меня Мишка. – Только… только зачем? Все это представление? Тем более для нас его устраивать? Подумаешь, два пацана каких-то! Многовато чести…

Но и на это у меня оказалось что возразить:

– Они новый цирковой номер отрабатывали. Тренировались. Чтобы потом с ним гастролировать. Представляешь себе афишу: «Только в нашем цирке! Путешествие во времени! На автомобиле цвета спелого баклажана! Ваши провожатые в дебрях времени – Таня и Муравей! Спешите видеть!» – Я даже на лавку вскочил и руками замахал, изображая цирковых зазывал.

Мишка покачал головой.

– Может, и так. А может, и не так.

– Тебе просто хочется, чтобы не так. – Я спрыгнул с лавки, сел, достал из кармана ножичек и стал ковырять дерево.

– Ты никогда не думал, почему они оказались именно в нашем времени? – Мишка зажмурился и подставил солнцу лицо.

– Ну, оказались и оказались. Почему бы и нет? У нас хорошее время. Мне оно нравится.

– Помнишь, что говорила Таня? Путешествовать можно в такое прошлое, о котором уже почти все известно. Принцип определенности. А что, если наше время известно благодаря нам с тобой?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});