Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

— Ну, до свидания, Яков! — Зайчиков крепко стиснул руку товарища.

В ответ Янь Тяо что-то горячо проговорил по-своему и тепло, по-приятельски посмотрел в лицо Зайчикову. Выпрыгнув из вагона, он направился к перрону.

— Смотри, Яков, не забывай уговор! — крикнул Зайчиков.

В ответ донеслось уже с перрона: «Сулян тончжу, хо!»[6]

Что всё это значило, что был за уговор, — я не мог догадаться. Когда Янь Тяо исчез за станционными постройками, Зайчиков предложил мне вставать. И вскоре мы направились в расположение своей части.

* * *

Вначале я подумал, что дружеские отношения, возникшие в пути между Янь Тяо и Максимом Зайчиковым, скоро оборвутся: в полку Зайчикову будет не до этого. Однако всё вышло не так, как я предполагал. В первый же выходной день после поездки в Харбин Зайчиков обратился ко мне с просьбой дать ему увольнительную.

— Куда? — поинтересовался я.

— Схожу в гости к другу, он живет тут, в фанзе, недалеко.

Выправили увольнительную записку. Зайчиков вскинул на плечо трофейный японский карабин, который сам добыл в бою и очень гордился этим, набил карманы патронами и направился к своему приятелю.

— Карабин зачем?

— На охоту сходим, — ответил он.

Вернулся Зайчиков часов через пять, вечером. По всему было заметно, что друга своего он нашел и время провели хорошо.

— Как охота, убили какого-нибудь зверишку?

— Нет, так только постреляли, — неопределенно сказал он, и по тону ответа я понял, что он что-то недоговорил, умолчал.

На следующий день в обеденный перерыв я застал Зайчикова в стороне от городка за пристрелкой своего трофейного карабина.

— Это зачем еще понадобилось? Сдай карабин в артснабжение, — резко проговорил я и направился в лагерь. Зайчиков догнал меня на полпути.

— Домой я его не повезу, он мне не нужен.

— Зачем же пристреливаешь?

— Как зачем? А может, он пригодится кому-нибудь из бойцов Восьмой народно-революционной. Ведь они еще с этим Чан Кай-ши воевать будут.

Дня через три после этого помкомвзвода доложил мне о том, что Зайчиков на станции нашел какого-то приятеля и два раза в свободные часы уходил к нему со своим трофейным карабином. Я стал догадываться о том, что делает там Зайчиков, и преднамеренно не принял никаких мер, только предупредил, чтобы являлся в часть во-время.

В следующее воскресенье Зайчиков с утра взял увольнительную и ушел на весь день. В расположении он появился вечером, когда начали сгущаться сумерки. Против обычного, в этот день он пришел чем-то опечаленный, грустный.

— Как поживает твой приятель?

Он немного помолчал и тихо ответил:

— Яков сегодня уехал.

— Куда?

— К Мао Цзе-дуну подался, в Восьмую народно-революционную.

— К Мао Цзе-дуну? Это как же так? — удивился я. — Что он делать там собирается? Ведь он, кажется, даже стрелять не умеет.

— Не умел, а теперь научился, — ответил он.

— Так это ты ходил преподавать ему стрелковое дело? — засмеялся я и только теперь окончательно понял, зачем ходил Зайчиков к другу в свободные часы.

— Так точно! — признался он.

— Ты же китайский язык не знаешь, а он по-русски плохо говорит. Как учил его?

— Будьте спокойны, стрелять парень научился хорошо. Попади гоминдановец на мушку — не сорвется.

— А как думаешь, доберется он до Мао Цзе-дуна? Ведь это не близко.

— Что вы! — удивился он моему сомнению. — В родной-то стороне да не добраться…

Зайчиков умолк. По всему было заметно, что нелегко было ему расстаться со своим новым другом, что он в душе беспокоится за его судьбу, за его первые боевые успехи.

— Мамаша только вот уж очень плакала, — с нескрываемой болью в голосе проговорил он после долгой паузы и часто заморгал.

— Чья мамаша?

— Его, Якова. Печет ему на дорогу пышки, а сама всё плачет. Так мне стало жалко старушку; добрая такая старушка, тихая.

Тронутый его рассказом, я посоветовал, чтобы он обязательно навестил мать своего друга.

— А как же, надо будет непременно сходить, по хозяйству помочь, дровишек запасти, дело к зиме, — заключил он.

* * *

Спустя несколько лет я еще раз убедился в крепости дружбы, возникшей тогда между этими юношами. Не так давно в одной из наших центральных газет я прочел небольшое тассовское сообщение об успешном завершении полевых работ в колхозе имени Ильича Воронежской области. В нем, между прочим, упоминалось имя тракториста Зайчикова, как одного из передовых механизаторов местной МТС.

У меня не вызвало никаких сомнений, что это был Максим Зайчиков, который когда-то служил в моем взводе. Как старому боевому товарищу, я написал ему письмо, поздравил с успехами на мирном фронте и попросил ответить.

Зайчиков с радостью откликнулся. Его письмо изобиловало интересными подробностями. После демобилизации он вернулся в родной колхоз, вскоре женился; теперь уже имеет двух детей, живет в полном достатке, выстроил свой дом. Всё это меня очень обрадовало.

Но больше всего я удивился и порадовался тому, что Максим Зайчиков, мой бывший сослуживец, оказывается, давно установил и ведет регулярную переписку со своим старым другом Янь Тяо, который, как и он, стал трактористом, на каких-то курсах изучил русский язык и обрабатывает теперь землю, отнятую у помещика, на советской машине ЧТЗ.

Так вот и началась их дружба, большая дружба, которую теперь не разорвать никакой силой.

Г. Семенов

Товарищ «Аврора»

Рис. В. Ветрогонского

Никаких морей,                                  ни шороха волны,Степь кругом седая или горы, —Но везде мальчишки влюбленыВ четкий профиль                                  крейсера «Аврора».Мне ж не по открыткам, не по вырезкам, —Лично мне знаком                                  герой восстанья.На Неве живет он,                                  Между КировскимИ Литейным                 он теперь                                  мостами.Подхожу,                 Встречают склянки, брякая.Что задумался,                 знакомец давний мой?Намертво вкопались лапы якоряВ дно истории самой.Может быть, уже, и вправду,                                  только песнею,Громкой славою                 в народе жить осталось?Вон музей, ступай себе на пенсию —Как-никак, а чувствуется старость.Нет!                 И на приколе,                                  как в походе,Вижу, флаг ты по ветру несешь.Значит, флоту нужен,                                  к службе годен,Ограниченно по возрасту,                                  но всё ж!Дробный шаг по трапам отпечатав,У орудий у твоих притихшихСтроятся нахимовцы —                                  внучатаШедших к Зимнему братишек.И, чем это, большей правотыНет на свете для политработника:Молодость морскую учишь тыНа примере                 собственного подвига.

Позавидовать товарищу «Авроре»!И, не выбирая якорей,Вместе с каждым                 он уходит в море,Нет, не в море —                 в тысячу морей!Пусть не будет, старый, вспоминаться там!У ребят работка горяча:Продолжают штурм,                 начавшийся в семнадцатомДальнобойным                 словом                                  Ильича.На Коммуну курс победный.Той зари —                 всё шире полукруг.Мало нам при жизни стать легендой,Надо жить                 не покладая рук!

Юлиус Фучик

Шесть мальчиков[7]

Рис. О. Богаевской

С воздуха группу детей различить было трудно. Что мог видеть летчик? Шесть испанских мальчиков из городка Эльге с клюшками в руках играли в какую-то игру.

Война не может прекратить детские игры.

Фашистский летчик на «Юнкерсе» целился хорошо.

Бомба угодила как раз в центр маленькой группы детей.

Из всех окрестных домов выскочили люди. Когда они прибежали на место, глаза их были красны. Они собрали, соединили растерзанные тела шести мальчиков. Их положили в школе, откуда они выбежали только несколько минут тому назад, оживленные, веселые.

Явился местный фотограф. Неловкими движениями — ужас лишил его привычной профессиональной сноровки — он сделал снимок. Через трое суток эта фотография появилась в Париже, Лондоне, Праге. Ротационные машины напечатали снимок на первых полосах газет, и люди Парижа, Лондона и Праги смотрели на него глазами, похожими на глаза людей из Эльге.