Месть - Нэнси Розенберг

Лили говорила усталым надтреснутым голосом. Лицо ее было бледным и осунувшимся. Под глазами резко обозначились темные круги. Она не могла сосредоточиться на разговоре. Совсем неважно, что она хотела казаться жесткой и крепкой, на самом деле она хрупкая, маленькая и беззащитная. Она выглядела как женщина, которая вот-вот сорвется. По ее носу и щекам рассыпались веснушки.

— У моей маленькой сестренки были точно такие же веснушки, как у вас, — вдруг ни с того, ни с сего, ляпнул он.

— Да? — ответила Лили, помолчав и не поднимая глаз.

В этот момент они были просто двумя человеческими существами, а не следователем и прокурором. Затем она быстро взглянула на него.

— Вы не будете возражать, если мы поговорим о допросе Ньевеса, а не о моих веснушках?

— Если мне нечего будет ему предложить, то я просто потеряю свое время.

Лили внезапно лишилась остатков самообладания. Она вскочила, грохнув кулаками по столу, стаканчик с остатками кофе и окурком Каннингхэма скатился на пол, рассыпая по ковру пепел и разливая кофейную гущу.

— Вы говорите о своем времени? — заверещала она. — Сейчас вы хрен знает на что переводите мое время. Я хочу, чтобы вы допросили Ньевеса, все, разговор окончен. Мне наплевать, что вы можете предложить ему. Он убийца. Об освобождении здесь не может быть и речи.

В течение секунды Каннингхэм оказался снова возле стола, он оперся обеими ладонями о столешницу и вплотную приблизил к ее лицу свое. Он даже чувствовал теплоту ее дыхания.

— Об освобождении не может быть и речи, я не ослышался?

Он замолчал, его слова тяжело повисли в воздухе. Он знал, что Лили поняла его еще до того, как роковые слова были произнесены. Он видел, как краска схлынула с ее и без того бледного лица, когда он просто повторил ее собственные слова. Она все поняла. Он ясно это видел. Еще чуть-чуть и она расколется.

— Ну вот что, — сказал Каннингхэм, — если он заговорит, он рискует жизнью, будет он сидеть в федеральной тюрьме или нет. Кто-нибудь достанет его и там. Я лично не стал бы раскрывать свою душу, рискуя тем, что в один прекрасный день мне в сортире перережут глотку, даже если это будет расчудесный сортир федеральной тюрьмы. — Он отошел, обернулся и пристально посмотрел на нее. — А вы стали бы?

Она коротко взглянула на него. Он продолжал.

— Вы требуете, чтобы он дал вам фунт кокаина в обмен на щепотку марихуаны.

Она часто моргала глазами, на лбу у нее выступили капли пота. Она отпрянула от него, вдавившись в кресло. Опустив глаза, проговорила глухим голосом:

— Батлер сказал, что, возможно, подумает о прошении о помиловании… но сначала попробуйте нажать… он не хочет, чтобы мы заходили с козырного туза.

Звуки вылетали из ее горла, как слабеющие всплески, ему пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ее последние слова. Каннингхэму стало жарко в пиджаке, он сильно вспотел. Ему пришлось распустить узел галстука, чтобы не так страдать от жары. Все складывалось совсем не так, как он себе представлял идя сюда. Все, что ему сейчас хотелось сделать, это поскорее уйти, пока он не сказал ничего такого, о чем впоследствии ему пришлось бы сожалеть. Обвинение было слишком слабым, чтобы можно было арестовать ее без постановления генерального прокурора. Свидетель мертв, а у него самого нет стопроцентной уверенности в своей правоте. Если бы он уже твердо решил засадить окружного прокурора за решетку, то он бы лучше знал, что ему сейчас делать. Но он этого не решил.

— Я сейчас пойду и допрошу Ньевеса, — проговорил он, придав лицу торжественное выражение, и направился к двери. В комнате не было окон, и под потолком стелился слоями сигаретный дым. Мимо проходили люди, некоторые уже были готовы отчитать Каннингхэма за курение, но, встретившись с ним взглядом, затыкали себе рты и молча проходили мимо по своим делам. Он выглянул в коридор, повернувшись спиной к Лили. Взглянув на окурок сигареты в руке, он вернулся в кабинет, поднял с пола стаканчик и положил туда окурок. В течение секунды он изучал ее лицо, пытаясь представить его себе в лыжной шапочке и без макияжа. Он знал, как она будет выглядеть в таком виде, и это ужаснуло его. Сейчас она как две капли воды походила на свой фоторобот.

— Это ваша дочь? — спросил он, взяв фотографию, стоявшую на столе. — Она просто красавица. Вам раньше не говорили, что она — вылитая вы?

На какое-то мгновение ее лицо перестало быть напряженным. Она протянула руку и взяла у него фотографию.

— Прекраснейший ребенок в мире, — добавил он.

Она покраснела от смущения.

— Так думает каждый родитель.

— Нет, не каждый, — ответил он, внимательно вглядываясь в ее лицо. — Я бы не сказал этого об Эрнандесах, будь они даже моими сыновьями. Какие-то они были ненастоящие, как лаптем деланные. — Он заметил, как по ее лицу пробежала тень. Когда она потянулась за очками, ее руки явно дрожали. Так-то, подумал он, уверенный, что может прочитать ее мысли: у них тоже были родители. — Кстати, вот еще что. Мы нашли в «плимуте» Мэнни Эрнандеса трубочку с травкой, было там и несколько пузырьков с остатками. Они, видно, были под кайфом, когда убивали Лопес и Макдональда.

— Травка, — задумчиво произнесла Лили, передвигая по столу папку с делом.

Каннингхэм вышел, оставив за собой сложную смесь запаха сигаретного дыма и одеколона «Хиро», в его памяти накрепко запечатлелось личико Шейны Форрестер. Не так уж плохо, подумал он, быть шефом полиции в маленьком тихом городке. Сейчас бы он скучал и мог использовать эту скуку, чтобы дать передышку мозгам. Если бы ему сейчас кто-нибудь предложил такую работу, он согласился без колебаний.

Он просунул голову в кабинку дежурного охранника.

— Это я, большой, страшный, ужасный волк, детка, — сказал он грозным голосом. — Я знаю, что ты с удовольствием выпустишь меня отсюда.

Звякнул звонок, и Каннингхэм прикрыл за собой двойную дверь. Он направился в тюрьму. Дела принимали плохой оборот, на самом деле, плохой. Было такое впечатление, что сейчас и хорошие и дурные люди стали носить черные бандитские шляпы. Еще немного, и все начнут выходить из дома, только предварительно вооружившись девятимиллиметровым пистолетом или автоматом. Время порядочных людей в белых шляпах прошло, надвигаются другие времена. И все же…

— Черное есть черное, а белое есть белое, — сказал он громко, пересекая двор здания суда. Но, что бы он там ни изрекал, сам он сейчас воспринимал все исключительно в серых тонах.

Так как Каннингхэм был офицером полиции, ему разрешили допрашивать Бенни Ньевеса в маленькой комнатке, где стояли два стула и стол. Обстановка, как на выпускных экзаменах в колледже. Следователь сел на один стул, Ньевес — на другой. Парень был очень мал ростом, и Каннингхэм подумал, что если бы ему пришла в голову идея покачаться на качелях на детской площадке, то надо было бы посадить на другой конец доски двоих, а то и троих ребят комплекции Бенни. Парень весил не больше ста пятнадцати фунтов. Волосы аккуратно подстрижены, возможно, по настоянию общественного защитника. Маленькие черные глазки затуманены страхом.

Посмотрев на Ньевеса, Каннингхэм вздохнул с облегчением, слава Богу, пошедшая наперекосяк встреча с Лили закончилась. С Бенни Ньевесом он мог бы общаться в любое время дня и ночи. А Форрестер, подумал он, с Форрестер совсем другое дело.

— Так вот, Бенни, я — следователь Каннингхэм из управления полиции в Окснарде. Я приехал сюда, чтобы спасти твою душу. Ты посещаешь в тюрьме церковную службу?

— Да, — смиренно ответил Ньевес. Он совершенно явно недоумевал, какое отношение его вера имеет к его делу.

— Ты веришь в Бога?

— Да, брат, верю.

— Как ты думаешь, Бог прощает грешников? Как ты думаешь, существует ли ад для тех, кто упорствует в грехе?

Каннингхэм недавно испробовал такой подход к подследственному, и он подействовал. Когда человек изо дня в день сидит в тесной камере, его помыслы часто обращаются к религии. Говорили, что даже Кеннет Бьянки, знаменитый Хиллсайдский душитель, выйдя из тюрьмы, стал священником.

— В Библии сказано, что если грешник покается, то Господь простит ему грех, — ответил парень с убийственной серьезностью.

Каннингхэм оказался прав. Бенни обрел своего Господа в тюрьме графства Вентура.

— А что значит покаяться в грехе?

— Сказать, что ты сожалеешь о содеянном, брат. И что ты никогда впредь не будешь подобного делать.

— Хорошо, Бенни, брат мой, это подходит к истине, но не совсем близко. Вот смотри, я, конечно, следователь, но не я был назначен вести твое дело. Сегодня утром со мной говорил наш Господь и сказал мне: «Там, в тюрьме, есть один парень, которому нужна твоя помощь, и зовут его Бенни Ньевес».

Каннингхэм заметил, как глаза парня стали размером с блюдце, а челюсть отвисла.