Император Павел I - Геннадий Оболенский

Уже 12 марта в Петровско-Разумовское под Москвой, где жил тогда Панин, отправляется императорский курьер. Спустя девять дней Никита Петрович с необыкновенной сердечностью был принят государем. Обняв старинного друга императорской фамилии, Александр со слезами на глазах произнес: «Увы, события повернулись не так, как мы предполагали…» Они горячо верят, что, будь Панин в столице, несчастья бы не случилось…

Верят в это и другие сторонники Панина. Воронцов писал ему из Лондона: «Для России несчастье, что вы были в отсутствии при вступлении на престол Александра. Начало этого царствования носило бы совсем иной характер». И Панин ему отвечает: «Не знаю, было бы мое присутствие здесь в момент вступления на престол императора Александра полезно этому прекрасному государю; но верно то, что я с опасностью для моей собственной жизни сопротивлялся бы позорным делам, совершенным погрязшим в пороках разбойничьей бандой».

В этот же день Панин назначается министром иностранных дел.

23 марта 1801 года печальный траурный кортеж медленно сопровождал забальзамированное изуродованное тело задушенного императора. Процессия направлялась в Петропавловский собор, но для торжественности был сделан восьмиверстовой круг по двум невским мостам. Во главе ее с короной усопшего шел тридцатилетний Никита Петрович Панин, единственный сын Петра Панина и племянник незабвенного Никиты Ивановича, воспитателя великого князя Павла Петровича. День был холодный. Панин пожаловался в письме к жене на недостаточно теплую одежду и прибавил, что «день не был утомительным…».

Мария Федоровна, всегда с участием и доброжелательностью относившаяся к Панину и его семье, в этот раз встретила его настороженно и руки не подала (он представлялся ей по случаю своего назначения). На ее прямой вопрос, был ли он причастен к случившемуся, Панин ответил, что «в момент кончины государя его не было в Петербурге». Удовлетворенная этим ответом, вдовствующая императрица заверила Никиту Петровича в своей неизменной к нему благосклонности, и их дружеские отношения возобновились. А через несколько дней Панин получил ее письмо:

«Граф Никита Петрович!

По содержанию оставшегося после Е. И. В. любезнейшего супруга Моего, в Бозе почившего Государя Императора Павла Петровича завещания, коего в 29 статье изображено:

«В род графов Паниных отдаю я перо бриллиантовое с бантом, что на Андреевской шляпе носил, и портрет мой, который вручит жена моя на память моей любви к покойному воспитателю моему, и еще возлагаю на моего старшего сына и всех моих потомков наблюдение долга моей благодарности противу рода означенного воспитателя моего покойного графа Никиты Ивановича, которого краткость моего века не дозволили мне им доказать».

Препровождаю при сем к Вам вышеозначенные вещи и портрет, остаюсь я в полном удостоверении, что оные тем будут для Вас ценнее, чем живее напоминают они Вам о той неограниченной признательности, каковую покойный Государь сохранил к дяде Вашему, графу Никите Ивановичу, сопровождая ее отменным ко всему роду его благоволением. Впрочем же пребываю всегда Вам благосклонною Мария».

Панин пользуется особой благосклонностью императора и полон надежд на скорые преобразования. «Граф Панин ежедневно работает по несколько часов вместе с императором в его кабинете, вдовствующая императрица в восхищении от графа», — записывает лейб-медик Роджерсон.

«Управление и кредит в делах имеют — по иностранным Панин, человек от природы с дарованиями и с большим характером; по внутренним Трощинский и генерал-прокурор Беклемишев», — сообщает в Лондон Воронцову граф Завадовский.

Панин продолжает проводить свою политику сближения с Англией — в начале июля с ней заключается мирный договор. Александр желает мира и с Францией, но Панин всячески препятствует этому. Он заменяет посла в Париже и весьма холодно обходится с генералом Дюроком, личным представителем Бонапарта, приехавшим в Петербург, чтобы поздравить от его имени Александра I со вступлением на престол. Разразился дипломатический скандал, который удалось уладить, но Дюрок вскоре покинул Россию, не поехав на коронацию в Москву, куда был приглашен Александром I. Только благодаря ему в октябре был подписан и франко-русский договор.

Не изменил Панин себе и в вопросе о введении конституции. Вот что писал по этому поводу Г. Р. Державин: «…Трое ходили тогда с конституциями в кармане — речистый Державин, князь Платон Зубов с своим изобретением и граф Н. П. Панин с конституцией английскою, переделанною на русские нравы и обычаи. Новосильцеву стоило тогда большого труда наблюдать за царем, чтобы не подписать которого-либо из проектов; который же из проектов был глупее, трудно описать: все три были равно бестолковы».

Панин в письме от 16 июля жалуется Воронцову на интриги при дворе и непостоянство Александра в выражениях, которые не могли не повредить ему: «Что он не ожидает от молодого императора ничего хорошего, что он легкомысленен, любит танцы и более заботится о том, чтобы нравиться женщинам, чем вникать в государственные дела…»

Воронцов, обманув доверие друга, направляет копию этого письма своему брату Александру Романовичу в надежде, что тот найдет способ довести его до сведения императора. «Весьма вероятно, — пишет Брикнер, — что оно дошло-таки до сведения Александра — накануне падения Панина».

30 сентября 1801 года Панин подает прошение об отставке и получает трехгодичный отпуск по болезни. В обществе строятся всевозможные догадки о внезапном удалении этого незаурядного человека, так близко стоявшего к трону. Говорили о расхождениях во внешней политике, о недовольстве его самостоятельностью в делах, об интригах Воронцова и о многом другом.

Сам Панин объясняет перемену отношения Александра приездом Лагарпа, кознями недоброжелателей и конечно же письмом к Воронцову, которое стало известно государю. Он надеется, что вскоре его вновь призовут на службу. Никто не мог и подумать тогда, что настоящая опала начнется в 1804 году и продлится целых 33 года, до самой кончины Панина.

О настоящей причине опалы знали немногие. В письме к Воронцову от 6 октября Кочубей приоткрывает завесу этой тайны: «Государь, насколько я заметил, имеет что-то против Панина из-за революции, которая возвела его на престол. Правда, Панин, как вам известно, первым говорил с ним о регентстве. Но теперь у государя явные угрызения совести и он считает преступлением то, что он, государь, думал о регентстве. Между тем ни один разумный человек не мог бы дать ему лучшего совета».

Адам Чарторыйский, поспешивший в Россию, так описывает свою первую встречу с Александром: «Он позвал меня в свой кабинет и сказал мне: «Если бы вы были здесь, то всего этого не случилось бы; если бы я имел вас около себя, то я не позволил бы увлечь себя таким образом». Затем он рассказал о смерти отца, выразил крайнюю степень огорчения и самые невыразимые угрызения совести… Это согласие было вырвано у него с величайшим трудом и после самых торжественных обещаний, что императору Павлу не будет причинено никакого зла… Император Александр рассказал мне, что первый, говоривший с ним об этом, был Панин и что Александр никогда не мог простить ему этого. Панин не отрицал этого, но доказывал, что этим он оказал услугу своему отечеству и имел право гордиться этим».

Александр пытается убедить себя и близких, что главным виновником катастрофы был Панин. Уже в конце мая по этому поводу между ними произошел какой-то неприятный разговор. Сохранилось письмо Панина к императору, в котором он, в частности, писал: «…То, что Ваше Величество сказали мне вчера вечером относительно события, которое возвело вас на престол, повергло меня в величайшую скорбь. Если Ваше Величество считает меня причиной акта, который, как вы полагаете, пятнает вашу славу, то мое присутствие должно быть для вас невыносимо; я готов избавить вас от него и покинуть все (кроме жены и детей), чтобы в добровольном изгнании оплакивать утрату доверия со стороны государя, за которого я охотно отдал бы жизнь. Одного слова, одного движения Вашего Величества было бы достаточно для этого, но я взял бы с собой в могилу убеждение, что я послужил моему отечеству, решившись прежде всех других развернуть перед вами потрясающую картину опасностей, грозящих погубить нашу страну…»

Поверив в виновность Панина, Александр тяготится его присутствием и ставит вопрос о его отставке перед негласным комитетом. Чарторыйский сообщает:

«…Шла речь об увольнении графа Панина. Государь сильно желал избавиться от него; Панин был ему в тягость, был ему ненавистен и возбуждал его подозрения. Государь не знал хорошенько, как удалить его. Дело рассматривалось серьезно и обстоятельно. Наконец, было решено заменить Панина графом Кочубеем. Все согласились, что пока Панин может оставаться в Петербурге. До последнего момента государь и виду не подал Панину и не мог поступить иначе, так желал избежать неприятных сцен. Панин покорился своей судьбе и отступил. Все время, пока он еще был в Петербурге, он был окружен шпионами, которые непрестанно следили за ним. Государь по несколько раз в день получал от тайной полиции сведения о том, что Панин целый день делал, где он был, с кем говорил на улице, сколько часов провел в том или другом доме, кто посещает его и, если возможно, о чем говорили с ним. Эти сообщения, читавшиеся в тайном комитете, были составлены тем таинственным стилем, который так любит тайная полиция, чтобы придать важность себе и интерес к совершенно ничтожным вещам. В сущности, эти сообщения были совершенно бессодержательны; но государь был в сильном беспокойстве, его мучило присутствие Панина, он постоянно предполагал, что Панин составляет изменнические планы, и не знал покоя, ни душевного мира, пока Панин не уехал. Так как граф видел, что за ним постоянно наблюдают сыщики, и заметил, что вид его невыносим для государя, то он решился покинуть Петербург».