999. Последний хранитель - Карло Мартильи

— Как прошли роды?

— Мальчик шел ножками, и мать очень настрадалась. А потом эта штука… пуповина показалась раньше, чем ребенок. Ужасно!

— Ее надо держать под контролем. Можно приподнять одеяло, сестра?

Сестра Камилла подняла одеяло, и доктор увидел огромное пятно крови у Елены между бедер.

— Закройте ее, я видел достаточно.

Врач отошел от кровати, знаком подозвал Камиллу.

— Боюсь, что у нее внутреннее кровотечение.

— Сильное?

— Очень. Она потеряла много крови. Скорее всего, развивается еще и сепсис. Я выпишу пронтозил, новое лекарство, но не знаю, будет ли этого достаточно. Есть у вас система для капельниц? Я введу ей физраствор.

— Да, сейчас приготовлю.

У сестры Камиллы в глазах стояли слезы.

— Она выживет?

Врач покачал головой:

— Молитесь, сестра, и я помолюсь вместе с вами. Каждый своему богу, но, может, нам удастся совершить чудо.

Только теперь сестра Камилла вспомнила, что Карло Милано был евреем и вот уже несколько месяцев практиковал только частным образом, потому что из больницы его уволили.

— Хорошо, — сказала она, силясь улыбнуться. — Может, вдвоем у нас и получится. Пожалуйста, на этот раз не старайтесь уйти, не получив платы за визит.

Елена очнулась от оцепенения и словно впервые увидела ребенка, который усердно сосал молоко. Она поблагодарила Бога и вдруг поняла, что именно должна сделать, ибо почувствовала, что умирает.

— Камилла, подойди, пожалуйста.

Голос ее был слаб и тонок, как ниточка шелка. Глаза перебегали с головки ребенка на большое дерево мимозы за окном. Ветер раскачивал ветки, они стучали в стекло мягкими кистями желтых цветов.

— Надо будет их на днях подрезать, — сказала сестра.

— Слушай меня внимательно, Камилла. Дела мои плохи. Нет, пожалуйста, ничего не говори. Думаю, долго я не протяну. Поверь, единственное, что меня беспокоит, — это ребенок. Да еще ты, дурочка!.. Прошу тебя, окажи мне услугу. Я хочу попытаться кое-что предпринять. Если мне удастся, я умру спокойно.

* * *

Войска дуче и Франко только что с триумфом вошли в Мадрид. Италия оккупировала Албанию. Не прошло и пяти часов после высадки войск, а над Тираной уже развевалось трехцветное знамя с савойским гербом. Джакомо де Мола читал, как король Виктор Эммануил изящно принял албанскую корону. Какой великодушный человек!

Джакомо уже несколько месяцев находился в надежном месте, в монастыре Камальдоли. Он решил не читать газет и не слушать радио, но в этот день он нарушил правило, чтобы скрасить себе нудное путешествие. Судя по содержанию и стилю газетных статей, можно было подумать, что с начала его добровольного заточения прошло совсем немного времени. Если и произошли некоторые изменения, то в худшую сторону. Даже старый «Коррьере» стал писать трескучим и напыщенным тоном, характерным для «Джорнале д’Италия».

Де Мола занимал отдельную келью рядом с кельей отца настоятеля, который предоставил в его распоряжение свою библиотеку. Монастырь Камальдоли существовал более тысячи лет и казался Джакомо местом, наиболее пригодным для того, чтобы скрыть книгу Джованни Пико от мирских глаз. Кроме того, древним символом этого места были две птицы, пьющие из чаши. Пеликаны, а может, фениксы или павлины, и Грааль. Этот явный признак присутствия здесь тамплиеров будил в де Мола мысли о далеком предке и вселял в него чувство покоя и защищенности.

Поезд остановился на станции Пистойя. Джакомо пешком начал долгий подъем к монастырю, где его ждала встреча с Еленой. Ее вызов очень смутил его: чего хотела от него эта женщина? Монахиня, позвонившая ему по телефону, была немногословна и как-то уж слишком осторожно подбирала слова. Она произвела впечатление умницы, которая знает, но предпочитает молчать. Однако у него появилась возможность что-то узнать о Джованни, и это стало основной побудительной причиной покинуть убежище в Камальдоли. Может, Елена ему что-нибудь скажет. И не факт, что ей так уж плохо.

Длинный подъем укрепил его силы. Он уже привык к диким лесным пейзажам вокруг Камальдоли и теперь наслаждался видом равнины, расстилавшейся внизу, с рассыпанными по ней группами домиков, и веселой деловитостью на лицах попадавшихся навстречу людей.

Как получилось, что этот доброжелательный, ироничный и сдержанный народ повелся на глупые символы и призывы к войне и к смерти? Ведь даже миролюбивый «Коррьере» поместил на первой странице гигантское фото: сотни тысяч человек рукоплещут дуче, который провозглашает победу над Албанией. Да большинство из них даже не знают, где находится эта страна. Газета триумфально заявляла, что победа оплачена всего двенадцатью жизнями. И одной было бы слишком много.

Дверь ему открыла монахиня.

— Вы…

— Доктор де Мола, сестра. Меня вызвали для консультации.

— Да будет вам, это я звонила. Пойдемте, Елена ждет. Может быть, — прибавила монахиня, понизив голос, — она хочет увидеть вас и умереть спокойно.

Де Мола молча вошел в комнату. Окно было прикрыто, и внутри царил странный запах — и жизни, и смерти одновременно. На кровати, закрыв глаза, лежала женщина. Черты ее лица, когда-то красивые, были искажены долгой болезнью. Но его поразила колыбель, стоящая возле постели. Он с любопытством подошел и увидел ребенка, который двигал ручками и ножками. Его глазки, все еще водянистые, уже обрели выражение.

— Возьмите мальчика на руки. Он любит, когда его качают, — сказала женщина.

Джакомо заметил, что болезнь сделала этот голос совсем детским. Он не привык держать на руках младенцев и чувствовал себя смущенно и неловко. Ему показалось, что ребенок ничего не весит.

— Снимите чепчик, пожалуйста, и взгляните.

Де Мола осторожно снял чепчик с головки ребенка, и по спине у него прошла дрожь. Он прижал мальчика к груди и закрыл глаза.

— Да, — еле слышно сказала Елена. — Я верила, что вы его узнаете. Когда я увидела этот рыжий чубчик, то сразу поняла, кто его отец. Я знала, что вам будет приятно посмотреть на сына Джованни. Он вас очень любил…

Приступ кашля не дал Елене закончить фразу. Джакомо бережно поцеловал ребенка в лобик и положил в колыбель. Потом подошел к кровати.

— Вы знаете, где он?

В его мягком, низком голосе не чувствовалось никакой злобы.

— Нет. Я бы тоже хотела знать, жив ли Джованни, где он и ненавидит ли меня за все, что я сделала. И не только ему. — Елена взяла де Мола за руку. — Обещайте мне. Я знаю, вы добрый и справедливый человек. Я всего этого не стою, но я за все заплатила. Ребенок дал мне смысл жизни. Теперь он ее отнимает. Это справедливо.

— Я сделаю все возможное.

— Этого недостаточно! — сказала она, пытаясь приподняться, но у нее ничего не получилось. — Это не для меня, это для него.

— Я обещаю, что бы там ни было.

— Вы должны найти Джованни и, если он жив, отдать ему моего сына, нашего сына.

Джакомо сжал ей руку и кивнул.

— Если же его нет в живых или вам не удастся его найти, обещайте, что позаботитесь о ребенке. Сегодня утром его окрестили. Мальчика зовут Джакомо, как вас.

Сколько же времени он не плакал? По щекам де Мола текли слезы, но он чувствовал, что внутри появляются новые силы и зарождается новая надежда.

— Джакомо не будет расти без отца, — медленно произнес хранитель охрипшим голосом.

Де Мола склонился к Елене. Губы его обожгло, когда он коснулся ими ее лба. Она улыбнулась и попросила принести ей ребенка. Он бережно положил мальчика ей на грудь и, уходя, бросил последний взгляд на мать и новорожденного.

В этот момент окно пересек огненный шар, похожий на метеорит. В комнате присутствовала Великая Мать.

Эпилог

Сегодня, среда, 2 сентября 2009 г.

Если все написанное верно, то человек, которого я считал своим дедом, на самом деле просто усыновил моего отца. А я внук того самого Джованни Вольпе, что вполне следует из моей рыжей бороды и нескольких старых отцовских фотографий. Но теперь все это — факты второстепенной важности. Передо мной лежит рукопись. По совету деда — а я все еще продолжаю называть его дедом — я воспользовался самым легким из способов: подержал ее над паром, и страницы раскрылись. Интересно, где сейчас две другие копии, включая ту, которую удалось прочесть искусному Христофору Колумбу, а потом без приключений вернуть Иннокентию VIII? Наверное, осели где-нибудь в секретных архивах Ватикана и будут лежать там, пока жива католическая церковь.

Если все написанное верно, то имелась еще и третья копия, но дело обстоит совсем не так. Я открыл то, что считал рукописью, и обнаружил тридцать пустых страниц. За исключением центральной, которую бессчетное количество раз вертел в руках. Наверное, она содержит разгадку. На ней написана по-латыни всего одна фраза, очень простая: «Ad Eius Ossa Versatus Est Quid Inquiris».