Великое сидение - Евгений Люфанов

– На что оно нам? – недоуменно пожимал плечами отец Яков.

И Алексей был согласен с ним. Видел он тот болотистый чухонский край и не чаял как вырваться из него. Он любил Москву, будучи в приятном сознании того, что и Москва любит его, своего царевича. Хорошо еще в Ярославле и Владимире. Там в церквах и соборах, как и в Москве, блистающие позолотой и драгоценными камнями иконостасы, там душеспасение и всяческая благодать.

По Москве и за Москвой передавались рассказы и пересказы о том, что царевич Алексей постоянно читает святое писание, знает весь круг церковной службы, чтит боголепие, не то что его отец – бесоподобный рачитель всешутейших, всепьянейших да шумнейших соборов, в коих кощунственно называет себя дьяконом. Слухи о благонравии царевича разносились по церковным приходам и монастырям, и все лучшие чувства людей, озлобленных на царя Петра, обращались к его наследнику. Тяжело теперь, при отце, – легче будет потом, при сыне. Не вечен же царь Петр.

Алексей отводил душу со своим духовником и захожими в Преображенский дворец чернецами, приходившими поклониться «надежде русской» и воочию убедиться, что не похож он на своего батюшку, столь солоно пришедшемуся всей иноческой, чернорясной братии. Для ради свидания и вящей близости с царевичем приносили с собой зелено вино.

– То – не грех. Володимир святой когда Русь крестил, возвещал, что веселие ее есть пити, – ставил забредший к Алексею монах склянницу выдержанного пенника, да нередко и духовник отец Яков тоже приносил хмельное, и они, выпив да закусив, запевали канон или тропарь, не считаясь с тем, что голоса шли вразнобой.

В компании с протопопом часто стал появляться у Алексея бывший сержант гвардии Александр Кикин, Он в прошлом был денщиком царя Петра и вместе с ним обучался в Амстердаме строительству кораблей. Кикин клятвенно заверял, что он – самый верный из верноподданных его, царевича Алексея, а захмелевший царевич благосклонно похлопывал Кикина по плечу и хвастливо говорил:

– Будто ты один такой. У меня в армии сам фельдмаршал Борис Петрович Шереметев и многие прочие генералы и офицеры – мои друзья. Всегда за меня постоят.

– И все свято верующие, – добавлял протопоп.

– И раскольники, – подхватывал его слова Алексей. – Я знаю, чернецы мне говорили. И на Керженце которые, и там, далече, – показывал он куда-то рукой. – Словом, где холод живет. За Архангельским городом.

Не только в Москве или на Керженце, но даже в Германии было известно, что царевич окружен людьми, возбуждающими в нем все большую неприязнь к отцу и ко всем его нововведениям.

Вместе с протопопом Яковом как раз вчерашним днем приходил Никифор Вяземский и, выставляя на стол штоф пенника, весело спросил:

– Примешь гостей, хозяин?

– Приму с большой охотой, – радушно встретил их Алексей.

– Девка моя не сильно у тебя загостилась? Может, ей на отдых пора, – посмеивался Вяземский. – Или еще подержишь?

– Подержу еще.

– Ин ладно. За передержку с тебя не взыщем.

Изрядно выпили, и даже лишнее, потому как Алексей ни с того ни с сего стал вдруг обиды вспоминать, когда-то причиненные ему учителем Никофором Вяземским в самом начале азбучного обучения.

– Что ж из того, что строгим был, мне дозволялось так, – оправдывался тот.

– Ишь, что сказал: дозволялось! – кривил Алексей губы. – И розгой стращал, – напоминал он Вяземскому.

– Стращал и розгой, чтоб слушался.

– Ах, та-ак… – И разозлившийся царевич, рванувшись с места, обеими руками вцепился в волосы давнишнего обидчика, мотал его голову из стороны в сторону, норовя ударить о стену, и грозил: – Я на тебе свое возьму… За девкою явился…

– Алеш… Алешенька… Сынок… Да не отымет он ее, пущай опять с тобой будет, – вмешался было протопоп, заступаясь за Вяземского, а царевич Алексей злобно оскалился и на него. – И тебе, поп, отомщу.

– Да мне-то… Погоди… Зачем?.. За что?..

– Все, все вы… – недоговорил Алексей и, свалившись на кровать, громко разрыдался.

– Перепил малость, – заключил протопоп.

– Какой, вишь, памятливый. Сколь годов уж тому обучению прошло, а он вспомнил. Да в драку, вишь… Удивление берет.

А чему тут удивляться? Сами же наставники приучали его хмельное пить.

И теперь вот злые-презлые слезы навертывались па глаза Алексея при мысли о том, что придется снова подчиняться отцу-победителю, коего надо ожидать со дня на день.

Нет, царь Петр не спешил в Москву. После Полтавы действия русской армии переносились на Балтийское побережье. Шереметев с пехотой и частью конницы направлялся через Смоленск в Ригу, чтобы осадить ее и очистить от шведов все прибалтийские провинции. Другая часть войск под командою Меншикова держала путь в Польшу.

Давно ли доморощенные мудрецы и провидцы из европейских столиц предрекали, что шведа под себя царю Петру не подмять; гляди, как бы своего царства не потерял. Так и думали, что гибель России – это только вопрос времени. Сразу же после выступления шведской армии из покоренной Саксонии в августе 1708 года вся Европа ожидала разгрома России, и многие полагали, что это произойдет очень скоро. А вместо этого скоро случилась победа русских под Лесной, а потом вот и под Полтавой. Оказалось, что шведам нельзя было жить славой прошлого, а Карл, памятуя именно о былых победах, преждевременно велел отчеканить медаль с изображением двух колонн: одна колонна сломана у основания, а на другую кидается шведский гербовый лев, готовясь ее опрокинуть. Аллегория означала печальную участь России, одинаковую с участью поверженной Польши. На деле же все время выходило так, что Швеция не получила никакой выгоды от многочисленных, но бесплодных побед Карла XII.

Полтавская победа русских очень обеспокоила английских и голландских правителей, испугавшихся, что это может нежелательно отразиться на торговых делах их негоциантов, лишив тех выгод, которые всегда способствовали торговым нациям, торгующим с отсталыми странами. А ведь Россия из недавно отсталой страны начнет теперь догонять Европу и даже выдвинется на одно из первых мест, становясь великой державой и являя собой гораздо более грозную силу, нежели былая ее соперница Швеция.

Вестниками Полтавской победы были курьеры, специально посланные в европейские столицы. В Гааге поражались «невообразимой виктории». В Лондоне приуныли и сообщали на раутах иностранным посланникам:

– Наш знаменитый писатель Джонотан Свифт говорит, что его сердце разбито несчастиями Карла XII.

В Берлине приходили в ужас от «полтавской катастрофы», но тут же спохватились и стали говорить, что никакой победы русских не было, а победили под Полтавой шведы.

В Австрии сетовали:

– Как грустно, что шведский король не сумел перебить хребет страшному русскому медведю. Ай, ай, вся шведская армия, столь в свете славная, которая своими победами в Саксонии немалый страх на всю Европу нагоняла, досталась в руки русским. Ай, ай!

Французские влиятельные лица советовали не доверять сообщению о решительной победе русских и не торопиться с поздравлениями.

Наиболее здравомыслящим оказался английский посланник в России Чарльз Витворт, который писал в Лондон: «Эта победа, вероятно, изменит положение дел на всем свете, и первый, кажется, почувствует перемену король Станислав, так как царское величество, кажется, решил двинуться в Польшу, прежде чем шведы успеют собрать новую армию».

Витворт угадал: с юго-запада в Польшу двигался со своими саксонцами прежний польский король Август, а с востока шли полки царя Петра. Посаженный Карлом XII на польский престол Станислав Лещинский вместе с шведским корпусом генерала Крассау поспешно отходил на север в шведскую Померанию.

За время войны со шведами окреп боевой дух русских солдат, знавших цель войны и необходимость победы ради спасения своего отечества, и эта их победа способствовала единению с Россией населявших ее малых народностей.

Проводив войска с Шереметевым и Меншиковым, отправив пленных шведов в Москву под караулом драгун, сам Петр поехал в Киев, и там в Софийском соборе слушал пространную хвалебную речь, произнесенную киевским префектом Феофаном Прокоповичем, прославлявшую царя. А из Киева отправился в Польшу, где бывший король Август Саксонский просил помощи снова утвердиться на польском престоле, за что обещал царю Петру всегда помогать в его борьбе с неприятелем.

– Вот и добро! – говорил Петр, отвечая любезностью на любезность: сиди, король Август, на своем тронном великом сидении и больше не сходи с него.

После свидания с Августом поплыл Вислою к Мариенвердеру для встречи с прусским королем Фридрихом Вильгельмом I.

В исходе Полтавского сражения возымел прусский король к русскому царю особую симпатию и изливал перед ним свои дружеские чувства. Больше того, выражал желание породниться посредством брачных союзов своих и Петровых родичей. Мягко, с любезной улыбкой на устах упрекнул царя за то, что до сего времени тот не выполнил просьбы прислать на погляденье живописные парсуны, сиречь портреты, заневестившихся Петровых племянниц, дочерей царя Ивана.