Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

Наутро Орлякин увез Платона в Париж, где подтвердилось: «Действо о Граали», как оно задумано Орлякиным, должно исполняться в замке, где оно в свое время совершалось, то есть в том самом замке, который они осматривали, и владелец замка, старый маркиз де Мервей, дед Изабели, будущей супруги доктора Вениамина Луцкого, не прочь продать замок, но Орлякин в данный момент не располагает нужной суммой денег, чтобы приобрести его. Сказав это, m-r Methode, по своему обыкновению, многозначительно замолчал, и Платон Демьянович вспомнил пенсию, выплачиваемую ему Орлякиным все эти годы аккуратнейшим образом. Неужели единственный наследник Киндиных капиталов упустит возможность поквитаться со своим благодетелем, да и сам Платон разве не заинтересован в «Действе о Граали» кровно, поскольку от этого «Действа…» зависит память или, кто знает… жизнь его отца? Требуемая сумма в несколько раз превышала всю сумму, выплаченную Орлякиным Платону за все эти годы, но Платон предложил ее Орлякину, и тот без колебаний принял ее: он давно привык добывать самыми неожиданными способами деньги, необходимые для его художественных проектов, на которых давно разорился. Чудотворцев распоряжался капиталом единолично, но дело было уже фактически в руках Олимпиады, и мысль о том, что она скажет, слегка тревожила Платона Демьяновича. Но нужно было ковать железо, пока горячо. Старый маркиз Ришар де Мервей ждал покупателей в своей более чем скромной парижской квартире. К своему удивлению, нельзя сказать, что неприятному, Платон Демьянович узнал, что замок покупается на его имя.

– А как же вы… ты… – пробормотал он, смущенно глядя на Орлякина. – Я бы не возражал…

– Полно, какие счеты между нами, – воскликнул m-r Methode. – Да и старик продает замок дешевле, узнав фамилию покупателя.

Платон Демьянович подумал, что маркиз – в прошлом тоже поклонник или друг Демьяна, и тем более удивился, увидев, что обозначен в договоре как Monsieur de Merveille (фамилия Чудотворцев – «Tchudotvorzev» – присовокуплялась в скобках).

– Помилуй, но какой же я «de Merveille»? – смущенно спросил Платон Демьянович.

– А кто же ты? Я просто перевел твою фамилию на французский язык, – объяснил m-r Methode. – Маркиз наслышан о восточно-европейской, скажем прямо, о русской ветви де Мервеев.

Платон Демьянович не сразу сообразил, что Monsieur перед его фамилией вместо обычной вежливой аббревиатуры «М» может означать принца королевской крови.

Старый маркиз никак не ждал, что найдется покупатель для давно развалившегося родового замка. Промотав несколько наследств, маркиз остро нуждался в деньгах, но мысль расстаться с родовым замком неприятно поразила его. Несколько утешило маркиза известие, что замок покупается, так сказать, однофамильцем, если не родственником, то сородичем по семейно-династическим соображениям. Глядя на Чудотворцева, маркиз прищурился и счел если не черты его лица, то высокий рост родовой приметой маркизов де Мервей. Чудотворцев тоже всматривался в маркиза. Маркиз был безупречно выбрит, иначе прямо-таки поражало бы его сходство со старым бородатым служителем, показывавшим замок. Очевидно, право многочисленных первых ночей, да только ли первых, не прошло бесследно для слуг и вассалов рода де Мервей. Маркиз без обиняков подписал договор о продаже, торжественно пожал руку новому владельцу и выразил удовлетворение по поводу того, что замок остается в родственных руках (dans les mains germaines). Впрочем, Чудотворцев не получил никаких документов на владение замком. Они остались у Орлякина вместе с доверенностью на управление замком, которую Чудотворцев немедленно ему выдал.

Эти документы (без доверенности) Орлякин показал Олимпиаде, как только приехал в Россию собирать деньги на свои проекты. Опасения Чудотворцева оказались напрасными. Олимпиада приняла к сведению покупку и даже одобрила ее (от Кинди она унаследовала страсть к недвижимости). К тому же единственным наследником замка был ее сын Павлуша Чудотворцев (ее чудо, тоже, что ни говори, de Merveille). Но склонность Платона Демьяновича к дорогостоящим покупкам за границей все-таки насторожила ее, и она обратилась к Мефодию Трифоновичу с не совсем обычным предложением выплачивать пенсию в том же размере теперь уже не Платону Демьяновичу, а его сыну Павлу Платоновичу, причем она, Олимпиада Гордеевна, будет негласно возмещать господину Орлякину всю сумму пенсии и давать кое-что сверх. Иными словами, Орлякину предлагалось отныне платить пенсию младшему Чудотворцеву деньгами Чудотворцева или Олимпиады Чудотворцевой, что все равно. Так Олимпиада решила оградить благополучие своего сына от вероятного отцовского мотовства. Предполагалось, что сделка должна сохраняться в строжайшей тайне от Платона Демьяновича (это было не совсем так), и, разумеется, Орлякин охотно согласился на такие условия, дорожа деньгами «сверх». Пенсия по-прежнему аккуратнейшим образом выплачивалась Полюсу, пока Олимпиада оставалась при деле, а потом, когда пенсия прекратилась, и тайна отпала вместе с ней. Полюс не упускал случая попенять отцу, чего он лишился из-за его прихотей.

Сразу же после покупки замка, действительной или мнимой, Платон Демьянович отправился в Лувр, где остановился перед картиной Пуссена «Аркадские пастухи», но если на картине и была изображена Аркадия, она в точности совпадала с пейзажем долины в предгорьях Пиренеев, где Чудотворцев совсем недавно стоял перед гробницей в лунную ночь, и Орлякин поставил правую ногу на камень, явно копируя позу одного из пастухов на картине Пуссена. На одной горной вершине Чудотворцев узнал пресепторию тамплиеров, а на другой замок, принадлежавший теперь ему Четко прочитывалась на гробнице надпись: «Et in Arcadia Ego». На что намекал Орлякин, показывая ему таинственную гробницу в лунную ночь? Неужели в этой гробнице был тайно похоронен Орлякиным Демьян Чудотворцев? Или Мефодий воздвиг для него такую же гробницу дальше в Пиренеях? Или гробница означает мнимую смерть, а надпись возвещает воскресение? Платон Демьянович выяснил, что впервые надпись «Et in Arcadia Ego» появляется между 1617 и 1624 годами на картинах Джованни Гверчино и означает она подземный источник, пробивающийся на Сицилии, но бьющий в Аркадии, откуда произошли цари Трои, основатели сакральной монархии на Востоке и на Западе. Et in Arcadia Ego, Sang Real, святая Грааль, истинная царская кровь, текущая чудом, впадающая в «Действо о Граали», вверенное ему, Чудотворцеву де Мервей.

С тех пор Чудотворцев испытывал особый, пристальный интерес к творчеству Пуссена, ставил его выше, чем Тициана и Рембрандта, находил в его живописи Иное, изображенное или обозначенное очертаниями и красками. По словам Чудотворцева, Пуссен увидел античность глазами Иоанна Богослова на Патмосе, созерцавшего одновременно начало и конец мира. Пуссен зарисовал Альфу и Омегу, вернее, Омегу и Альфу, она же Алфей, подземная река, текущая из Аркадии на Ортигию под морским дном. Другим любимым художником Чудотворцева был Сандро Боттичелли, на картинах которого тоже все течет и струится с влажным блеском глаз рождающейся Венеры. Но неизменно возвращаясь к Пуссену, Чудотворцев повторял, что Пуссен хранит ключ (загадочная фраза из пергамента, найденного в церкви Марии Магдалины по соседству с таинственной гробницей), а этот ключ есть совмещение Альфы и Омеги, Первого и Последнего.

К творчеству и личности Пуссена Чудотворцев обращался не раз, что не совсем обычно для него: среди его художественных интересов доминировала все-таки музыка. И в живописи Пуссена Чудотворцев находил музыку, уверяя, что Люлли, Рамо и отчасти Глюк ближе духу Пуссена, чем Корреджо или Джулио Романо. В книге «Метаморфоза. Знамение. Образ» Пуссену была посвящена отдельная глава, в которой, собственно, и говорилось об античности, увиденной глазами Иоанна на Патмосе. В смягченной форме эта мысль высказывалась Чудотворцевым и в книге «Античность в новое время», которая чуть было не вышла при советской власти, а именно в шестидесятые годы, но застряла на стадии верстки, может быть, именно из-за упоминания о сакральной монархии как раз в связи с Пуссеном. Но существеннейшее внимание Пуссену и загадочной надписи Чудотворцев уделяет в своей главной философской книге «Бытие имени», вышедшей в 1915 году. Картины Джованни Гверчино и Пуссена Чудотворцев рассматривает как иероглифику, рассчитанную на чтение, а не на простое смотрение. Иероглифы лишь расшифровываются буквами надписи: «Et in Arcadia Ego». Чудотворцева эта надпись возвращает к Диотиме, на ее родину, в Мантинею. Но если само имя Диотимы означает «Богочтительница» или «Богобоязненная» и она родом из города, именуемого мантическим или пророческим, существенно, что родина Диотимы Аркадия: Et in Arcadia Ego, она и в Аркадии, и потому не только в Аркадии, но может быть и везде. Алфей, Альфа-река, чьи воды не меняются, и в них входят навеки, что опровергает или подтверждает Гераклита. Но, главное, Чудотворцев прочитывает анаграмму надписи: «I tego Arcana Dei» («Там [здесь] храню тайну Бога»). По Чудотворцеву, сочетание слов не может быть придумано, чтобы обозначать некую внешнюю реальность, наоборот, внешняя реальность (природа, история, вообще действительность) – лишь иллюстрация к онтологической истине Слова, не обозначающего, а образующего бытие, так что загадочная надпись может означать: прежде мира и в мире Я, Тайна Бога. Проблема заключается в том, что восточные предгорья Пиренеев действительно таят гробницу, запечатленную Пуссеном, но на ней отсутствует или не видна никакая надпись. Сам я не был близ деревни Арк («Arc-en-ciel» – «радуга» – не Аркадия ли?), я вообще не был в Пиренеях или в их предгорьях, так что вынужден полагаться на свидетельство очевидцев, утверждающих: время изгладило надпись, но во времена Пуссена она могла еще быть. Существует целая литература об этой гробнице. Гностическое предание, приписываемое альбигойцам (а вся эта местность – их насиженное гнездо), настаивает на том, что в гробнице был похоронен не кто иной, как Иисус Христос, избежавший распятия. (Вот почему тайный ритуал тамплиеров предлагал адепту топтать распятие.) Другая легенда говорит, что в гробнице похоронен сакральный монарх, быть может, сам король Дагобер, предательски убитый по наущению церковников-папистов за уклонение от их канона: его обвиняли в арианстве, а возможно и верней всего, он исповедовал восточное христианство или православие. Когда в двадцатом веке гробницу вскрыли, она оказалась пуста… как Христова гробница в саду у Иосифа Аримафейского. Откуда же взялась надпись в ту лунную ночь, когда гробницу посетил Чудотворцев? Неужели Орлякин заранее подделал эту надпись специально для Чудотворцева? В конце концов, он мог и гробницу подделать, выдав за нее свою декорацию, на что m-r. Methode был мастер. Надо сказать, что Чудотворцев больше никогда не был в тех местах. «Приедешь и все узнаешь, когда будет готово „Действо о Граали“, – повторял ему Орлякин, – а пока „tu es chatelain, et je suis ton majordome“ („Ты владелец замка, a я твой мажордом“)». Но ведь именно мажордом убил короля Дагобера. Не намекал ли тем самым Арлекин на свою вину в смерти Демьяна? А пока он уверял Платона и Олимпиаду, что замок восстанавливается (на деньги, которые давала Олимпиада), но, как известно, замок остался руиной, как был, и ничего похожего на восстановительные работы или на их следы там никто не обнаруживал. А надпись… не имеет ли она свойства исчезать и появляться, как подземная река?