Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

шагов, не оборачивается, стоит и почему-то пристально глядит на дорогу в лес.

Она также стала следить в том направлении. Видят они оба, как по занесенной снегом дороге движется из лесу женская фигура, в высоком наглавнике и турецкой шали. Шаль лишь накинута на плечи, точно ради красоты, будто нынче теплая летняя ночь; женщина вовсе не кутается в шаль, а концы, точно крылья, свободно развеваются вправо и влево… И женщина вовсе не идет по снегу, а будто плывет над ним; ее нога не оступается, не погружается в снег, даже не оставляет по себе следа.

Изумленные они оба глядят, пока женщина, приблизившись к ним, спросила: не может ли она отдохнуть часок под их кровлей…

Наши старики от вопроса пришли немного в себя, переглянулись и с большою радостью повели гостью в дом. Господь дал им возможность исполнить завет гостеприимства! Собираются они согреть молока для гостьи; хозяйка бежит к шкафу и широко раскрывает его, желает вынуть лучшие кушанья и напитки, варенья сладкие и наливки. Но чудесная гостья на все отвечает отказом.

— Нет! она, мол, ничего не отведает, ни к чему не прикоснется; ей это не нужно; она желает лишь немного отдохнуть, так как послана по весьма важному делу… Хозяйка слушается, зажигает еще одну восковую свечу и проводит гостью в особую горницу. Указывает ей там на широкую кровать, оправляет постель, как снег, мягкую, подушки пуховые, легкое, теплое одеяло…

— Если вам не угодно покушать или испить, то спите во здравье.

Но женщина говорит, что спать не будет, она лишь отдохнет, так как ей, предстоит далекий путь. Хозяйка желает ее оставить одну в горнице, но та ее задержала, и спрашивает, сколько следует за ночлег. Она, мол, тихонько уйдет, будить никого не станет, и желательно ей расплатиться сейчас.

Обиженная, с горькою болью в сердце отпрянула хозяйка. Денег она не возьмет ни за что… Это единственный Божий завет, который они могут соблюсти в деревне. В награду за это Господь посылает им милость Свою.

— Надеюсь, — прибавила она с глубокой надеждой, — что впредь также не оставит…

Женщина улыбнулась и спросила:

— Разве вам чего-либо не хватает? Разве вы еще что-либо от Господа просите?

— Боже упаси!. — Мы, — я и муж мой, хваля Бога, здоровы, сын наш наверное… И заработок, слава Богу, вполне достаточный… Теперь лишь о невесте забота…

И стала хозяйка рассказывать о сыне, которому исполняется семнадцать лет; живут, мол, в деревне, далеко от общины…

— Что же вы предпринимаете по этому поводу?

— Надеемся на Господа, молим Его Святое Имя… Муж на свой лад, она, мол, на свой лад… Всякие молитвы читает, все моления благочестивые почти наизусть выучила, все сдадкосердечные моления Сарры Бас-Товим… Одну она особенно часто твердит, слезами своими пропитала ее, это — молитву о брачной чете…

— Господь поможет, — улыбнулась женщина… — Я уверена, — улыбнулась она снова… — И вот вам знак. Денег за ночлег вы не берете, так получите подарок от меня невесте вашего сына…

Так говоря, она вытащила из-под турецкой шали подарок: пару золотых туфелек, расшитых жемчугом… Блеснули они в глазах хозяйки, а женщина, сунув ей туфельки в руку, произнесла:

— Подарок от Сарры Бас-Товим. — И исчезла…

Арендатор, не понимая, почему жена так засиделась у гостьи, постучался в дверь и не получил ответа. Испуганный, он открыл дверь и увидал, как жена стоит посреди комнаты с разинутым ртом, широко раскрытыми глазами, с золотыми туфельками в руках…

2

В то же время, в той же моравской земле, но на много, много миль расстояния от арендатора, даже не зная о нем, проживал в густом лесу еврей угольщик. Снял в лесу курную избушку и кучену у графа и жег уголь. Этот еврей был беден, и труд его был весьма тяжелый. Приходится собирать перестой и сушь в лесу; летом — засохшие ветви; зимою — треснувшую от мороза кору; после каждой непогоды — опаленные молнией, сломанные ветром деревья, все это относить к кучене и сжигать на уголь. Домой приходит поздним вечером усталый, черный…

Но Господь благословил его славной дочкою (еврей был вдовцом); выходит она, радостная, всякий раз ему навстречу; помогает ему умыться и переодеться, с любовной улыбкой подает ему кушать и пить, стелет старательно постель для отца.

Не спится старику, — а с тех пор, как он овдовел, это случается весьма часто — девушка зажигает лучину, или в светлые ночи становится против луны у окна и читает вслух свои «священные» книги на разговорно-еврейском языке. Мать научила ее чтению, оставила ей в наследство: «Z’enoh ur’enoh, Kaw-haioschor», моления Сарры Бас-Товим… И читает их девушка вслух… Он, простой еврей, прислушивается, пока глаза не слипаются; и кажется ему, будто то читает мать девушки, и он спокойно засыпает, убаюканный сладкими звуками и святыми словами…

Попадается девице иной раз на уста мягкосердечное моление, моление еврейской матери о счастливом браке для дочери своей…

— «Воззри, Добрый, Сердечный Боже, на милую, славную дочь мою и пошли ей суженого, честного, благочестивого»… Девушка догадывается, о чем идет речь, обрывает, собирается начать другую молитву. Но отец просит ее:

— Нет, доченька милая, нет… Продолжай читать… Вложи святые слова в мои уста, дай мне помолить Господа за тебя… Сердце у меня, доченька, полное, но человек я простой, слов у меня не хватает…

Она должна слушаться и читает дальше и дальше. Как ароматное масло, разливается моление; давно уснул уже отец — она не замечает; тот храпит — она не слышит и читает… И вдруг в ее девичьем сердце пробуждается непонятная грусть, сиротская душа о чем-то затосковала… Стучит сердечко, детские голубые глаза заволакиваются туманным облачком, и голосок дрожит, дрожит, увлажняется скрытыми слезами…

Между тем открывается дверь, и в ней показывается чудесное привидение… В высоком наглазнике и турецкой шали. Глаза светятся так ласково благодушно, а морщинистое лицо сияет…

— Отец! — хочет девушка разбудить отца, но старушка прикладывает палец к устам. Девушка замолкает и стоит, точно очарованная сладким сном, Старушка подводит ее к столу, усаживается и, протягивая руки, привлекает девушку к своей груди…

— Не пугайся, девочка! — говорит старушка. — Я — Сарра Бас-Товим… Ты читала мои моления. Ныне тихая ночь, и я на тихом ложе своем услыхала сладкий твой голос. И пришла я к тебе, принесла тебе подарок…

И старушка вынула из-под шали подарок.

— Смотри, дорогое дитя… Вот кусок бархата стриженного для мешочка… И клубок шелковых ниток всяких цветов для вышивания мешочка… Вот нити серебряные, вот немного золотых, а вот блестки золотые