Пароход Бабелон - Афанасий Исаакович Мамедов

И очень хочу курить. Очень! Не поверите как!..

– Не можно, раскашляетесь, швы поползут. Не, не можно.

Ефимыч взглядом призвал управляющего к сочувствию.

– Ай-й!.. – Ян вздохнул и угостил комиссара своими папиросами. – Они мягче, их в Варшаве делают из хорошего табака.

Два дня к нему не приходили ни Ян, ни Белоцерковский, ни Ольга Аркадьевна. Вместо них один раз утром, другой – вечером его навестила Агнешка, служанка, ходившая за Ядвигой Ольгердовной.

Агнешка плохо говорила по-русски и вообще не очень-то желала с ним разговаривать: перевязав и накормив комиссара, она с четверть часа молчала так, будто делала это назло. Сидела в кресле и рассматривала альбом, который до того наугад достала из книжного шкафа. Тем не менее от нее комиссар узнал, что старуха умерла – ее свел в могилу госпиталь, который позволил устроить сердобольный пан Леон в своей усадьбе, что Нюрка, его Нюрочка, его жалочка, закрутила отчаянный роман с каким-то офицером-варшавянином, а щенки пановской борзой теперь носятся по всей усадьбе, все грызут и воруют бинты.

– Это я просто, чтобы вы знали. Бинты, пан комиссар, их всегда так не хватает.

Она показала, как после щенков ей приходится скручивать бинты заново, да так, чтобы никто этого не заметил.

– Но они лучшие лекари, эти щенки. Chcesz szczeniaka?

– Я сам сейчас что твой щеньяка.

Она неправильно его поняла и оттого сдвинула колени, напряглась, но, правда, уже через некоторое время зевнула в согнутый локоть и снова уткнулась в альбом.

По тому, как Агнешка листала его, было видно, что больше всего на свете ей сейчас хочется спать, и что лучшее место, где она может хорошенько выспаться, – здесь.

– Не хотите ли поспать, барышня?

– Вы мужчина, я спать при вас стесняюсь.

Она снова уставилась в альбом сонным взглядом.

А Ефимыч лежал и вспоминал. Что вспоминал? Детство. Город Самару.

– Ты знаешь, Агнешка, такой город, Самару? Хочешь, расскажу? Весной, во время половодья, в Самаре на несколько дней прекращаются работы в конторах и учреждениях, отменяются занятия в старших классах гимназий. Тут уж ничего не поделаешь. Природа! И тогда все уважающие себя самаритяне отправляются в кругосветку. Что такое кругосветка? Город Самара расположен на волжском берегу в южном конце Самарской луки, то есть большой излучины реки Волги. Знаешь такую реку? Она огибает Жигулевские горы. Весной Волга разливается вместе с притоками, разливается и небольшая в обычное время река Уса. Маршрут кругосветки у самаритян такой: на лодках самых разных видов, главным образом на гичках, небольших, узких, быстроходных, путешественники отправляются вниз по течению Волги и плывут до села Переволоки. Они причаливают к берегу. Их уже ждут жители села с подводами, запряженными крепкими лошадьми и оборудованными таким образом, чтобы на подводу можно было поставить лодку и переволочь ее в нужное место. Кстати, отсюда и название села – Переволоки. Дело в том, что в половодье на расстоянии в полторы версты к селу Переволоки подходила сильно разливавшаяся Уса, впадавшая в Волгу по течению выше Самары. Весь маршрут самарской кругосветки проходил по двум этим рекам – сначала Волги, потом Усы. А затем снова по Волге, по течению, возвращались домой. А у кантора самарской синагоги был сильный и красивый голос. Про этого кантора говорили, что у него соловей в горле. Да… У вашего ксендза соловей в горле имеется? То-то и оно. Когда он пел, этот кантор, послушать его приходили все, независимо от национальности и вероисповедания. Такие вот дела.

Комиссар задумался, как бы ему получше представить Агнешке девушку Броню, тоже приходившую в синагогу послушать кантора, но девушка Агнешка уже уснула. Во сне она была красивой и кроткой. В ней появилась та теплота, которая обычно появляется в людях, когда они забывают, какими должны быть на людях, в тех или иных обстоятельствах и какими их хотят видеть сначала родители, а после – почтенное общество.

Он решил, что когда она проснется, он непременно ей скажет об этом. Но не успел. Не прошло и получаса, как Агнешка, клюнув в очередной раз носом, уронила альбом на пол. Раздался грохот, похожий на выстрел из пистолета. Девушка очнулась и какое-то время не могла понять, что произошло. А сообразив, смутилась и быстро вышла, даже не закрыв за собою толком дверь…

Впервые за время его пребывания в замке дверь оказалась приоткрытой. И это не доведенное до конца действие не давало комиссару покоя. Не то чтобы комиссар боялся, что кто-то из непрошеных гостей войдет и увидит его. Совсем нет. Было такое чувство, что и он тоже не довел что-то до конца в своей старой жизни, и это обстоятельство может изрядно помешать ему в жизни новой…

Что, если просто встать и уйти сейчас отсюда? Войцеха вот отпустили же! Хотя я мог бы расстрелять его на месте. Но меня ведь тоже могли оставить умирать в чистом поле. Но нет, не оставили, сюда принесли…

– Почему меня до сих пор не убили? – спросил он Белоцерковского, когда тот наконец появился и плотно закрыл за собой дверь.

– Это вопрос или причитания? – Родион Аркадьевич потянул себя за мочку уха.

– Что я такого сделал, что вы со мною носитесь?

– Мне кажется, вернее было бы вам спросить: «Чего я такого не сделал?» А могли бы много чего сделать, списав все на войну… Кстати, все так и поступают. До, во время и после войны. Ни тебе страха, ни чувства вины. Вы никогда не задумывались над тем, что было бы, если бы Каин не убил Авеля?

– К чему вы это? Все равно было бы: «Разве сторож я брату своему».

– Да, господин комиссар, есть в вас что-то чрезмерно библейское.

– Вот удивили, Родион Аркадьевич!

Белоцерковский улыбнулся самому себе. Улыбка его сейчас показалась комиссару знаком превосходства.

– Неоднозначная вы фигура, Ефим Ефимович. Сейчас точнее объяснить не смогу, но при случае, когда голова свежая будет, с удовольствием это сделаю. А впрочем, лучше меня ваши душевные смуты объяснит Ольга Аркадьевна. Мне кажется, она к вам…

– …Родион Аркадьевич!..

– Знаете, я и сейчас могу увидеть ее лицо таким, каким увидел его в первый раз в Москве, на Патриарших прудах. Кругленькое, розовое, сияющее личико с мерцающим взглядом темных глаз. Дело было зимою. Мы катались на коньках, а подле нас на Бронных, на Грузинах, на Пресне происходила революция одна тысяча девятьсот пятого года. Под бобровой шапочкой у нее были короткие светлые волосы, заправленные за уши у висков, и такой маленький сердитый ротик, и я любил ее… Господи, как