Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке - Альберт Мифтахутдинов

— Олимпиада… Моску… — шепнул Ахмед.

— Будем ждать! — уверенно ответил Левочкин. Подмигнул и тихо запел: — Гуантанаме-е-ра-а! Гуахира гуантанаме-е-ра-а!

Ахмед улыбнулся, черная чукотская ночь была в его печальных арабских глазах. Он помахал рукой и быстро, не оглядываясь, покинул порт.

— Где-то вы пропадали, — сказала Натали. — Совсем меня забросили. Не иначе — шерше ля фам!

— Почти! За нами глаз да глаз нужен! Особенно Стаса не удержишь! Вот бонвиван! Влюбился, видите ли…

Стасу отчаянно хотелось в туалет.

— А вот здесь все общественное, в смысле государственное, — шепнул ему Левочкин, покинув Натали, — налево. Не торопись, мы с тобой на посадку последние, я никуда не денусь. — И он вернулся к Натали. Стас пошел по своим делам.

— Так он на Олимпиаду приезжает, — сказал Левочкин Натали.

— Ну и что?

— Как «ну и что»? Я дал ему твой телефон…

— Да ты в своем уме? У меня муж дома!

— Ну и что?

— Как что? Знаешь, что он сделает?

— Что?

— Убьет!

— Кого? Тебя или его?

— Меня!

— И правильно сделает. Но только как же дружба между народами?

— Знаешь?! Иди-ка… сам дружи!

Появился Стас, и они пошли к ДС-9, на посадку.

В Шереметьеве на таможенном контроле их не проверяли, а собрали группу и быстро вывели за барьеры. За всех поручился шеф, да и действительно, к чему процедуры, люди солидные, нарушений никаких не было.

Туристы стояли толпой, распахивались двери, влетали родственники, выхватывали из толпы одного-другого, увозили домой на машинах, ну совсем как родители из детского сада своих малышей.

Остались только Стас Дорофеев, да Ося Левочкин, да Ирина Павловна, хороший человек.

И, руководитель уехал, забрав заграничные паспорта, вернув родные.

— Вон наш интуристский автобус, за нами приехал, идемте!.

— А мы и в Москве как за границей, — сказал Левочкин. — Вы дома, и все они уже дома… А нам до дома… почитай, до Африки в два раза ближе!

— Едемте ко мне! Чаю попьем! У меня тесновато, да как-нибудь перебьемся! Может, соседи на даче, а ключи они нам всегда оставляют, вы не бойтесь!

— Нет! — твердо сказал Стас. — Мы на такси, и вы с нами. Мы вас довезем. Денег полно.

— Как? — удивилась она.

— Мы оба в декларации написали, сколько у нас нашими наличными. А руководитель вернул декларации и сам зачеркнул цифры и написал «тридцать рэ». Каких же тридцать, если мы отпускные не успели израсходовать?..

Друзья простились с Ириной Павловной у ее дома на Ленинском проспекте, обещали писать, расцеловались, сели в машину, и Левочкин сказал;

— На Арбат.

Машина остановилась за Вахтанговским театром напротив магазина «Авторучки». Левочкин поискал двухкопеечную монету, пошел к телефону-автомату.

Была поздняя ночь.

— Ага, путешественник вернулся! — звучал в трубке родной голос. — А в день отлета зайти не соизволил? Ну-ну! И Стаса бедного небось замучил, да?

Это была жена их друга, арктического человека, ученого и путешественника, умершего три года назад.

— Чего звоните? Берите такси и ко мне! Немедленно! Часу вам как раз хватит! И ничего не добывайте, чай у меня есть и все остальное. Ося, такси и дуй со Стасом сюда, черт вас возьми!

— Спасибо, — сказал Ося. — Я вот сейчас отпущу такси и…

— Почему «отпущу»?

— Да я звоню из подъезда, из автомата!

— Ну, голубчики! Только появитесь! Ох и достанется!

Стояли два северянина, счастливые, на Арбате, в прекрасном городе Москве.

Все быть может в такую погоду

Поздней осенью экспедиция свернула работы, и Николай Зингер остался на острове один до будущей весны в качестве сторожа экспедиционного оборудования и смотрителя маяка. Маячок хоть и был автоматическим, но глаз за ним нужен — мало ли что.

Чтобы не было так скучно коротать полгода — с октября по март — начальник оставил ему собаку, беспородного пса по кличке Галс. Вообще-то его звали Галстук, но гидрографы вели промеры со льда галсами, вот и сократили его имя до привычно профессионального — Галс. Хоть и невелика от собаки польза, да, глядишь, и облает вовремя медведя, если тот появится. К тому же кто, как не собака, скрасит одиночество в долгой полярной ночи?

На восточном берегу острова километрах в тридцати — полярная станция на пять человек, туда бы перебраться на зиму, но у Зингера предписание — жить на базе, и он живет, соблюдает инструкцию, хоть ему и тоскливо.

Если для Зингера приходит на полярку радиограмма или вертолет когда занесет газеты да письма, снаряжается тогда на полярке упряжка, кто-нибудь из зимовщиков дня на два едет к Николаю в гости. А если некогда или неохота, просят попутную охотничью нарту — на острове две охотничьи избушки, на сезон с октября по апрель приезжают с материка эскимосы — две семьи, старики со своими старухами. Все побережье вокруг острова — их сплошной охотучасток, всюду капканы — на берегу и во льдах, в гости ездить охотники любят, уговаривать не надо, а расстояние для упряжки не помеха.

Так и живет Зингер — от людей до людей. От почты до почты. От радиограммы до радиограммы. С видом на море, на льды, на окружающие лагуну сопки.

Зингер смотрит на окно, но на дворе пурга, и если б пурга прекратилась, то стало бы видно палатку (полузанесенный снегом продуктовый склад), затянутый парусиной трактор ДТ, дощатое узкое строение (там движок), деревянный балок на санях (там инструменты и приборы), груду бочек из-под соляра, бензина и керосина. Вот и вся база. А жилой дом, в котором коротает дни и ночи, вернее, сплошную полярную ночь, Николай Зингер, поставлен капитально. Его собрали прошлым летом из готовых деревянных панелей. Большой коридор, три комнаты, кухня — можно топить углем, дровами или при помощи доморощенной конструкции соляром — и, что далеко не мелочь, туалет в коридоре, рядом с кладовкой и загородкой для пресного льда.

Одна комната — служебное помещение. Там висит пустая доска приказов, в кучу свалены рулоны карт и калька, огромный приемник «Грундиг» стоит на подоконнике, здесь же самодельная этажерка, а вся библиотека — два десятка книг, журналы на любой вкус и справочники по специальности.

Вторая комната — жилой отсек для гидрографов, кубрик, как они его называют, по всем стенам двухъярусные нары, всего на двенадцать человек.

Третья комната — столовая. В ней-то, собственно, и живет Николай Зингер, из нее-то и смотрит сейчас в занесенное снегом окно.

Столовая — самая теплая комната в доме, сюда и перетащил Николай на время зимовки раскладушку и спальный мешок. Когда он на кухне готовит еду, вторая половина кухонной печи (так уж построен дом) одновременно обогревает и столовую. А в служебном кабинете и в кубрике — бодрящий рабочий холодок, но жить можно, никто не жаловался.

Сегодня он проснулся рано от какого-то неясного шума. Долго лежал в мешке, прислушиваясь. Потом понял — это шуршит снег, начинается метель. Вскоре запело в трубе, засвистело, завыло, и наконец, все слилось в сплошную какофонию.

Николай поплотнее прикрыл дверь в коридор, чтобы не нанесло снегу, приготовил завтрак и за плотной вкусной едой попытался посмотреть на себя и свою жизнь со стороны. Галстук не мешал его внутреннему монологу, дремал у печи, знал, что в такую погоду о прогулке и думать нечего.

«У нормальных людей утро начинается с лица любимой, — думал он. — Ты ее целуешь, говоришь «доброе утро», она в ответ — в зависимости от настроения, а тут? Сам с собой здороваешься! Была бы жена, здесь бы не оставили. Или бы оставили вместе с женой. Нет, она бы сюда не поехала!»

У Николая даже на примете нет никого в поселке, но он уже четко знает характер своей будущей супруги.

«Нет, сюда бы она не поехала… А вот эскимоска бы поехала. Возьму и женюсь на эскимоске!»

— Эй, Галстук! Жениться или нет, как думаешь?

Галс кивает головой и машет хвостом.

«Одобряет…» — вздыхает Николай и вспоминает, что у него нет ни одной знакомой эскимоски.

«Ну и жизнь!» — злится он и закуривает сигарету.

На Севере Зингер уже десять лет, ему за тридцать, начинал в западном секторе Арктики, в Мурманске, Архангельске, затем в Тикси перевелся, потом был Певек, а теперь и вовсе восток, дальше некуда — бухта Преображения на Чукотке.

«Добрался до края света, мечту своей жизни осуществил…»

С точки зрения других живет Зингер безалаберно. Кочует «по северам», семьей и домом не обзавелся, кооператив на материке не строит, не нужен он ему, машину покупать не собирается — водить не умеет, гусарствует в отпуске, и некому его наставить на правильный путь, никто не хочет властной рукой изменить его образ жизни, образ жизни закоренелого полярного холостяка.