Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

Нет-нет-нет-нет-нет Нет, только не я! И вечернею порой Нет-нет, ой-ой-ой. Сидеть не стану я с тобой Нет-нет, ой-ой-ой. Нет-нет-нет-нет-нет Нет, только не я!)

Он почувствовал себя оскорбленным, обнаружив, что воду, которую он предложил им, они не пили — оказывается, они лишь подносили оловянную кружку к губам и делали вид, будто пьют. После горный ветер еще несколько дней доносил до него их пение. Нет-нет-нет-нет-нет, нет, только не я!

Был и еще один гость, заставший его врасплох (горный дух весело подтрунивал над Иедидией, когда тот выбирал из овсяной крупы долгоносиков и отпускал их — почему бы ему просто не промыть крупу в речке, почему бы ему не вытащить из хижины вообще все пожитки, да и постель заодно, и низенькую табуретку, с таким трудом сколоченную, не взять все это и не выкинуть! — вот потеха-то! — а как хорошо ему потом станет! Ведь сказал же Христос: оставьте всё, что имеете, и идите за Мной!), — необыкновенно высокий мужчина лет тридцати с небольшим, с падавшими на плечи темно-русыми волосами с проседью. Загорелый, с кожей, поблескивающей от крошечных кристалликов соли, с длинным прямым носом и миндалевидными глазами, в которых плавали похожие на головастиков зрачки с такими же, как у головастиков, миниатюрными хвостиками. Удивительный человек — выше Иедидии больше чем на голову и, по всей вероятности, очень сильный — рюкзак и оборудование для ночлега он нес так, будто поклажа была невесомой, и тем не менее говорил он вежливо и мягко, с подчеркнутой учтивостью. Он угостился миской растворимого грибного супа и грелся у очага, однако его, по всей видимости, более всего интересовала местность, и он засыпал Иедидию вопросами: будучи по профессии картографом, он работал над грандиозным проектом, на который уйдет много лет — составлением подробной карты региона под названием Нотогамаггонотогоннагонгавоггатонота. Делая карандашом заметки, он выспрашивал Иедидию о реках, ручьях и родниках, о горных озерах и прудах, даже самых мелких, о тропинках, проложенных в горах первопроходцами и давно заросших. Для пущей верности он раскладывал перед Иедидией свои подробные рукописные карты, служившие, очевидно, предметом его гордости: если вдруг карты оказывались чересчур близко к огню или Иедидия случайно дотрагивался до них, это вызывало у незнакомца неподдельную тревогу. «Нет ничего важнее, чем изучить точные очертания земли, на которой мы живем, — мягким, спокойным голосом говорил он Иедидии, — это наш способ познать Господа». Слышать это Иедидии было приятно, но этот высокий человек не проявлял ни малейшего интереса к самому Иедидии, и это привело его в замешательство.

А еще был Мэк Генофер. Слишком уж часто — каждые шесть или семь месяцев, а может, раз в год — когда Иедидия меньше всего ожидал этого, его навещал Мэк. Этот траппер жил на восточном склоне Маунт-Блан, один, как и Иедидия, но, вероятно, самодостаточным себя не чувствовал: он охотно наведывался в отдаленные поселения в Контракёре, где сбывал пушнину, а оттуда отправлялся в города, расположенные дальше к югу, в Форт-Ханну, Иннисфейл и даже в далекий Нотога-Фоллз, о котором у Иедидии сохранились лишь смутные воспоминания. Про Генофера говорили, что в свое время он перебрался в Новый Свет, чтобы избежать Ньюгейтской тюрьмы, а Манхэттен покинул и в одночасье махнул на север, чтобы уклониться от воинской повинности, и что, не сбеги он с берегов Лейк-Нуар в горы, ему пришлось бы жениться. Иедидия знал о нем мало и никогда не задавал вопросов — разве что справлялся из вежливости о здоровье. Генофер, без сомнения, был шпионом Жан-Пьера и, возможно, даже намеревался заманить Иедидию в ловушку, однако тот был способен терпеть его недолгое присутствие и никогда не выказывал гнева.

(Как часто приходил Генофер, как надоедливо крутился под ногами! Один день в горах — это все дни, все дни — как один, непрерывное движение солнца по небосклону, минута за минутой, как одно дыхание, вот время рассвета, вот полуденная пора, а теперь день клонится к вечеру, солнце, разрастаясь, ползет вниз, наступают сумерки — совсем ненадолго, — и мир погружается в ночь, и разум окутывает забытье сна, такая же тьма, как та, что отступает перед солнечным светом. Дни стремительно пролетали, и в них появлялся Генофер, снова и снова; он сконфуженно ухмылялся Иедидии, обнажая потемневшие зубы, а порой и кончик красного языка — Иедидия воображал, но и сам знал, что это лишь фантазия, — что кончик язык у Генофера слегка раздвоен. Дойдя до расчищенной площадки, Генофер всегда аукал Иедидии и охотно гостил в его хижине, иногда по нескольку дней дожидаясь, когда вернется Иедидия.)

С выпяченной грудью и хилыми ногами, в побитой молью шерстяной кепке, в любую погоду низко надвинутой на лоб, Генофер и впрямь был шпионом Жан-Пьера, однако, как он сам неоднократно повторял, прежде всего считал себя другом Иедидии. «Мы оба ушли в горы, подальше от этих… — тут он, подыскивая точное выражение, порой выплевывал ругательство. — И должны поддерживать друг друга. И не надо лишних слов». Но все же он говорил, потому что, когда язык у него развязывался, Генофер мог трепаться часами, пережевывая угощение, которое вынужденно предлагал ему бедный Иедидия (чаще всего это были вкусные сушеные абрикосы, а еще мармелад и малиновое и клубничное варенье, присланное женой Луиса, полоски вяленой говядины и карамельные конфеты), пересказывая, хоть Иедидия и не просил об этом, все слухи и подробности, не просочившиеся в письма Луиса (тот продолжал исправно писать, хотя Иедидия уже давно не утруждал себя ответными весточками).

Если верить Геноферу, то поселение у Лейк-Нуар стремительно разрасталось, его жители затевали из-за территорий споры и даже дуэли, мужчины гибли в пьяных драках, в схватках с индейцами и метисами, и тех линчевали, а еще там появился целый клан белых бедняков по фамилии Варрелы — они жили у подножия, но по одному перебирались в поселение. Жан-Пьер и Луис скупали земли и огораживали их, что вызывало негодование и зависть, но особое возмущение вызывали некоторые сделки, что проворачивал Жан-Пьер — так, недавно он заработал кругленькую сумму, продав несколько десятков возов «навоза арктического лося» фермерам, живущим ниже по реке, — почвы там