Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

прядями, поражали своей волнующей красотой.

Братья смотрели на девочку. Сколько прелести в ее овальном личике, курносом носике, в ее блестящих глазах. И в манере держаться, одновременно робкой и надменной, опасливой и капризной…

Красивая девочка. Но, прежде всего, ребенок.

Они выехали из Пэ-де-Сабль под дождем, Гидеон впереди, посадив перед собой в седло Золотко. В непромокаемой плащ-палатке, колпаком нахлобученной ей на голову, девочка дрожала от холода. Когда они, незадолго до заката, остановились на привал, дождь превратился в снежные хлопья.

— Вот, завернись в плед, погрейся, — сказал Гидеон. — Кстати, нам дали с собой много всякой снеди. (Жилистый копченый окорок, несколько ковриг хлеба из темной муки, ломаные куски козьего сыра и полдюжины жестянок свинины с бобами. В последнюю минуту Гудхарт сунул Юэну в седельную сумку упаковку яиц, но, когда ее открыли, почти все яйца оказались разбитыми.)

От усталости Гидеон с Юэном едва перемолвились с Золотком парой слов. Девочка свернулась у костра, уставив невидящий взгляд в огонь. Братьям не хватало сил даже беседовать друг с другом. Они молча передавали из рук в руки бутыль, и Гидеон мысленно перенесся в швейцарское шале, глядел, словно наяву, на озеро Мелдром и отчаянно сожалел о том, что уехал оттуда. Он вновь видел хозяина и его гостей, представлял, как они, сидя в лодках, ловят окуней, и на этот раз ему показалось, будто один из молодых гостей, светловолосый и бородатый, не делавший попыток завязать разговор с Гидеоном и Юэном, не только внешне, но и неповторимой манерой держаться напоминает Николаса Фёра. Гидеон вздрогнул. Ему хотелось возразить, но говорить не получалось. В слабом пламени костерка перед ним навязчиво маячили фигуры: вот Лея с ее гротескно раздутым животом и распухшими ногами, сын Гидеона Бромвел в очках с проволочной оправой, с чопорным, по-стариковски самодовольным выражением лица, вот любовница Гидеона Гарнет — она тянет к нему свои тонкие руки, ее рот округляется в молчаливом исступлении страсти. (Оставь меня в покое, — шептал Гидеон. — я не люблю тебя. Я не могу любить никого, кроме Леи.) И, заслоняя собой всех остальных, — их новый ребенок, Джермейн, с пухлыми щечками нежного персикового оттенка, со зловеще блестящими глазками. Гидеон вдруг вспомнил, что в ночь перед тем, как они с Юэном покинули поместье Мелдрома, ему приснилась Джермейн, и сон этот был каким-то образом связан с их бегством. Надо же! Нужно спросить Юэна, не снилась ли она ему…

Внезапно он дернул головой, заметив рядом какое-то движение. Оказывается, он заснул прямо перед костром, уткнувшись лбом в колени, а когда проснулся, то перед ним предстало отвратительное зрелище: его брат Юэн, навалившийся на Золотко, взгромоздившийся на нее, зажимающий ей огромной рукой рот и нос, чтобы не закричала. Пытаясь остановить брата, Гидеон рявкнул на него, затем, вскочив на ноги, ухватил за волосы и оттащил от девочки.

Юэн, Юэн, ты что наделал?! — повторял Гидеон. — Во имя Господа милосердного — что ты наделал?

Однако Юэн был чересчур пьян и ошарашен, чтобы хоть как-то защищаться. Полуодетый, он лишь отполз в сторону и, будто нашкодивший ребенок, спрятался под спальным мешком. Золотко всхлипывала, из-под полуопущенных век виднелись белые полумесяцы, но она была чересчур измучена, чтобы отвечать на расспросы Гидеона. Через полминуты она вновь уснула, и Гидеон, глядя на нее, подумал, что оно и к лучшему — даже если Юэн и причинил ей вред, даже если у нее кровь, несколько часов сна придадут ей сил.

Так прошла первая ночь. На следующие сутки они расположились на ночевку возле небольшого ледникового озера, и Гидеон уселся между Золотком и Юэном (тот в смиренном раскаянии почти весь день был немногословен) и снова не мог отвести взгляда от огня, где танцевали бесовские образы: его жена, дети, любовница, его отец и мать, Николас Фёр на взвившемся на дыбы жеребце, дед Гудхарта с изборожденным морщинами лицом и внимательными умными глазками… Фигура женщины, непристойно подзывавшей его к себе. Ее светлые растрепанные волосы ниспадали до талии, ее миниатюрная грудь обнажилась, так что видны были маленькие твердые соски безупречной формы. Хотя из-за долгого пути по горным дорогам, из-за влажного холодного воздуха у Гидеона болели кости, хотя ему не хотелось поддаваться ее чарам, Гидеон на коленях подполз к женщине… которая оказалась более увертливой и неуступчивой, чем он предполагал… Закрыв глаза, со звенящим в голове раздражением, скорее напоминающем гнев, чем страсть, Гидеон пытался унять ее крики, с силой зажимая ей ладонью рот и нос. Молчи. Молчи, иначе я буду держать твою голову под водой.

Он пробудился от отчаянных криков Юэна. Вцепившись Гидеону в волосы, брат оттаскивал его от девочки, а та осыпала его ударами своих хилых кулачков, лопоча что-то на незнакомом Гидеону языке.

— Гидеон, ради Господа! Гидеон! — Юэн дернул его назад, и Гидеон оступился и упал, а за ним и Юэн. Отдуваясь, они лежали в грязи, не глядя друг на другу. А затем Юэн прошептал: — О Господи, Гидеон. Ты…

Он заплакал. Рыдания разрывали ему грудь и горло. Вот как он должен поступить: подняться на ноги, добежать до озера и броситься в чистую ледяную воду, чтобы одежда намокла и налилась тяжестью и утянула его на дно, чтобы его спутанные волосы и борода стали неподъемными, а невидящие глаза раздулись и никто не знал, где он лежит, чтобы никто не знал его имени, а его место на семейном кладбище пустовало вечно… Он должен подняться и добежать до озера, даже если брат станет его отговаривать…

Но вместо этого Гидеон уснул.

И, проснувшись перед рассветом, увидел, как брат возвращается с озера, где обливал водой голову и грудь.

— Доброе утро, Гидеон, — делано бодро поприветствовал его Юэн.

Они посмотрели на девочку, свернувшуюся калачиком на пледе, на ее веснушчатое личико, бледное и изнуренное, почти прозрачное и тем не менее завораживающее — курносое кукольное личико, такое же невинное, как у Кристабель. Из полуоткрытых землянично-розовых губ вырывалось слабое дыхание. Она спала крепко и безмятежно, как и полагается ребенку, и, вполне вероятно, что она напрочь всё забыла.

— И всё же, ям нехотя проговорил Юэн, — стоило бы ее утопить.

Гидеон потер обеими руками лицо