Аноним (СИ) - Тедеска Нави

Отточенным лезвием гильотины над ним висели обязанности: он должен был закончить начатое и выкрасть все бумаги, касающиеся пребывания послушника с именем Луи де Перуа в аббатстве из кабинета отца-настоятеля. Они вдвоём подняли шум, разворошили этот улей. Ославили знаменитого политика, вскрыв самые грязные, самые тайные его пристрастия. А теперь пора убираться, пора, пока прибывшие независимые приставы не копнули чуть глубже, чем нужно. Свидетелей преступления более чем достаточно, и не так уж и важно, что за мальчик находился в это время под тяжестью грязного, несдержанного извращенца Русто. Вздохнув и на миг закрыв глаза, посылая мысленно тепло и нежность своему ученику, Джерард накинул капюшон рясы и скрылся в тёмных, сырых коридорах помещений внутреннего двора.

****

Экипаж неторопливо следовал по заданному маршруту, лишь иногда чуть сильнее вздрагивая от камня или ухаба, попавшегося под колесо. Они сидели внутри, тесно прижавшись друг к другу, обвивая друг друга руками. Джерард в простом костюме для верховой езды с чуть надменным обычно, но будто оттаявшим сейчас лицом с закрытыми глазами прижимал к себе Фрэнка, укутанного разорванной рясой. Тот, прячась в своих раскиданных по плечам волосах, баюкал голову на уверенном мужском плече, всё ещё изредка всхлипывая и судорожно вздыхая. Своими пальцами он так цепко впивался в ткань сюртука, будто зарёкся хоть когда-нибудь отпускать его. Он мечтал целую вечность провести на этих коленях, возвращая былую свою уверенность и веру в людей.

— Я боялся, что вы не успеете, — тихо, сдавленно сказал Фрэнк, наконец, выдохнув в шею своему спасителю. — Если бы вы знали, — судорожно всхлипнул он, и горячая слеза снова скатилась по его умытому, но до сих пор опухшему и саднящему от ударов лицу.

— Господи, мальчик мой, — зашептал Джерард, и вторая рука его, не удерживающая такого желанного веса на своих коленях, мягко прошлась по спине Фрэнка, пока не зарылась пальцами в растрёпанные длинные волосы, — прошу, перестань мучить себя. Не рви моё сердце, я сам едва не умер, увидев тебя таким… Я бы не простил себе, если бы произошло что-то большее… И так всё, что случилось — слишком много для такого светлого, чистого человека, мой милый, нежный Фрэнки. Я так проклинаю себя… Со всей яростью, до глубины души! Ненавижу за свой вчерашний порыв. Я будто увидел себя со стороны: безрассудное, сумасшедшее животное с пеной у рта, ослеплённое одним единственным желанием — властвовать над тобой. Сминать, подавлять… Меня до сих пор мутит, едва я вспоминаю, что натворил вчера утром и то, что увидел сегодня, я чуть не допустил непоправимое…

Рука сжалась на затылке Фрэнка, заставляя того ещё сильнее приникнуть к своему напряжённому плечу. Фрэнк, услышав его слова, позволил себе едва заметно улыбнуться, чуть касаясь горячей шеи губами.

— Не корите себя, прошу… Я знал, на что иду, и предполагал такое развитие событий. Предполагал, но не был к нему готов. И в этом моя слабость. Мне стыдно, и я до сих пор не могу забыть своего страха перед тем, что могло произойти. Не знаю, оправился ли бы я от подобного…

— Это тяжело, — неожиданно тихо и грустно произнёс наставник, горько вздыхая. Он будто вспомнил о чём-то, тщательно забытом, и вдруг… Вдруг Фрэнк понял, что наверняка, совершенно точно у Джерарда был подобный горький опыт насилия… А может, даже и не один, ведь у Джерарда, в отличие от него, разнеженного мальчика, не было наставника за спиной, что хотел бы всей душой защитить его. Почувствовав себя таким никчёмным и бесполезным, Фрэнк лишь сильнее зарылся носом в его шею, горько коря себя за излишнюю чувствительность.

— Когда вы появились в моей келье, я думал, что это сон, — прошептал он, млея под мягкими поглаживающими движениями пальцев в своих волосах. — Я ведь только вернулся после беседы с настоятелем и ещё не отошёл от повторно воскрешённых эмоций. Мне было так страшно, я едва ли стоял на ногах… Но вы забрали меня оттуда, и мне уже совершенно всё равно… Простите мне моё малодушие и нытьё, Джерард. Я честно стыжусь этой своей стороны. Вы слишком сильно опекаете и оберегаете меня от всего, поэтому мой панцирь слишком мягок. Но я благодарен вам всем сердцем, что вы со мной. До сих пор со мной. Что не отвернулись от меня после всего…

— Что… что ты несёшь? — рука в его волосах замерла, а шёпот Джерарда казался обескураженно-напряжённым. — Отвернуться? Оставить тебя?! Ты понимаешь, что я сходил с ума от понимания того, что могу потерять тебя? Навсегда? Если бы он увёз тебя куда-то, если бы убил? О, Господи, да этот ублюдок мог сделать всё что угодно, ты видел его глаза? Он же сумасшедший! Ты сорвал с него маску и оголил всё то, чем он является на самом деле. Когда я, прорабатывая наш план, представлял, что его грязные руки коснутся твоего нежного тела… — Джерард тихо, но так искренне зарычал, что Фрэнк вздрогнул. Джерард лишь крепче притянул его к себе, когда заговорил снова. — Я истерзал себя, исполосовал своими же ногтями, потому что не мог ночами думать об этом спокойно. Ты не видел, да это и не важно, но… Просто ты не понимаешь ещё, мой сладкий, мой невероятный мальчик, степень моей личной одержимости тобой. Ещё вчера я и сам не понимал до конца, но сегодня, после всего… Господи… — он будто задыхался, шумно втягивая носом воздух: — Люблю тебя, Фрэнки… Люблю… Ты мой, люблю тебя… Ti amo… — продолжил шептать Джерард уже на итальянском, судорожно сжимая в объятии, слепо утыкаясь губами и носом в мягкость его волос.

По телу Фрэнка прошла сладкая судорога, разом смывая се страхи и накопившуюся усталость. Услышав столь заветные, совершенно нежданные сейчас слова, все его нервы оголились, проросли из тела, точно побеги молодой весенней травы. Возбуждение затопило всё нутро, гулко толкнувшись в голову, стирая все мысли, затуманивая взгляд. Он хотел быть с Джерардом сейчас так сильно, что почти физическая боль разрывала сердце, разбрызгивая его разноцветным конфетти леденцов монпансье.

Отстранившись, поймав чуть виноватый, но всё такой же жаркий взгляд Джерарда, он наклонился ближе и встретился с влажными, обкусанными губами. Внутренности словно перетряхнуло от нежности этого кроткого поцелуя. Кроткого до тех пор, пока Джерард, глубоко вдохнув, не впился в его губы, даря самый жаркий, страстный, необузданный поцелуй в жизни. Фрэнк вцепился в его затылок со стянутыми лентой волосами, удерживая, принуждая быть более настойчивым, лишая всякой возможности отстраниться. Его разбитую губу и щёку саднило от жадного поцелуя, но боль была нужной, сладчайшей, напоминающей о том, что происходящее — не сон и не очередная ночная фантазия. Кажется, в экипаже стало слишком жарко, пот потёк под рясой по позвоночнику, и Фрэнк вздрогнул от этого ощущения. Джерард ласкал его рот изнутри влажным, безумно горячим языком, скользя руками по телу, но вдруг остановился и, выдохнув, оторвался от тёмно-алых зацелованных губ.

— Нет, Фрэнки, мальчик мой… нам надо остановиться сейчас. Ты весь изранен, а я… Я словно животное, схожу с ума от запаха крови, уплываю от одного взгляда на тебя такого. Теряю всякий рассудок, сам превращаюсь в старика-извращенца… Это… ужасно, — Джерард рвано дышал, взгляд его был рассеянным, а слова вылетали точно помимо воли: он до сих пор сжимал его талию в своих объятиях.

И Фрэнк улыбнулся. Это было время заявить о себе. Заявить о том, что и он имеет собственную волю и желания. И сейчас его воля была в том, чтобы оказаться так близко к Джерарду, как только можно. В том, чтобы забыть всю грязь, смыв её потоком любви.

— В старика-извращенца? — с вызовом, тихо повторил он и вдруг, настойчиво оттолкнувшись, отстранился и сел на противоположное мягкое сидение. Наслаждаясь обескураженным взглядом Джерарда, медленно развёл колени и убрал мешающиеся полы порванной рясы, бесстыдно представая во всей обнажённой, развратной красе. Джерард пожирал его глазами и часто, поверхностно дышал приоткрытым ртом. Фрэнк упивался своей внезапной властью и наспех придуманной ролью, когда он руку, секунду назад ещё безвольную, вдруг изящным жестом опустил на свою твёрдую поднявшуюся плоть. Танец собственных пальцев был неторопливым и по всей видимости захватывающим, ведь Джерард не мог отвести взгляда, еле слышно постанывая и смаргивая от накопившегося напряжения. Он кусал свои тонкие губы, не в силах пошевелиться.