Аноним (СИ) - Тедеска Нави

— Вы не понимаете меня даже сейчас, если думаете подобным образом, Джерард, — горько выдохнул Фрэнк. В его глазах снова замерцали бусины слёз. — Почему вы так жестоки ко мне?

Он хотел было подняться, но Джерард ловко схватил его за руку и вернул на прежнее место, к своим ногам, мягко склоняя голову на колени. Некоторое время больше ничего не происходило, но затем ладонью Джерард робко и нерешительно коснулся тёмно-каштановых волос. Фрэнк глубоко вдохнул и закрыл глаза, отдаваясь сладкому ощущению желанных тёплых пальцев, путающихся в его прядях.

— Прости меня, мой мальчик, и не держи зла, — прошептал Джерард. — Ты так дорог мне…

Джерард позволил себе расслабиться, сползая по креслу чуть ниже и разваливаясь перед камином, а Фрэнк лишь так же лежал на его коленях, обняв их руками, закрыв глаза. Он грелся, купался всем существом в этой непривычной, даже дикой для него нежности и ласке. Спину мягко лизал жар камина; щека, касающаяся колен, горела огнём. Внутри, наконец, что-то со вздохом улеглось, успокоилось, перестало ныть. Именно в этот момент Фрэнк почувствовал, как всё медленно, неповоротливо, но уверенно встало на свои законные места, и что возлюбленный больше не станет отталкивать его. Потому что, сколько бы он ни молчал, а чувства не скроешь: они просачивались сквозь кожу, разливались в воздухе и входили в лёгкие Фрэнка с каждым вдохом, наполняя счастьем и умиротворением.

Не в этом ли был смысл жизни — сидеть вот так, у камина, качая голову на коленях любимого мужчины?

Глава 25

Конец спектакля. Под занавес.

Месье Жаккард Русто изнемогал всё утро, пока длилась исповедь, и всё последующее время воскресной службы, в которое буквально прожигал похотливым взглядом макушку тёмно-каштановых волос, то и дело мелькавшую в отдалении на первых рядах среди различных макушек таких же послушников. Но этот не был «таким же», о нет! Неземное существо с изящностью и непорочностью ангела отвечало ему, он мог бы поклясться, и то, что эти знаки внимания были такими смущёнными и неявными, лишь распаляло его воображение и мутило рассудок. О, как он желал его! Он не мог работать, и субботнее исчезновение юноши выбило его из колеи, напугало до полусмерти — он так боялся потерять своего ангела из виду, упустить…

Месье Жаккард всё решил буквально в эту бессонную ночь. Он сказал себе, что если сегодня юноша волею судьбы окажется в аббатстве, он похитит его. Кандидатура как нельзя удачна: родителей нет, а опекуну он словно кость в горле. В монастыре, конечно, поднимется переполох, но ненадолго — мало ли молодых послушников сбегало то и дело от суровой жизни в стенах аббатства навстречу случайным заработкам и молоденьким служанкам ближайших поместий? Тем более, лето уже на подходе — самое прекрасное время для того, чтобы ринуться куда глаза глядят из этого душного, пыльного, давящего строгостью и правилами места.

Жаккард сидел в нескольких рядах от своего ангела и не мог отвести глаз, то и дело перебирая пальцами кружева своих манжет, или изредка суча ногами от волнения. Спина его время от времени покрывалась налётом холодного, липкого пота, когда он думал о том, как будет объяснять своему лакею, что это за безвольное тело юноши в его руках. И хотя тот не был приучен задавать лишних вопросов, всё же мужчина решался на подобное преступление впервые и волновался до безумия. Раньше он никогда не заходил дальше обычного наблюдения или ласк, если всё происходило в борделе.

Но нынче он буквально помешался — старое сердце колотилось в нездоровом ритме, а ладони потели. Он чувствовал лёгкое предвкушающее возбуждение даже сейчас, когда просто представлял, как буквально посадит этого ангела на цепь и будет истязать до тех пор, пока не уймёт жаркий, дьявольский огонь внутри, опаляющий его чресла. Представлял, с какой нежностью будет после залечивать его раны, до тех пор, пока желание истязать не проснётся вновь. О, он уже считал себя одержимым. Одержимым ангелом, если такое вообще возможно.

Он боялся, что скончается в скором времени, если не выполнит столь ясных повелений своего тела, рьяно поддерживаемых острым ещё умом. План был безупречен и готов к исполнению. Оставалось дождаться окончания проповеди и усыпить бдительность юноши ажурными и бессодержательными схоластическими рассуждениями.

Аббат говорил долго и невозможно медленно. Каждая фраза проповеди этого совсем нестарого ещё мужчины растягивалась для месье Русто на драгоценные десятки минут, которые он мог бы уже быть в очаровательном обществе Луи де Перуа, этого невероятного юноши с бледной нежнейшей кожей и лёгким румянцем на широких, таких нефранцузских скулах. Жаккард изнывал от бессилия, осознавая, что ничем не может поторопить этот нудный поток слов, и тешил себя лишь тем, что проповедью богослужение оканчивалось, и после неё следовала общая обеденная трапеза.

Ловя взглядом точёное ушко Луи де Перуа и белую, такую стремительную линию шеи, мужчина считал удары сердца, чтобы хоть как-то удерживать себя в адекватном состоянии. Сосед по скамье, полный немолодой месье, и его супруга уже некоторое время подозрительно косились на него, но тому было плевать. Что значат такие мелочи по сравнению с невероятным блаженством и удовлетворением, что сулило общество скованного по рукам и ногам юного ангела во плоти?

Он задумался настолько, что успел пропустить окончание проповеди, и лишь неприязненное: «Не могли бы вы нас пропустить, месье?» — заставило его очнуться от своих сладостных мыслей. Тут же вскочив, Жаккард начал голодно рыскать взглядом по суетливой, гомонящей толпе, обмирая от леденящего страха упустить свою жертву. И, теряя последнюю надежду с весёлой толпой послушников, спешащих выйти из собора, вдруг ощутил мягкое похлопывание по плечу сзади:

— Месье? Месье Жак? Как же я рад вас видеть! Я боялся, что вы больше не посетите это место, и мне не с кем будет поговорить о… — юноша будто слегка смутился, — обо всём. Возможно, это прозвучит глупо, но я скучал по вашему обществу.

Что он делал, о, что делал этот юный стервец! Он и предположить не мог, какое взрывное действие производили на Жаккарда эти смущённые, чуть неловкие слова. Всё сильнее алеющий румянец заливал нежную кожу скул, кончики небольших ушей уже были ярко-пунцовые, и Луи то и дело прятал взгляд под тёмными, густыми ресницами и покусывал губы, заставляя месье Русто нервно, несыто сглатывать. Едва дождавшись, когда из собора выйдет последний человек, мужчина повёл своего спутника к дальнему ряду лавок около кабинок, где ранним утром каялись в своих грехах все желающие.

Присев, они завели вполне светскую беседу, и юноша не преминул высказаться полно и долго о своих мыслях после проповеди отца-настоятеля.

— Вы знаете, месье Жак… Такому молодому и неопытному в жизненных делах человеку, как я, тяжело понять, что значит «отказаться от мирского во имя духовного, отказаться от телесного на благо духа». Каждое утро тело моё горит огнём, заставляя предаваться совсем не смиренным мыслям, и я ничего не могу поделать с этим — это будто выше меня, — Луи пугливо, но всё же чуть придвинулся к нему, подаваясь ближе всем телом и заглядывая в глаза своими, затуманенными и просящими. Его голос почти сходил на шёпот, он волновал, и месье Русто сжимал и разжимал кулаки на своих коленях, перебарывая необузданное желание схватить Луи прямо сейчас. Но нет… Ещё немного времени, пока все уйдут внутрь хозяйственных помещений для трапезы. Иначе их могут услышать.

— О чём именно ты говоришь, мой мальчик? — наконец, разлепил он сухие губы, не рискуя смотреть слишком долго в эти манящие дурманом глаза. — Расскажи мне больше, возможно, я сумею помочь.

— Простите, но, — Луи зашептал, наклоняясь ближе, — именно вы причина моих метаний. В тот раз, когда вы прикоснулись ко мне, с моим телом будто случилось что-то. Я испугался и оттолкнул вас тогда, но… Никогда прежде я не чувствовал себя так… странно, — закончил тот и вдруг, чуть раздвинув колени и откинув верхнюю полу рясы, оставив лишь тонкую ткань подрясника, провёл рукой по паху, очерчивая своё возбуждение, вздрагивая от движения своей же руки и испуская еле слышный стон. — Что со мной, месье Жак? Я болен? Одержим?