Черный мотылек - Барбара Вайн

Две картонные папки, положенные одна на другую и стянутые одной резинкой, мирно лежат на столе перед ним. В конце концов, это всего-навсего бумага, черные буквы на белом фоне. Но печатные листы всегда выглядят невинно. Что может быть обманчивее, если вспомнить, какие беды способно натворить печатное слово?

В субботу Роберт уезжал в отпуск с женой и младшими детьми, которые еще жили дома. Служащим «Карлион Брент» полагалось отдыхать в августе, в мертвый сезон. Итак, одну рукопись он прочтет сейчас, вторую возьмет с собой в Луберон. Какую сейчас?

Очевидное решение — начать с более короткой книги. С той, которую не хочется читать, спихнуть бы ее поскорее. Он рассчитывал одолеть роман за два-три часа. Потом наступит черед Сариной книги. Ее он будет читать на прогретой солнцем веранде отеля или за столиком кафе… Сохранились ли фотографии Джеральда с маленькими дочками? Вроде бы он видел одну в архиве издательства. Отличная выйдет обложка.

Сунув «Запретный лес» Титуса Ромни в кейс, Роберт отнес его домой и после ужина и девятичасовых новостей извлек рукопись из картонной пачки и начал читать.

29

I

К северу заросли становились зелеными, густыми, настоящий лес с зелеными полянами. Но здесь деревья были приземистыми, пыльными и даже весной, казалось, не могли распрямиться во весь рост. Если пройти немного по тропе, охватывает тишина, город отступает. Замирает шум большого шоссе, фонари тоже остаются позади. Небо прозрачно-серое, не темное, на нем громоздятся яркие тучи, похожие на осколки, луна то показывается из-за них, то скрывается, то является вновь.

Дом недалеко. И родительский дом, где его братья и сестры все еще живут с матерью, и дом, где живет сам Джон. Один из домов — в полумиле к западу отсюда, другой расположен южнее. Пожалуй, он достаточно далеко углубился в лес. Никто из родных сюда не забредет. Лишь один тип людей появляется здесь с наступлением темноты — те самые люди, которых он ищет.

Собственная четко сформулированная мысль напугала Джона. Нельзя говорить так дерзко, напрямую, даже с самим собой. Он пришел лишь затем, чтобы оглядеться, проверить, правдивы ли слухи. Эти слухи бродили по офису и в печати. Джон понятия не имел, каков первоисточник, но об этом со всеведущей усмешкой говорили мужчины постарше. Разумеется, не в присутствии женщин. Он слушал эти рассказы и тоже усмехался или отводил взгляд — в зависимости от ситуации. И все запоминал, жадно усваивал информацию.

Лес, говорили мужчины постарше. Около водокачки. Форест-роуд, Гроув-хилл, дальше через пустырь. Там они собираются. Вздумаешь пойти туда вечером, парень, ни к кому спиной не поворачивайся.

Но ему как раз это и было нужно. Только нельзя говорить об этом вслух, даже самому себе. Он пришел оглядеться. Неясная пока возможность, шанс на будущее, нечто, о чем следует подумать, взвесить все «за» и «против», понять, по нему ли такой образ жизни. Альтернативы нет. Бани, по-видимому, не подходят, а другой вариант — нет, только не это. Едва Джон узнал об этих катакомбах, едва одноклассник поведал о них, он раз и навсегда зарекся посещать общественные уборные. Даже близко к ним не подходил. На флоте эта проблема решалась без труда — Господь ведает, ему хватало и других проблем! — но с тех пор, как он сделался репортером… Каждый раз приходилось бежать домой или в редакцию, а если прихватывало по дороге, он искал паб или, в крайнем случае, прятался за деревом.

Итак, больше ему идти некуда. Он зашел в дебри запретного леса, в самый центр треугольника, и теперь, приближаясь к цепочке небольших прудов, осмелился спросить себя, что будет, если и это окажется пустышкой. Что он почувствует — разочарование или облегчение? И так ли уж ограничен выбор — одно или другое? В любом случае, он не может больше жить, как жил. Провожать Шейлу, целовать ее на прощанье, крепко зажмурившись, воображать ее кем-то — чем-то — другим, подменяя действительность фантазией. Он завидовал братьям, завидовал нормальному Джеймсу, в котором беременная жена все еще пробуждала желание, завидовал Стивену, потому что тот еще мал. А Десмонд? Он все чаще задумывался насчет Десмонда. Сомневался, колебался на пороге уверенности. Неужели Десмонд, красавец, совсем еще мальчик, создан таким же, как он?

Уединенное и вместе с тем открытое место, редкие деревья, пруды множеством ярких глаз уставились в небо. На поляне — скамья, словно прижавшаяся к деревьям. Он вспомнил совет не поворачиваться спиной, прижаться к дереву. Тихо, ни ветерка, но какое-то движение чувствуется в темноте. Он не слышал, но ощущал вибрацию, как будто под чьими-то шагами слегка дрожала земля. Он уже не один. Или это игра воображения?

Джон присел на скамью. Только теперь он впервые как следует огляделся по сторонам. Обшарил взглядом противоположный берег прудов, посмотрел, что творится у него за спиной, проникая взглядом в темноту между невысокими стволами вплоть до того места, где с тропинкой, по которой он пришел, пересекалась другая. Луна вышла из-за облаков. Там, в глубине зарослей, стояла еще одна скамья, и на ней сидел мужчина. Он не мог разглядеть фигуру, но знал, что это не женщина. Женщина не пойдет в такое место одна, да еще ночью.

Он заставил себя отвести глаза от фигуры на той скамье. Закурил. Назначил себе десять минут — столько времени займет одна сигарета. После этого он уйдет. Вернется домой — не в комнату, которую снимает, а в дом у Мидленд-арч, увидит родных, переночует на раскладном диване и перед сном сумеет принять решение. Что делать дальше. Во-первых, прекратить свидания с Шейлой. Это будет правильно, это будет великодушно. Он ведет себя с ней нечестно, ведь он никогда не сможет… никогда, никогда! Никогда больше. Ему вспомнились те случаи на Филиппинах, но усилием воли, сжимая кулаки, разжимая, стискивая ладонями голову, он изгнал этот образ. Глубоко затянулся.

Можно сходить к врачу. Разумеется, не к семейному, не к тому, который лечит маму, братьев и сестер. Что бы там врачи ни говорили о конфиденциальности, довериться им нельзя. Если мать узнает, останется только покончить с собой. И эту мысль тоже надо заглушить, подавить, умертвить в зародыше. Он обратится к частному врачу, заплатит наличными, и тот направит его на лечение. Сигарета почти докурена. Он посмотрел на пруды и берег за ними. В гладкой поверхности каждого озерца отражалось бурное небо. И тут он заметил, что человек, сидевший на другой скамейке, поднялся и идет к нему.

Как мог он заметить? Он же не смотрел в ту сторону. Он ощутил колебание воздуха слева, как раньше о чужом присутствии ему возвестила вибрация земли. Теперь он поднял глаза. Да, мужчина направлялся к нему. Нужно уходить. Джон докурил сигарету, закопал окурок в глинистую почву и уткнулся взглядом в колени. Сейчас мужчина подойдет, заговорит с ним. Скорее всего, попросит закурить. Он достанет зажигалку, щелкнет и при свете огонька увидит молодое лицо…

Но мужчина опустился на скамейку, на дальнем от Джона конце. Джон глянул на него и тут же отвел взгляд. Тучи сгустились, потемнели, луна скрылась за ними. Он мало что мог рассмотреть. Мужчина зажег сигарету, и ее огонек показался необычно ярким. Они сидели, каждый на своем краю скамьи, и Джон снова загадал: я выкурю еще одну сигарету и тогда уйду, вернусь домой.

Человек откинулся на спинку скамьи. Сигарета небрежно свисала с его губы. Глаза Джона привыкли к темноте, две сигареты позволяли кое-что разглядеть. Мужчина поглаживал себя. Он закрыл глаза и не видел реакцию Джона, но Джон знал: тому известно, что на него смотрят. Он следил за тем, как человек на другом конце скамьи засунул руки в штаны, как его ладони движутся медленно, медленно и умело — так показалось Джону. Он не знал, что делать, но ведь что-то делать надо. Домой уйти он уже не мог. Уйти домой значило отказаться от всего, отречься от надежды, умереть. Он должен сделать что-то. Он начал повторять движения того человека.

Он делал это раньше, но так — никогда. Никогда у него не было при этом товарища. Он даже не мечтал о таком: двое мужчин сидят, разделенные только скамьей, сигареты у обоих погасли, глубочайшая тишина многозначительнее любого слова, и только руки ритмично движутся. Мужчина повернул голову и открыл глаза. Они встретились взглядами.

— Пошли туда.

Джон встал и пошел вслед за незнакомцем по тропинке, в глубь леса. Он будет делать все по подсказке, не проявляя инициативы, он станет учеником. Его спутник был молод, чуть за двадцать, худой, заурядная внешность, от него слегка пахло мылом. Голос грубый, как у рабочего. Надо поцеловать его. Это как с девушками. Начинать всегда приходится с поцелуя.

В лесу темнее и теплее, чем на поляне. На миг чужие глаза уставились на него, весь свет словно сосредоточился в их выпуклых, остекленевших оболочках. Потом веки опустились, и чужие руки потянулись к нему. Поцелуя не было. Снова он повторял чужие движения, только теперь делал это не с собой, а с другим. Говорят, проститутки не допускают поцелуев, это слишком интимно, однако Джон интуитивно понимал, что не по этой причине незнакомец уклоняется от поцелуя. Потом он перестал думать об этом, перестал думать вообще, мозг затопила волна бездумного, глубочайшего наслаждения.