Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Сын Сары Линднер… Не может быть… Моя жена работала старшим мастером у вашей матери. Меня зовут Хайнц Манхаймер. Значит, вы выжили. Это чудо! Жена будет счастлива узнать это.

Он пожал обе руки Феликса, на глазах у него блестели слезы. На его ресницах серебрились кристаллики льда.

— Нас не выслали отсюда, так как я ариец, в отличие от моей супруги еврейки. К счастью, мне удалось защитить ее. Так значит, господин Селигзон… Жена не хотела, чтобы я сегодня приходил сюда, но у меня было предчувствие чего-то хорошего!

Из его рта шел неприятный запах живущего впроголодь, но он улыбался со счастливым блеском в глазах. Его поношенная одежда, серый цвет кожи говорили о нелегкой борьбе за выживание.

— Как долго работала ваша супруга у моей матери?

— Десять лет. До самого конца, до 1938 года. Когда универмаг перешел к арийцам, ее, конечно же, уволили. Потом…

Он опустил голову.

— Где вы теперь живете?

— У американцев. Выкручиваемся как можем. К несчастью, у нас не осталось никаких связей, поэтому все непросто. Не знаю, как предложить свои услуги женам иностранных офицеров. Ведь только у них есть деньги. Есть такие, кому повезло больше. А я даже не знаю английского языка. И потом, эта чертова зима… Извините меня! Но мы на грани голодной смерти.

— Я бы с удовольствием навестил вашу супругу. Мы бы немного поговорили.

— А почему бы нет, господин Селигзон! Если это доставит вам удовольствие. Если хотите, можем пойти прямо сейчас. Как я всегда говорю, зачем зря терять время, не так ли? Мне больше здесь нечего делать. А вам?

— Мне тем более, — улыбнулся Феликс. — Я, кажется, уже нашел то, зачем приходил.

Мариетта Айзеншахт лежала на кровати, надев на голову шапку и обмотав шею шарфом. При каждом ее движении было слышно, как хрустят засунутые под одежду старые газеты.

— Как рождественский подарок! — бросила она. — Не хватает только, чтобы меня перевязали ленточкой.

— Бумага помогает сохранять тепло, — отозвалась Кларисса, раскалывая в ведерке лед.

Насыпав ледяных кусочков в кастрюлю, она поставила ее на электрическую плитку.

— Ну, давай, согревайся! — приказала она, сжав зубы, и ругнулась, так как лед таял очень медленно. — Вот дерьмо! Наверное, уже шесть часов, и электричество отключили.

— Они решили уморить нас холодом, — сказала Мариетта, когда Кларисса принесла кусок хлеба странного желтоватого цвета с намазанным тонким слоем маргарином. — Прекрасный способ избавиться от нас всех одним махом.

— Во французском секторе и того хуже. Им еще не завезли ни угля, ни дров. Пейте, пока теплый, — сказала молодая девушка, протягивая ей чашку кофе.

— У нас еще осталась картошка на вечер?

— Нет.

— При Гитлере, по крайней мере, был картофель.

— А также война, концлагеря и смерть.

— Я не одна, кто так думает, — проворчала Мариетта. — Несмотря на войну, с голоду никто не умирал, а эти оккупационные силы неспособны как следует управлять городом. Люди ропщут. Это закончится тем, что все будут оплакивать фюрера.

— Вы — возможно. Я — никогда.

При выдохе изо рта шел пар. Сжав руками чашку, Кларисса попыталась согреть ледяные пальцы. Это было единственное место в квартире, где оставалось еще немного тепла. В этой комнате ртутный столбик термометра держался в районе нулевой отметки. Водопровод замерз. Время от времени лопались трубы. Надо было снова выстаивать очереди к водопроводной колонке. Она уже не помнила, когда в последний раз умывалась. Это было тем более унизительно, что она должна была идти на собеседование как соискатель должности в ЮНРРА. «Я выгляжу, как прокаженная, — с отчаянием говорила она себе. — Они меня никогда не примут!»

Выпив эрзац-кофе, она поднялась и стала умываться и мыть под мышками, используя воду, которая осталась после завтрака. Пальцем потерла зубы. Но лучше улыбаться с закрытым ртом, чтобы не показывать печальное состояние ротовой полости. Стоя перед зеркалом, она повязала на пыльные волосы косынку, растянув губы, нанесла на них слой губной помады.

— Ты уже идешь? — проворчала Мариетта, которая снова легла.

— Трамваи больше не ходят. Придется идти пешком. За час как раз дойду.

— Думаешь, они возьмут тебя?

— Надо все сделать, чтобы взяли. Иначе мы никогда не выкарабкаемся.

Мариетта приподнялась, чтобы посмотреть в сторону раскладушки, на которой под ворохом одеял, напоминавших кучу старых тряпок, лежал Аксель.

— Он еще спит?

— Как убитый. В любом случае, школа еще закрыта. Он сводит вас в кино. Лучше уж сидеть в зрительном зале, чем здесь. Ну ладно, я пошла, — сказала Кларисса, беря накрытое крышкой ведро, которое служило им туалетом. — Я оставлю его внизу, как обычно. Аксель потом заберет.

Теперь берлинцы выплескивали отходы жизнедеятельности прямо в развалины. «Я отказываюсь вываливать все это на улицу, — сначала протестовала Мариетта. — Я не свинья». «А я не ваша служанка», — заявила тогда Кларисса, поставив перед ней ведро, и Мариетте оставалось лишь послушаться.

Оказавшись на улице, Кларисса пошла быстрым шагом. Холод не пугал ее. В Восточной Пруссии такие морозы были нормой. К ним она привыкла с детства, но эта зима… О Боже, что это была за зима! Говорили, что в последний раз такая низкая температура была зафиксирована в Европе в начале века. У нее сжималось сердце, когда она думала о беженцах, которые все еще продолжали пробираться на запад. Многие замерзали насмерть в нетопленых вагонах. «Самый масштабный исход нашего времени», — с таким заголовком вышла одна английская газета. Как забыть о близких? Дорога была опасной. Кларисса иногда спрашивала, не лучше ли для нее было умереть на одной из этих апокалипсических дорог два года назад? Какие грехи совершила она, что Господь наказал ее милостью спасения? Когда она думала о семье, она словно оказывалась придавленная тяжелой свинцовой плитой, так что даже не могла плакать. Аксель старался подбодрить ее. Вот уже несколько месяцев он испытывал непонятный прилив энергии. Он часто надолго исчезал, зажав под мышкой блокнот для набросков, но ничего никому не рассказывал. Видя его почти счастливым, но не зная причины этого, Кларисса испытывала что-то похожее на ревность.

Суровый фасад кирпичного здания, в котором несколько окон уцелело, смотрелся неестественно среди всеобщего убожества. У Клариссы складывалось впечатление, что она шла по безлюдной степи, где то там, то здесь стояли одинокие дома, служившие ориентирами для заблудившихся путников. Войдя внутрь, Кларисса оказалась в темном зале, где находилось несколько человек. Немного напуганная, она поколебалась, а потом обратилась к молодой женщине, которая назвала ей номер кабинета на втором этаже. У Клариссы пересохло горло, когда она стала подниматься по лестнице. Выйдя на площадку, она прислонилась к стене. «Мне нужно съесть немного хлеба, иначе я просто упаду, как пустой мешок».