Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

— Некоторые надеются на лучшее будущее для всех. Пессимисты же, наоборот, пророчат Третью мировую войну.

— Сталин хочет защитить Советский Союз не только от Германии, которой всегда опасался, но и от демократических влияний. Он хочет установить санитарный контроль вдоль всех наших границ. Для этого ему необходимо привлечь на свою сторону социалистические государства-буферы. Трумэн старается не потерять контроль над Германией. И у него есть атомная бомба. Хиросима, Нагасаки — угроза вполне очевидна. — Игорь пожал плечами и продолжил: — Война изменила суть вещей. Теперь одна-единственная бомба может стереть с лица земли целый город. Но русские быстро наверстывают упущенное. Эскалация конфликта неизбежна. Ловушка скоро захлопнется, и Берлин снова окажется в самом центре циклона.

— Берлин? Этот разрушенный город? — удивился Макс. — Да кому он такой нужен?

— Берлин — это символ. В Ленинграде во время блокады по радио передавали звуки метронома, подчеркивая, что сердце города не прекращает биться. Судьба таких исключительных городов, как наши, всегда трагична.

— Что вас толкает говорить мне такие вещи?

— Предчувствие. Вы готовитесь к выборам, они пройдут уже в следующем месяце. Русские стараются навязать Германии силой единую коммунистическую идеологию, навязать власть социал-демократов, но делают успехи в этом только в своей зоне. В Западном Берлине социалисты как пить дать потерпят крах. Женщины будут голосовать против советского насилия. Это будет их способ отомстить за свои унижения.

Игорь отступил на шаг, чтобы свет больше не падал на его лицо. Он словно слился с декоративной отделкой стены из темного дерева. Макс напрягся. Два советских офицера прошли недалеко от них.

— Осторожность никогда не бывает лишней, не так ли? — пошутил Игорь, доставая из кармана две толстые сигары. — Маленький подарок на прощание. Прекрасные сигары.

Макс поднес огонь. Они стали у окна, выходившего на площадь, куда высыпала публика. Становилось свежо. Люди закутывались в шарфы, застегивали наглухо пальто.

— Как она? — спросил Игорь.

Его лицо снова напряглось, и какой-то особенный огонь оживил глаза. Наклонившись к Максу, он задал вопрос, не выказывая эмоций. Конечно, он имел в виду Ксению и ждал правды, а не пустых фраз. «Хотя бы это я должен для него сделать», — подумал Макс.

— Она вернулась в Париж, потому что ждала ребенка и не могла рисковать, рожая здесь. Недавно у нее родился мальчик. Я узнал это только сегодня вечером, перед тем как идти сюда.

Игорь выпучил глаза. На губах запрыгала улыбка.

— Теперь я понимаю. Итак, вы стали отцом. Что думаете делать?

— Не знаю.

— Но это ваш сын, Макс!

— У нас есть еще и общая дочь, которой я никогда не видел, — сухо бросил он. — Не думаю, что я создан для этой роли.

Дым сигар наполнил альков. Макс с наслаждением вдыхал его. Он уже забыл этот аромат, который напомнил ему вечера, проведенные в компании близких друзей. Беззаботность. Уверенность в завтрашнем дне. Раздражаясь, он понял, что еще немного и начнет себя жалеть.

— Даже на расстоянии отец остается отцом, — снова заговорил Игорь. — Я почти не знал моего сына Дмитрия, проведя много лет вдалеке от него все те годы, когда он больше всего во мне нуждался. У нас родственные связи часто, увы, бывают опасными. Поэтому я искусственно старался сохранять дистанцию, чтобы так защитить его. Правда, я мог ему писать. Это было утешением. Не теряйте слишком много времени. Потом не вернете. И не стоит наказывать себя.

Волна раздражения накатила на Макса.

— Моя жизнь здесь. Я должен заботиться о сестре, о племяннике. У меня интересная работа. Фоторепортажи, которые я делаю, примитивны, но я охотно этим занимаюсь. Потихоньку открываются художественные галереи. Возможно, вскоре я смогу принять участие в выставке, кто знает? — не без бравады добавил он. — Я не собираюсь бежать, чтобы вести тихую жизнь непонятно где. Вы не поверите, но я буду чувствовать себя очень несчастным без Берлина.

Он увидел, что руки его дрожат. Игорь внимательно смотрел на него.

— Не стоит бояться.

— Бояться? Мне? — с горьким смешком воскликнул Макс. — Чего мне еще бояться после всего, что довелось пережить?

— У Ксении Федоровны сложный характер, но вы нужны ей. Я думаю, это очевидно, хотя вы продолжаете все отрицать. У вас есть то, чего лишены многие, — свобода. Я завидую вам. Когда вы встретитесь с ней, скажите ей… — Игорь разволновался. — Скажите ей, что она была самой красивой молодой графиней Санкт-Петербурга. Что я не пошел на вечер по случаю ее дня рождения из-за робости, о чем до сих пор жалею. Но потом я не боялся, — признался он, и хитрая улыбка разгладила его морщины, стирая опыт прожитых непростых лет. Он резко протянул руку. — Прощай, мой друг. Да хранит тебя Господь.

Макс казался сбитым с толку. Он не находил слов. Он вдруг испытал жгучее желание столько всего рассказать этому человеку, которого знал так недолго.

— И тебя, Игорь Николаевич. И тебя, — прошептал он.

Повинуясь внезапному импульсу, Макс сжал его в объятиях. Игорь трижды поцеловал его в щеки.

— По русскому обычаю, — пояснил он. — Это поможет вам избавиться от вашей извечной прусской скованности.

Линн неподвижно стояла выше на лестнице, глядя на Макса и генерала Игоря Кунина. Она не знала, о чем они разговаривали, но понимала, что между этими людьми существует особенная связь. Макс фон Пассау неохотно делился своими секретами, но за несколько месяцев она научилась понимать его жесты, читать по выражению его лица. Теперь она знала, как двигается его тело во время занятий любовью. Он провожал глазами высокий силуэт Кунина, который, глубоко опечаленный, спускался по ступенькам. После Макс повернул голову к своей спутнице. Улыбка осветила его лицо. Сердце Линн сжалось. Спускаясь по лестнице, они взялись за руки. На улице было прохладно, и дрожь пробежала по телу молодой женщины.

Три месяца провел Феликс Селигзон в Берлине, каждый день борясь с чувством полной безысходности. Со времени приезда он записывал свои впечатления об одежде женщин, которых видел на улицах, о пошитых из старых пледов в желтую и синюю клетку и из найденных под обломками одеял пальто и жакетах, которые больше напоминали рабочие бушлаты. Дефицит тканей был очевиден. Готовую одежду покупали исключительно на черном рынке по баснословным ценам. Если принять во внимание существующее положение вещей, то среднестатистический немец мог накопить на новую рубаху лет за пятнадцать, на пуловер — за тридцать, а на пальто — за все пятьдесят. О кожаной обуви вообще можно было забыть. Специализированные издания, такие как «Berlins Modenblatt», напечатанные на старой бумаге, создавали гнетущее впечатление. Но берлинский шик все-таки проявлял себя: прошлым летом было устроено несколько первых послевоенных дефиле для привилегированных клиентов на одной из квартир в Вилмерсдорфе. Отчаявшись, Феликс спрашивал себя, не слишком ли он самонадеян? Как найти деньги, сотрудников, вдохновение, чтобы справиться с задачей, которую сам себе поставил? Лили была права — он сумасшедший. И чересчур амбициозный. Не лучше ли бросить все и вернуться в Париж заканчивать учебу? Согласиться на размеренную скромную жизнь. На мир и покой. Без амбиций и тревог. Но когда он в домике садовника случайно наткнулся на несколько старых парашютных куполов, купленных на черном рынке, сердце его возбужденно забилось. В старом сундуке он обнаружил и две шторы из льна. Занимаясь такими поисками, он сам себе напоминал белку, собирающую орешки.