Свет над землёй - Семен Бабаевский

В это время Татьяна спускалась по лестнице и неожиданно встретила Григория Мостового. Григорий только что вышел из библиотеки со стопкой книг — они были перевязаны пояском. Он первый заметил Татьяну и остановился, краснея и, видимо, не зная, как ему быть: спрятаться ли снова в комнату Лиды Чебанюк, стоять ли вот так, пока Татьяна подойдет, или же самому подойти к ней и заговорить? Одет он был несколько странно — не по-домашнему и не по-степному: большие сапоги, сухие и серые от пыли, комбинезон с нашивными карманами, которые были до блеска замаслены. Видимо, Григорий находился в поле и пришел в станицу за книгами. Серая, совсем еще новенькая кубанка — та самая с серебряными галунами кубанка из мельчайшего курпея, которая нравилось не только ему, но и Татьяне и которую он надевал только по праздникам, — доказывала, что Григорий был дома и пришел сюда нарочно, не иначе, чтобы повидаться с Татьяной…

Все еще не решаясь сойти с места, Григорий сбил на затылок кубанку, и на лоб так же, как и в ту ночь, когда он пьяный спал на диване, упал белесый, под цвет курпея, чуб. От этого у Татьяны снова защемило сердце, и ей вспомнилось то утро…

Он тогда поднялся злой, с воспаленно-красными глазами и, ничего не говоря, стал проклинать и свою жизнь и Стегачева. Татьяна не слушала. Молча отворила в сенцы дверь и сказала: «Не бурчи, не кляни себя, а иди, иди, чтобы я тебя больше таким противным не видела!» Он ушел, продолжая ругать Стегачева: «Он тебе дороже… Тянешься к нему, заезжаешь… Я еще побываю у него, поговорю с ним…»

— Привет, Татьяна Николаевна! — сказал Григорий, переступая с ноги на ногу. — А я только сейчас из бригады, — добавил он, точно оправдываясь. — Мои машины распахивают землю под лесные посадки, начали от Качкачева кургана. А я пришел за книгами для рулевых…. Читают хлопцы все подряд.

— А сам ты что читаешь? — спросила Татьяна.

Григорий подошел к ней, как-то жалостно посмотрел ей в глаза и сказал:

— Читал я, Танюша, одну книгу… Читал, читал, а понять ее так и не смог… И вот сейчас смотрю на нее…

— А-а! Вот ты о какой книге, — перебила Татьяна. — Говоришь, читал книгу и не смог понять? Нет, Григорий, ты ее не читал, а только перелистывал… Эх, видно, вообще не умеешь ты читать хорошие книги, вот что я тебе скажу.

Она быстрыми шагами пошла в комнату партийного бюро. Григорий молча поплелся следом за ней.

Татьяна остановилась у стола. Она не оборачивалась и не видела Григория, но чувствовала на себе его взгляд.

— Значит, читал, читал, а понять так ничего и не смог? — спросила она, глядя в окно и видя по ту сторону улицы школу и игравших во дворе детей. — Видно, не для тебя она написана, вот и не понял…

— Танюша, не надо смеяться.

После этих слов Григорий осторожно подошел к Татьяне и одними лишь пальцами прикоснулся к ней; она не обернулась и ничего не сказала, хотя ей и хотелось и обернуться и заговорить; плечи ее вздрогнули, и Григорий снова отступил назад.

— А я не шучу… Твое поведение в ту ночь…

— Танюша, понимаешь, не мог… Когда мне сказали, что ты отправила машину с людьми домой, а сама пошла со Стегачевым… даже говорили, под ручку пошла, я точно сбесился… Всю дорогу меня лихорадка била…

— Пусть бы била, а зачем же напился?

— Разве тогда что-нибудь соображал? Ты же знаешь, как я люблю…

— Люблю?.. Так, Гриша, не любят. Ты напился пьяный и оскорбил меня, еще не будучи моим мужем. А что же можно ожидать от тебя, если бы и вправду случилось нам быть мужем и женой? Да это была бы мука, а не жизнь… Стыда не обобраться. Пойми, Григорий, что я уже знаю, что такое по-настоящему хороший муж: он у меня был…

— Я смогу быть таким, верь, Танюша.

Теперь она оторвалась от окна и посмотрела на Григория, через силу улыбнулась, облизывая засохшие губы; глаза ее вдруг заблестели, видно было, что она хотела что-то сказать, по в эту минуту — и надо же было тому случиться! — вошел Илья Стегачев. Григорий метнул на Татьяну укоряющий взгляд и, споткнувшись о порог, выскочил из комнаты.

— Извиняюсь, кажется, помешал? — сказал Илья.

Татьяна, предлагая гостю стул, промолчала и посмотрела в окно на уже опустевший и тихий двор школы.

— Татьяна Николаевна, мне кажется, что мы не виделись целый год, — заговорил Илья, и морщинки на его худом лице то появлялись, то исчезали. — И в этом ты повинна.

— Почему же я?

— Мне побывать в Родниковской не доводилось, а ты сколько раз приезжала в Рощенскую, а в редакцию не заходила.

— Все как-то не было свободного времени.

— Обманываешь… Тут дело, как я понимаю, ее во времени.

— А в чем же?

Татьяна смотрела в окно и видела, как из широких дверей школы вышла женщина, на минутку остановилась, расстегнула сумку, мельком, как бы кого-то боясь, взглянула в зеркальце и быстрыми шагами направилась но улице.

— Лучше скажи мне правду: выходишь замуж?

— И не выхожу, и не думаю — сказала Татьяна и подошла к Илье. — Ну, а теперь говори: по какому делу приехал?

— По какому делу? Меня интересуют технические курсы.

— Что конкретно?

— Все.

— Пока что прошло только два занятия.

— Посещаемость? — Илья по привычке вынул записную книжку и, рисуя карандашом крючок, еще долго ничего не записывал.

— Хорошая… Даже в одном классе не помещаются…

— А как учится Хворостянкин?

— Почему тебя интересует именно Хворостянкин?

— О, тут, Татьяна Николаевна, есть важная причина! Наклевывается интересный фельетон.

— Илюша, я прошу тебя этого не делать.

— Почему? Защищаешь?

— Нет, но писать пока не надо.

— Но он же не учится, а ты знаешь…

— Все знаю, а писать фельетон не следует. — Она взяла его за руку. — И почему ты такой…

— Какой? Договаривай!

— Все ищешь фельетоны.

— Такая у меня должность.

— А почему бы тебе не написать очерк о нашей агролаборатории? Там есть и хорошие люди и интересные опыты. Или о нашей библиотекарше?

— Очерк тоже меня интересует, а без фельетона нельзя. — Он встал, потер руки и сказал: — Какая же газета без фельетона! А на Хворостянкина, скажу тебе по секрету, у меня давно рука чешется… Это же готовый тип — бери и пиши. И напишу. Посмотришь, очень будет ко времени.

— Илюша, — сказала Татьяна, ласково посмотрев на редактора, — ты меня хоть немного уважаешь?

— Мало сказать — уважаю, ты это знаешь.

— А все же покамест не пиши о Хворостянкине… Я тебя прошу. — И, желая перевести разговор на другую тему и зная, о чем надо поговорить с Ильей, она спросила: — Илюша, как твоя повесть?

— Порадуйся за меня: закончил! Послал прямо в Союз писателей, пусть посмотрят и оценят. Там я и тебя немного описал.

— Да ну?! — воскликнула Татьяна. — И не дал прочитать.

— А будешь слушать? — Илья расстегнул портфель. — Вот черновой экземпляр, я его всегда ношу с собой. Могу читать хоть все сразу.

Не успела Татьяна ответить, как отворилась дверь и в комнату вошел Прохор Ненашев, а за ним Ирина. Прохор снял шапку-ушанку, погладил лысину, протер слезившиеся глаза и сказал:

— Татьяна Николаевна, у нас все готово, остановка за проводом.

— Дядя Прохор, завтра провод будет, — сказала Татьяна и подошла к Ирине. — Иринушка, ну как наша ферма, нравится?

— Ферма-то хорошая, — сказала Ирина, — а вот с механизацией дело затянулось… Нам с дядей Прохором уезжать пора.

— Еще дня два побудьте у нас, — сказала Татьяна и обратилась к Стегачеву: — Илья Васильевич, а что, если бы нам организовать читку твоей повести вечером, в клубе? Пусть бы все послушали, да и гости наши в этом приняли бы участие. Прохор Афанасьевич, вы очень любите громкую читку?

— Люблю всякую, — ответил Прохор, — и громкую, и тихую…

— Если всем будет интересно послушать, я готов, — ответил Илья.

— Конечно, интересно, — сказала Ирина.

— Ну вот, мы так и порешим, — заключила Татьяна. — А теперь все пойдемте ко мне обедать.

Они вчетвером прошли по улице, завернули в переулок, и когда входили во двор со знакомым низеньким плетешком, Татьяна заметила стоявшего на углу Григория, и сердце у нее снова защемило.

30

Час был уже поздний, когда кончилось заседание бюро и Кондратьев, расправляя плечи и глубоко дыша, вышел из душного, накуренного кабинета.

Станица давно спала, вдали слышался одинокий лай собаки. Ночь была сырая и холодная. Небо моросило и моросило, дождь пробивался сквозь мельчайшее сито; с юга тянуло зыбкой свежестью, — видимо, в горах уже выпал снег, в остуженном воздухе пахло молодым и близким морозцем.

Вдыхая полной грудью и ощущая знакомую после долгого заседания боль в висках, Кондратьев подымал голову и поглядывал в сторону гор, — колючие, как льдинки, капельки приятно освежали лицо, проникали за воротник.