В плену Левиафана - Виктория Платова

Кьяра улыбается. Примерно так, как улыбалась, когда ловила на вранье своего малолетнего брата. Его вранье тоже было маленьким, смехотворным: отметки в школе, разбитая тарелка, бесхозная мелочь — монетки могли валяться в низкой вазе месяцами, но стоило Алексу сунуть их в карман, как тут же нарисовывалась Кьяра: «Это не ты взял двести лир?»

Нет.

Алекса выдают пылающие щеки, на всей земле нет ни одного мальчишки, кто краснел бы с такой готовностью. Но даже если бы его щеки оставались бледными, как десны мертвой мыши-полевки, Кьяра все равно вывела бы его на чистую воду. Она просто улыбнулась бы, как улыбается сейчас, — «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Против жала этой улыбки Алекс бессилен. Против нее не существует противоядия. Но Лео — совсем другой человек, и его история не идет ни в какое сравнение с детской историей о монете в двести лир. Почему его сестра улыбается?

— Как давно он болеет, Лео?

— Я не понимаю…

— Это же простой вопрос, не так ли? Речь идет о пяти годах? О десяти? Как долго он находится в таком состоянии? Не жизни и не смерти?

— Вот ты о чем. Последние четыре года.

— То есть еще до вашего переезда сюда?

— Да.

— И именно он настоял на том, чтобы дом назывался «Левиафан»?

— Да.

— Интересно, каким образом на этом мог настоять ведущий растительное существование человек? Ты ведь даже не знаешь, насколько хорошо он соображает. И соображает ли вообще.

Какая же она жестокосердная гадина, его сестра! И всегда была такой — чего стоят постоянные эксперименты с читателями ее колонки! Терпеливо копаться в темных душах преступников, наплевав при этом на жертвы и на чувства их родных. На месте Лео Алекс смазал бы сестре по физиономии! Благо, руки у метеоролога свободны. Но Лео ничего подобного не предпринимает. И, в отличие от Кьяры, ведет себя именно так, как и положено влюбленному. Он мягок и терпелив. Накручивает на палец локон Кьяры и говорит извиняющимся голосом:

— Ты неправа, милая.

— Ах, да! Я забыла о твоих снах. Больше чем уверена, что он явился к тебе во сне с этим дурацким предложением.

— Можешь смеяться, но все обстояло именно так.

Кьяра как будто ждала этого: она запрокидывает подбородок и смеется. Но это, вопреки ожиданиям Алекса, не злой смех. Он так же горчит, как и недавний смех Лео, все здесь отравлено горечью. Как будто «Левиафан» был сложен из осиновых бревен. Но фундамент у дома — каменный, а на стены пошла отборная красная ель, чья древесина — упругая и сладковатая, не в пример осине. Все здесь не то, чем кажется на первый взгляд.

— Расскажи мне об этом эпохальном сне.

— Нечего особенно рассказывать. Мы говорили с Сэбом о переезде.

— Во сне?

— Да.

— Удивительно, — снова смеется Кьяра.

— Да, — Лео, напротив, очень серьезен. — Первое время я тоже удивлялся, но потом привык. Мы разговариваем с ним, иногда молчим. Иногда нас бывает трое.

— И кто же третий?

— Кошка. В детстве у нас была кошка, Даджи. Она погибла, погибла из-за Себастьяна. Он очень переживал. Он даже заболел, у него был нервный срыв. А во сне Даджи жива и здорова. Сначала приходит она, а потом уже Сэб. Но он может явиться и без Даджи. А Даджи никогда не приходит без него.

— И что делает кошка, когда приходит?

— Ничего, просто сидит в отдалении. Впрочем, я не уверен. Это же сон… Но когда появляется Сэб, она взбирается ему на руки и больше не покидает их.

— Забавно. И каждый сон с кошкой и братом ты помнишь в подробностях?

— Во всех подробностях я помню наши с ним разговоры. А сны… Когда-то я записывал их. Но потом бросил.

— Почему?

— Сэб настоял.

— Ты хочешь сказать, что во сне Сэб посоветовал тебе не записывать сны?

— Напрасно мы затеяли этот разговор, — хмурится Лео.

— Я просто хочу понять. Как далеко ты можешь зайти, следуя советам брата.

— Мы просто разговариваем. Но иногда он дает дельные советы, да.

— Насчет «Левиафана» и вашего приезда сюда?

— И насчет этого тоже. Не будь Сэба и моих снов, мы бы не встретились.

— Мы?

— Ты и я. Он все знал заранее.

— Вот как? И он сообщил тебе мое имя?

— Нет. Но ведь это неважно. Важно, что я оказался в нужное время в нужном месте.

— По-моему, это я нашла тебя, не так ли? — Кьяра торжествует, как будто уличила Лео в краже мелких монеток из вазы. — А нашла, потому что искала. Объездила пол-Европы. А ты оказался здесь, совсем рядом…

Безумная мысль закрадывается Алексу в голову — может быть, он тоже спит и видит сон? Ничем иным объяснить происходящее невозможно. Ни стекло, которое отделяет его от сестры и Лео, ни то, что они не торопятся увидеть и услышать его, а разговаривают так, как будто никого рядом нет. Как будто сигнал бедствия не был послан, а Джан-Франко разливает пиво в «Carano», а не висит в душевой кабинке с перерезанным горлом. Если это сон — когда наступит пробуждение? И можно ли ускорить его? Традиционные рецепты типа ущипнуть себя за руку или побиться головой о стену не действуют, остается только ждать.

— Если твой Сэб из сна — такой всезнайка, почему он не рассказал тебе о дневнике? — продолжает Кьяра.

Что за дневник она имеет в виду? Уж не тот ли, который Алекс обнаружил в старом радиоприемнике?

— Это важная вещь, согласись. Не будь его, никто бы не узнал, что случилось на самом деле.

— Мы не знаем, что случилось на самом деле, — парирует Лео. — Дневник — это всего лишь одна из интерпретаций случившегося.

— Тебе просто не нравится правда, Лео. Вот и все. И твой Сэб из сна… Он не знал о дневнике, потому что о нем не знал ты.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Один мой приятель… полицейский… расследовал дело серийного убийцы. Его подробности я опущу, скажу лишь, что на совести этого типа было около десятка жертв. Так вот, ему тоже снились сны. И в снах к нему являлась его покойная мать, убеждавшая его совершить убийство. Подсказывающая, что и как делать. А он был слепым орудием в ее руках. Он не мог ее ослушаться. Так, во всяком случае, он объяснял свои поступки.

— Я не сумасшедший, если ты намекаешь на это.

— Никто не говорит о сумасшествии. Просто твой брат в твоих снах — это ты сам. Вот и все.

— А кошка? — Алекс и не подозревал, что умница Лео способен продуцировать такие глупые вопросы.

— Кошка — это просто кошка. Символ вашей с Сэбом прошлой жизни. Наверняка счастливой и полной прекрасных девушек.

— Она не была счастливой, дорогая. Во всяком случае, до того, как я встретил тебя. Что же касается девушек… Самая прекрасная девушка на свете — это ты.

Наконец-то Кьяра позволяет себе побыть самой прекрасной девушкой на свете: капризной и немного нелогичной. Она снова возвращается к «Левиафану»:

— Мне не нравится этот дом, у него дурная слава. Такие дома сжирают своих обитателей — рано или поздно.

— Это совсем новый дом, — с жаром возражает сестре Лео. — Он не имеет никакого отношения к тем руинам, которые стояли здесь когда-то.

Если метеоролог и не врет, то явно выдает желаемое за действительное. Даже живущий далеко внизу Алекс знает, что фундамент «Левиафана» остался нетронутым. Стены и крыша — новые, да. А то, на чем они покоятся, осталось от прежних, не самых лучших времен. Наверное, об этом же думает и Кьяра, оттого и говорит:

— Место. Само место таит в себе неприятности. Во что ты его ни обряди, суть не изменится.

— Мы живем здесь достаточно долго, так что неприятности уже дали бы о себе знать. Ты не находишь? И мне казалось, что ты совсем не суеверна, милая.

— Не суеверна, ты прав. Но здесь я готова поверить во что угодно.

— Если хочешь, я сниму табличку. Назову дом иначе, хотя… Сэбу это вряд ли понравится.

— Сэбу все равно.

— Ты не понимаешь.

— Тут и понимать нечего.

— Сэб расстроится.

— Расстроится и перестанет приходить к тебе во сне? Я не могу больше слушать о Сэбе! И… куда подевался Джан-Франко?

Джан-Франко!..

Неужели они и впрямь не знают, что Джан-Франко был убит? Они ждут его — во всяком случае, Кьяра. Лео же медлит с ответом, и это наталкивает Алекса на нехорошие мысли. Он снова начинает дергаться в брезентовом капкане и даже пытается раскачиваться на стене, отталкиваясь от нее обеими ногами. Вдруг случится чудо и амплитуда окажется достаточной, чтобы коснуться стекла или того, что похоже на стекло. «Левиафан» любит пошутить — со временем, с расстоянием. Тоннели, по которым он блуждал, оказались намного длиннее, чем должны быть. Может, хотя бы расстояние, отделяющее Алекса от Кьяры, окажется короче? Пусть случится чудо, Господи, пусть случится чудо!..

Чуда не произошло.

Как ни извивался Алекс, Кьяра и ее «Dannemann» не приблизились ни на сантиметр, скорее — отдалились. И помехи, сопровождавшие весь этот странный разговор в странном месте, стали сильнее. К шороху и потрескиванию прибавился тонкий писк, характерный для сеансов связи с каким-нибудь Суринамом или Кирибати.