Тойота-Креста - Михаил Тарковский

Виктор толокся в шиномонтажке на просторном въезде в город. Дул ветерок, и наносило сероводородом из какой-то развороченной теплотрассы. С узлом и ногой от мотора в мешке Виктор кинулся к Жене:

– Здорово!

– Здорово!

– Ни хрена – агрегат! Дорого небось отдал? – Не дороже денег… Здорово, зимогор! Здорово! – они долго стучали друг друга по спинам.

Потолклись у машины, загрузили в «собачатник» узел, из которого Витя сразу достал плотную котомку со свёртками.

– Ну чо, всё? Поехали?

– Поехали! – Витька довольно уселся, отладил сиденье, всё кряхтел, гнéздился. – Ты с востока? Чо там? Как сам? Как здоровье?

– Нормально. По пробегу здоровье. Щас заправимся только. Ты голодный?

– Да нет, у меня тут всё… вот… Сало тут, кульбаны копчёные…

– Водки хочешь, Вить, владивостоцкой? А?

– Давай! – обрадовался Витька. – А то тут с этой нервотрёпкой… Короче, вчера…

– Ну, погоди, ладно, намахни сначала, успеешь рассказать… там вон кружка… а вот здесь бутылка… под седушкой пошарь… Ну чо… Есть?

– Е-есть… Куда денется! Ну ёлки… А нож есть? Хотя нет, постой, у меня тут свой – с рельсовой пилы, щас покажу… бриткий, главное, такой, зараза. Ну хорошо…

– Ну вот и давай!

– А ты?

– Ты чо – я же… – Женя похлопал по рулю.

– Тьфу ты, – шлёпнул себя по голове Шейнмайер. – Я совсем уже прибурел с этой катавасией! От Витька – прибурок дак прибурок! Так-так-так… Чо-то ведь хотел… Во! Мужикам отзвониться, сказать, что всё, еду…

– На с моего.

Витька позвонил, подуспокоился, потом ещё выпил владивостоцкой, и его прорвало…

– Ну, хоть ты забрал меня. А тут, видишь, чо, ты в курсе же, наверно, что у меня творится тут?! Короче – надо в Красноярск срочно, а денег вообще ни копейки, всё потратил на свистопляску эту. И никто, как назло, не едет. А тут мужики наши из Кодинска как раз поехали катер продавать в Братск… Ну, продавать-то, в смысле, не в Братск, а одному, там, на Байкал. Ну, который-то берёт, коммерсант – он сам в Иркутске живёт, а катер надо было только до Братска… – Женя не успевал за Виктором и только кивал. – А им самим потом в Красноярск. Ну, короче, у них там… – Всё это лилось из Витьки, переложенное хорошими маткaми.

– А чо они, порожняком до Красноярска?

– Ну да. Вернее, нет. У них от Канска. А они кенты мои. Ну, и я с ними, дай, думаю, уеду, день-два потеряю, зато хоть с места пошевелюсь. Сюда приехали вчера. Все. Главное, в город заехали… и представляешь, шесть утра, и вдруг, клац, удар такой сзади, мы даже не поняли, чо к чему. Короче, пацан в дымину кривой с девкой на «хондарe» со всего маху в задний мост! Представляешь, балку, ба-алку! – пополам! Это с какой скоростью лететь надо! «Хондарь» в хлам – сами живые, правда. Девка ревёт, а этот артист в автобус – всё это на остановке – в автобус полез. Удират с места. Хорошо, Колька его уцепил за шкварник – тот трясётся, ничего не соображает, ещё и обколотый, видать. Оказалось, сынуля чей-то, батя у него зубные клиники держит. Приехал на «крузаке» – всё на себя взял. А я Данилычу звонить, чтоб денег на дорогу выслал…

– Н-да… история. А ты точно сытoй?

– Да сытoй… – и он перешёл к главному. – Ну всё, а нас перевозят, ты в курсе? Дома пожгли на хрен! Все деревни: Мозговая, Паново… и главное, смотри, падла, – кричал Виктор, – прислали каких-то утырков чуть не с Москвы, чтоб не свои, чтоб не знали никого… Народ собрали со всех деревень на баржу, всё это врастопырь, нахрапом, погода ещё такая, низовка дерёт чуть не со снегом. Ну и потом чтобы в Кодинск, а там квартиры не готовы ни хрена. И такой бардачина на барже на этой, всё впопыхах… шмотки все поперепутались, никто ничо найти не может путём… Давай жрать на костре готовить… У меня всё на камеру заснято, я тебе покажу…

– А у тебя-то у самого чо? За картина?

– У меня картина-задолбaная-плотина: гараж, два сарая, лодка-обяшка с булями, мотоцикл, буран, вот только каретки перебрал, мотор «вихорь»… А кому они теперь на хрен там нужны? Я их даже продать не могу. Сын в Хабаровске… Так вот всю жизнь пропахал, и, сука, на тебе на старости лет медаль Сутулова! Подляна такая! Ухожья все с избушками, с путиками, пять избушек, центрально зимовьё с баней – тоже никому… Вернее, так-то возьмут, потому что видят, человеку деваться некуда. А за деньги нет. И собаки ещё! Кобель, главное, такой гавкий по зверю… Да, ёлки!

Звучал знакомый кежемский говорок: ухожья – охотничьи угодья, ночевка на сендухе – то есть в тайге у костра, кульбан – язь, низовка – север (ветер). Подкруживать – подвирать…

– Я ещё жахну, наверно!

– Конечно, Вить, чо спрашивашь!

– Ладно, Женька! Спасибо, что не бросили меня! Спасибо! – сказал он с силой и тронул за плечо, закусил хлебом, посопел. – Я не хочу никуда переезжать, это мой дом, я – ангарец! Мне по хрен! Когда это всё началось переселение, тут насулили чуть… не новых квартир в Красноярске, в Сосновоборске на крайняк. Пока суть да дело, все шишки нахватались, ну и кто поближе к начальству… А как остальные-то чухнулись, началось – Ачинск, Шарыпово, Минусинск, Кодинск… Причём хлам всякий предлагают… Доброго ничего…

Старьё одно… А я так считаю: вы нас топите, а не мы вас. Это вам надо. Поэтому – или давайте мне путнее жильё в путнем месте! С гаражом! С сараем! – Витя орал. – С погрёбкой! Так? Давайте мне все потери оплачивайте, будьте любезны, давайте переезд оплачивайте! – он с жаром загибал пальцы. – А нет – значит, под воду пойду к налимам и не пошевелюсь! Я сказал! Я всё равно добьюсь! Я и дом свой не дал палить, вышел с эскаэсом – пошли на хрен, козлы, не вы меня ссылали, не вам и высылать! Вы вообще здесь не местные! Токо, сука, подойди – как стегану, б…, по кишкам! Я кежмарь, мне по хрен! Ооой, сил нет! – прохрипел Витя, качая головой. – Давай ещё вмажу!

– Обожди, я ещё в газету напишу… – вязко проворчал он сквозь сало.

– Зачем?

– Чтоб им стыдно стало!

– Ви-тя! Ты чо такой? Им стыдно не станет. У них в том сила вся… Братан, если б им могло быть стыдно, всё не так было бы… Тут брату старшему на совет письмо с края пришло за подписью: почту им невыгодно держать, либо сами содержите, либо закроют, понял, да? Начальник почтамта – прикидываешь? В добрые времена после таких писем – или в отставку шли, или пулю в лоб пускали… А этим… по хрен! Сты-ыдно! – Женя раздражённо замолчал… – Не смеши мои подмётки, махни вон лучше стопаря ещё…

В Покосном перекусили, несмотря на отнекивания Виктора, который тут же набросился на борщ и пельмени, добрав под них владивостоцкую. Двинулись дальше, Витя заклевал носом, и Женя переселил его на заднее сиденье, где он моментально заснул.

От Тулуна неслись по лесу по широкой жёлтой дороге из смеси песка, глины и льда. В Нижнеудинск приехали рано. Расслабленно стали на постой в большом деревенском дому Серёги. Вечером смотрели кино. Сначала хозяин поставил фильм, снятый его знакомым, томским промысловиком.

Там был смешной эпизод розыгрыша охотника. Автор надел специально изготовленные чоботы из медвежьих лап с подушками и когтями и, встав на четвереньки, пересёк лыжню, по которой вот-вот собирался идти другой охотник. Здесь же спрятался оператор с камерой. И вот появляется долговязый мужик с двумя мерзлыми соболями в руках (ружья почему-то у него не было – видимо, решил просто по-быстрому пробежаться по путику). Увидав следы, он озабоченно замедляет ход, всматривается, водит головой и вдруг резко разворачивается и, пытаясь убежать, путается в тальниках скрестившимися лыжами, падает, роняет шапку и соболей. В это время автор фильма рычит из засады, и охотник, выпростав ноги из лыж, позорно удирает. Автор выходит, подбирает соболей и говорит в камеру:

– Вот как, ребята, промышлять надо!

Потом смотрели Витины ангарские съёмки. По большей части это были записи разных людей, в основном пожилых. Одна бабушка рассказывала, покачиваясь на лавке, на фоне ковра и жёлтых фотографий:

– Приехали… Заходят… «Кто такая? Ты в списке есть? Так… Усольская?» – «Ково Усольская… – Усольцева!» – возмущённо передразнила бабушка. – «О-о-о… Не признала свинья своего поросенка!» Переселять он меня приехал! Я грю, ты меня селил сюда? Так я и поехала… Как переселять?! Как переселять-то удумал меня, со стайкой, что ли, да с огородами? С картошной ямой? Ой-ой-ой… А оне, веришь ли, Ветя, оне как тут по кладбишшу зачали ровнять этим… бульдозером, – черепа, сына, каталися поверху катком… катком каталися…– она махнула рукой и заплакала…

– Я, ты, грю, уродова рожа, знашь, как мы жили? В ямщину как ходили… Тут конна дорога была в Эвенкию… В войну на Ванавару обозы муку да зерно с Кежмы возили. Тут станки через пятьдесят кило метров были… Мороз не мороз, а дорога она есть дорога, – то нéкать, то рóпухи… а морозы такие ране стояли… Калач токо из-за пазухи вынешь, идёшь грызёшь. А ты тут мне… «Усольская»… Я грю, люди страх совсем потряли… Если б старики посмотрели, упали бы замертво.