Савва Морозов - Анна Федорец

В 1923–1925 годах Константин Сергеевич написал интереснейшие воспоминания, озаглавленные «Моя жизнь в искусстве». Мемуары Станиславского являются прекрасным источником информации по биографии не только МХТ, но и С. Т. Морозова в период его сотрудничества с театром. Будучи дополнены письмами Станиславского разным адресатам, а также речами, заметками и дневниковыми записями, они дают возможность увидеть довольно объективно написанный портрет мецената. Станиславский и Морозов, возможно, не всегда жили в мире, но оба они были выходцами из купеческой среды, оба всю жизнь искали художественную правду, оба были неутомимы в поисках собственного призвания. О Савве Морозове — крупнейшем и наиболее значительном меценате Художественного театра — Станиславский отзывается с неизменной теплотой и уважением, подчеркивая его колоссальный вклад в становление МХТ даже в такое время, когда это, казалось бы, было совершенно невозможно. Так, уже при советской власти на юбилейном вечере в честь Художественного театра, перед И. В. Сталиным, Станиславский произнес прочувствованную речь. В частности, он не побоялся упомянуть об огромном вкладе С. Т. Морозова в общее театральное дело и просил почтить память представителя «эксплуататорского класса» вставанием. И весь зал в едином порыве, включая Сталина, подчинился призыву гениального режиссера.

Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858–1943), небогатый дворянин из украинского рода, также с детства увлекался театром. Как и Станиславский, к середине 1898 года он составил карьеру режиссера и театрального педагога, но, в отличие от Станиславского, имел литературные дарования. Гимназический товарищ Немировича-Данченко, А. И. Сумбатов-Южин, вспоминал, как он «в 1875 году гимназистом шестого класса вместе с товарищами, среди которых был Владимир Иванович Немирович-Данченко… снял на последние гроши пустую квартиру в Чугуретах (в Тифлисе), составил спектакль».[318] Потом Владимир Иванович из Тифлиса переехал в Москву, где в 1876 году поступил в Московский университет, но увлечения театром не оставил. В качестве театрального критика Немирович-Данченко работал в московских газетах. Ради подготовки к актерской карьере, а также ради театральной журналистики и литературы Немирович-Данченко забросил учебу. Его драмы («Последняя воля», «Новое дело», «Золото», «Цена жизни», «В мечтах» и др.) пользовались популярностью как в столичных, так и в провинциальных театрах.

Однако сам драматург после присуждения ему Грибоедовской премии за пьесу «Цена жизни» (1896) считал, что по справедливости эту награду должен был получить А. П. Чехов за написанную в том же году «Чайку».

Начиная с 1891 года В. И. Немирович-Данченко преподавал драматическое искусство в Музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества (ныне ГИТИС). Как и Станиславский, Владимир Иванович полагал, что мечта об обновлении сцены неосуществима без нового актера, способного передавать стиль и мысли новой драмы.

По свидетельству Станиславского, «в 1898 году выпускался исключительный по подбору и качеству выпуск Филармонического училища. Из него легко было составить маленькую труппу».[319] В него входили И. М. Москвин, О. Л. Книппер-Чехова, В. Э. Мейерхольд и другие актеры, осваивавшие мастерство под руководством Немировича-Данченко. Это подтолкнуло педагога к решительным действиям. Тем более его уже давно беспокоила мысль, что «школа без театра — явление бесполезное и не стбит ею заниматься… Воспитанники должны расти при театре, в нем должны получать первую сценическую практику».[320] В итоге именно Немирович-Данченко стал инициатором «восемнадцатичасовой беседы».

Владимир Иванович также оставил воспоминания, которые вышли в свет в 1928 году под названием «Рождение театра». В отношении Морозова его воспоминания менее объективны, нежели мемуары Станиславского. Дело в том, что Владимир Иванович на протяжении длительного времени находился в ссоре с Морозовым, часто не понимал или не желал понять мотивов его действий. То ли сказалась разница в социальном происхождении, то ли дело было в несовместимости двух одинаково самолюбивых характеров. Обиды, которые ему вольно или невольно причинял Морозов, режиссер помнил на протяжении многих лет. Еще большим пристрастием по отношению к Савве Тимофеевичу отличаются письма Владимира Ивановича разным лицам. Особенное влияние его взгляды оказывали на его любимую ученицу О. Л. Книппер-Чехову и ее мужа А. П. Чехова, поэтому те нередко оценивали действия Морозова с предвзятостью. Будучи литератором, Немирович-Данченко создал весьма интересный портрет купца, но всё же относиться к его оценкам деятельности Морозова следует с большой осторожностью.

K. C. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко были очень разными — как по происхождению, так и по характеру — людьми. По свидетельству современников, К. С. Станиславского любили, считали душой и совестью коллектива. Немировича-Данченко уважали за организаторский талант и причастность к миру серьезной литературы. Несмотря на эту разницу, они с одинаковым упорством стремились к общей цели. Оба с детства буквально бредили театром. У обоих за плечами имелся большой опыт преподавания актерского мастерства. Наконец, что немаловажно, у обоих была собственная группа талантливых учеников. В ходе знаменитой июньской беседы двух театральных деятелей было решено объединить две группы артистов. Таким образом, составилось ядро труппы будущего театра; на подготовку к открытию отводился один год.

По словам Станиславского, в этот день были раз и навсегда распределены функции между ними как соучредителями дела. Помимо общего руководства каждый из них исполнял еще ряд обязанностей. Режиссерскую роль они разделили между собой, в то же время Станиславский являлся актером, а Немирович-Данченко решал вопросы репертуара. «Зашел вопрос о литературе, и я сразу почувствовал превосходство Владимира Ивановича над собой, охотно подчинился его авторитету, записав в протокол заседания, что признаю за моим будущим сотоварищем по театру Вл. И. Немировичем-Данченко полное право veto во всех вопросах литературного характера. Зато в области актерской, режиссерской, постановочной я не оказался таким уступчивым… Владимиру Ивановичу пришлось согласиться на право моего режиссерского и художественно-постановочного veto. В протокол было записано: «Литературное veto принадлежит Немировичу-Данченко, художественное — Станиславскому». В течение последующих лет мы крепко держались этого пункта условия. Стоило одному из нас произнести магическое слово veto, спор на полуслове обрывался без права его возобновления, и вся ответственность падала на того, кто наложил свой запрет… В вопросах организации я охотно и легко уступил первенство своему новому товарищу, так как административный талант Владимира Ивановича был слишком для меня очевиден. В деловых вопросах театра я ограничивался совещательной ролью».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});