Тайны дворцовых переворотов - Константин Писаренко

Между тем в Ропше, ознакомившись с ответом Екатерины на письмо Петра III, скорее всего, облегчили режим содержания арестанта. Тот, ощутив послабления, захотел разнообразить досуг возможностью попиликать на скрипке, потрепать любимого пса, развлечься с понимающим все с полуслова арапом. А. Г. Орлов ничего зазорного в том не увидел, и 1 июля второй офицер поскакал в Петербург с новым запросом.

Шумахер пишет, что император страдал несварением пищи. Кроме того, известно, что он мучился геморроем. Прибавим сюда нервные потрясения последних суток и стремительную неожиданную смену статуса Петра Федоровича от всемогущего самодержца до бесправного узника. Угнетенное психологическое состояние и нервное истощение, естественно, негативно отразились на нем. И если раньше с помощью врачей хронические недуги удавалось преодолевать, то в изменившейся, непривычной стрессовой ситуации упавший духом император просто не имел сил сопротивляться обострению старых болезней. По-видимому, 1 июля ухудшение самочувствия заметили и окружающие, почему Алексей Орлов наказал офицеру не только передать просьбу Петра, но и уведомить императрицу, что заключенный что-то неважно выглядит.

Что за фантазии?! – возразят мне. Согласно Шумахеру, это Петр попросил у жены прислать врача, а заодно мопса и скрипку. Но давайте не забывать, Шумахер все-таки не присутствовал при докладе курьера, в отличие от Екатерины. А Екатерина в письме Понятовскому недвусмысленно сообщает, что муж попросил у нее «только свою любовницу, собаку, негра и скрипку»{222}. Значит, Шумахер что-то напутал?! Отнюдь. И Екатерина, и Шумахер, оба правы. Екатерина поставила в известность Понятовского о том, что прочитала в письме мужа или услышала непосредственно от гонца. А Шумахер, не присутствуя при той сцене, судит о запросе императора по факту отправления. А отправлены были лишь Людерс, собака и скрипка.

Интересно, а кто приехал в Петербург 1 июля 1762 года, и в каком виде он передал императрице информацию? К сожалению, точных данных на сей счет пока нет, но есть ряд косвенных, позволяющих предположить, что 1 июля перед Екатериной предстал Евграф Чертков, а доклад прозвучал в устной форме. В качестве доказательства приведу любопытную выдержку из первого письма А. Г. Орлова: «Посланной Чертков к Вашему Величеству обратно еще к нам не бывал, и для того я опоздал Вас репортовать. А сие пишу во вторник, в девятом часу в половине…»

Первый закономерный вопрос: в половине девятого утра или вечера? Разъяснить его помогает оговорка Орлова относительно болезни Петра Федоровича: «…я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил…»

Раз речь идет о ближайшей ночи, то день уже прошел. Кстати, в следующем письме по тому же поводу Алексей Григорьевич выразится так: «штоб он дожил до вечера». Мы смело можем утверждать: первая цыдулка сочинялась вечером 2 июля, а вторая – в районе полудня 3 числа. Кроме оговорки, на вечер указывает и рассказ командира о процедуре раздачи жалованья подчиненным за полгода, выдать которое гвардейцам императрица распорядилась 2 июля. Причем первая партия денег предназначалась отряду Орлова. Их быстро, за полсуток, доставили в Ропшу и немедля раздали солдатам и унтер-офицерам.

Мы выяснили, что депеша Орлова за № 1 написана в половине девятого вечера 2 июля. Это когда же должен был покинуть Ропшу Чертков, чтобы его отсутствие 2-го числа в 20.30 являлось серьезным опозданием? Допустим, подпоручик уехал утром 2 июля с каким-то поручением (между прочим, неизвестным нам). Полдня на дорогу туда и обратно, на аудиенцию у императрицы и необходимый отдых (все-таки на плечи четырех офицеров возложена непомерно большая нагрузка) – минимальный срок для поездки. Следовательно, невозвращение Черткова из столицы в тот же день к половине девятого вечера вряд ли в тех условиях могло считаться опозданием. Напомню, что Пассек, приехавший в Петербург днем 30 июня, задержался в столице как минимум до ночи.

А если Чертков уехал не утром 2 июля, а вечером или днем 1 числа с тем уговором, чтобы, переночевав дома (то есть отдохнув), вернуться к месту службы днем 2 июля?! Тогда отсутствие подпоручика вечером 2 июля Орлов вправе был расценивать как неоправданную задержку. Тем более что командир ждал его, дабы отправить в Петербург другого офицера с новым рапортом, имея на всякий случай под рукой одного свободного. И в конце концов Орлову пришлось снаряжать в путь второго курьера, не дождавшись первого. Однако, если Чертков уехал 1 июля, а не утром 2-го, то становится ясно, с чем приехал преображенец в Летний дворец. Именно он и передал на словах очередную просьбу Петра Федоровича. Но почему на словах?

Давайте проанализируем факты, которыми мы располагаем. В бумагах Екатерины сохранились три письма Петра III – два от 28 июня и одно от 30 июня; два письма А. Г. Орлова – от 2 и 3 июля. Императрица получала их лично, прочитывала и откладывала в определенное место. Там они пролежали долгое время почти никем не тронутые, затем попали в руки архивистов и ныне находятся в РГАДА, в фонде № 1, в деле № 25 целехонькие и невредимые, за исключением второго письма Орлова. Если императрица сберегла столь ценные документы, то каким образом она утратила другие, поступавшие к ней из Ропши?

Тут могут привести два объяснения. Первое. Прочитав сама, Екатерина разрешала ознакомиться с текстом посланий соратникам, а те могли ненароком в горячке потерять их или прикарманить. Вот, например, нет же в пакете списка команды Орлова, о котором он пишет… Очень и очень сомнительный довод. Императрица, конечно, показывала письма ограниченному кругу лиц и только в своем присутствии. Коротенькие послания не требовали длительного периода для прочтения, а значит, быстро отдавались обратно хозяйке. Трудно представить, что могло случиться в кабинете Екатерины такое, чтобы она запамятовала о столь важных документах и позволила им исчезнуть не с кем-нибудь, а вместе со своим же доверенным лицом. Да и кому из доверенных лиц понадобилось бы красть ценные свидетельства. Н. И. Панину? Е. Р. Дашковой? К. Г. Разумовскому? А вот от них-то до 3 июля императрица наверняка постаралась бы скрыть полученные сведения, потому что знала: они – ее политические оппоненты, и незачем враждебный лагерь вооружать против себя собственными секретами.

К тому же вспомним. Оба письма от 29 июня писались, пересылались, читались и хранились в суматохе петергофского похода. И у них было куда больше шансов затеряться в той неразберихе, чем у писем, полученных в тиши кабинета Летнего дворца. И, тем не менее, ничего. Оба до сих пор никуда не затерялись, не пропали и не истлели. Что касается списка команды Орлова, то зачем его хранить царице? Список требовался для награждения ропшинских солдат или для каких-либо других сугубо практических целей. Оттого бумага из рук Екатерины без проволочек устремилась в соответствующую инстанцию.

Второе. Екатерина сама (или кто-то из наследников) уничтожила некоторые донесения. Зачем? В них содержалась какая-то информация, которую нежелательно доверять бумаге. Уж на что откровенны письма Орлова, а и то не исчезли. Что же могло быть более откровенным, чем его признание? Только сообщение об убийстве Петра Федоровича. Но вот незадача! Как мы видели выше, Д. Н. Блудов, составляя в прошлом столетии опись к секретному пакету, упомянул в ней, что во втором письме Орлов объявил царице о смерти узника. При этом чья-то заботливая рука действительно уничтожила часть информации во втором орловском послании. Следовательно, другого письма с неприятной для Екатерины новостью не было. Но если потеря и умышленное уничтожение депеш выглядят неправдоподобно, то ближе к истине утверждение, что секретных писем сохранилось ровно столько, сколько и посылалось. В остальных случаях новости передавались устно. Кстати, а сколько всего было поездок из Ропши? Попробуем разобраться.

Алексей Орлов с реляциями отправлял только офицеров. У капитана их числилось четверо – Барятинский, Пассек, Баскаков и Чертков{223}. Из четверки двое обязательно дежурили в комнате Петра III (помните, Петр в письме об офицерах пишет во множественном числе, а согласно плану дворца в предназначенных Петру покоях – две двери). Первым 30 июня с письмом Петра Федоровича уехал Петр Пассек. Переночевав в Петербурге, он с ответом вернулся, скорее всего, днем 1 июля. Добившись удовлетворения по двум пунктам первого послания, узник сделал новый запрос, который отвозит уже Чертков. В запросе нет ничего такого, что можно перепутать или неправильно доложить. Посему о непритязательном желании бывшего царя логичнее уведомить на словах.

2 июля Орлов пишет Екатерине рапорт с отчетом о выдаче команде денег. Доклад о финансовых делах лучше все-таки доверить бумаге, а не памяти и сообразительности несведущего о том офицера. Так рождается на свет первое письмо. Орлов хочет отослать депешу, предварительно дождавшись Черткова. Но тот затягивает с приездом. Между тем пакет отправляется в Петербург. С кем? Из трех оставшихся – Барятинского, Пассека и Баскакова – отпустить можно одного. Барятинский Ропшу покинул 4 июля. Пассек уезжал 30 июня. Значит, 2 июля очередь отдохнуть вечером в столице выпала Михаилу Баскакову. Возвратиться ему надо 3 июля днем. Однако 3 июля ситуация становится критической. И Орлов решает послать в Санкт-Петербург камер-лакея Маслова, разумеется, в сопровождении офицера. Правда, ни Чертков, ни Баскаков из столицы к полудню не вернулись. Откомандировывать туда Барятинского или Пассека Орлов тоже не в силах. В комнате Петра должны дежурить два офицера. Остается офицер команды, доставившей накануне жалованье. Его Алексей Григорьевич по имени не знает или не запомнил, отчего в написанном вскоре по отъезде Маслова втором письме упоминает того по чиноположению – офицер. Наконец, 4 июля своим не востребованным еще правом пользуется Ф. Барятинский, который отвозит в столицу второе письмо Орлова, но, прежде чем ехать к императрице, докладывает о нем Никите Панину.