Ватутин - Александр Воинов

Когда атаку отбили, Курбатов присел, вытащил из горлышка фляги черную резиновую пробку и долго, тянул теплую воду — все не мог напиться. Потом он вытер рукавом с лица пот и осмотрелся. Невдалеке, на снарядном ящике, сидел Кутенков и, кряхтя, перевязывал раненую ногу. Труп Мороза по грудь засыпало землей. Каска сдвинулась с лица убитого, и теперь он, казалось, глядел полузакрытым глазом, словно щурился от яркого солнца. В пятидесяти шагах от Мороза, на скате холма, стоял развороченный, с вздыбленной пушкой, еще дымящийся фашистский танк. Это был шестой или даже седьмой танк, подбитый Курбатовым в бою.

7

6 июля войска Центрального фронта нанесли контрудар по северной вражеской группировке. Но с юга немцы продолжали рваться по шоссе к Обояни и Курску.

В нескольких местах гитлеровцы продвинулись на семь-восемь километров. И хотя было заметно: возможности их уже истощены, они атакуют осторожнее и значительно меньшими силами, бросая в бой теперь лишь до двадцать — двадцать пять танков, тем не менее враг стремился развить успех, и сражение не затихало ни днем, ни ночью.

Генерал Ястребов и замполит полковник Карасев сидели в землянке. Голова у Карасева была забинтована. Пятна крови проступали сквозь марлю, и он держал голову неестественно прямо, точно боялся пошевелить ею.

— Петр Петрович! — возбужденно говорил ему Ястребов. — Ведь выстояли, а? А ведь выстояли же, а? Ты смотри: от Ватутина благодарность всей дивизии! — И он протягивал Карасеву телеграмму, которую замполит уже знал наизусть.

— Размножим и пошлем по всем частям, — сказал, морщась от боли, Карасев. — Пусть люди узнают…

— Вот бы Потапов обрадовался!

— Да, жаль старика. Можно сказать, за пять минут до конца боя царапнуло…

Теперь дивизия Ястребова могла передохнуть. Поело многодневных боев гитлеровцы поняли, что на этом направлении им не пройти, и перенесли удар на левый фланг армии Чистякова.

Ястребов приказал выставить боевое охранение, а солдатам разрешил спать. И солдаты спали, лежа на траве, спали так крепко, что их не мог разбудить танковый бой, развернувшийся всего в двух километрах.

И вот в эти часы такого желанного и давно заслуженного и необходимого отдыха в землянку к Ястребову спустился офицер связи армии.

— Товарищ генерал, — обратился он к командиру дивизии, — вам боевой приказ. — И передал синий конверт с красными сургучными печатями.

Сломав печати, Ястребов вынул из конверта приказ, прочитал и отдал Карасеву.

Они ни слова не сказали друг другу.

«Что ж, приказ есть приказ, — подумал каждый из них. — Надо выполнять».

Офицер связи, выпив из кружки воды, которую принес ординарец, продолжал стоять, видимо чего-то выжидая.

— Что еще? — спросил его Ястребов.

— Начальник политотдела армии приказал передать, чтобы троих солдат — Курбатова, Никанорова и Кутенкова — немедленно направили в штаб фронта. Командующий фронтом лично вручит ордена Ленина.

— Никаноров и Кутенков ранены, в госпитале, — сказал Карасев. — А Курбатов, этот есть.

— ФоминІ — крикнул Ястребов ординарцу. — Сейчас же найди Курбатова.

Когда ординарец нашел Курбатова, тот спал около дощечки, на которой его же рукой было написано: «Умру, но с рубежа не уйду».

8

Напряжение битвы усиливалось, как усиливается ливень, когда гроза на исходе и на горизонте проглядывает голубое небо.

Наблюдая за тем, как развиваются события, Ватутин все больше понимал: гитлеровцы долго не выдержат. Они рассчитывали на стремительность, а их вынудили к длительной, изнуряющей битве, в которой сможет победить лишь тот, у кого не только больше сил, но и больше выдержки, упорства. События ближайших дней подтвердили это.

Восьмого июля с согласия Ставки генерал Москаленко со своей армией перешел в контрнаступление. Его войска продвигались медленно, но все же продвигались.

Правда, в этот же день на другом участке фронта Манштейн нанес удар по центру армии Крученкина, стремясь привлечь сюда резервы Ватутина и в то же время расширить прорыв к востоку. Свои неудачи в наступлении на Обоянь враг решил возместить ударом на Корочу. Но армия выдержала и этот нажим.

Девятого июля, по плану Гитлера, Манштейн должен был овладеть Курском, но он даже не сумел вывести свои танки в назначенный срок к Северному Донцу. А между тем резервы его 4-й танковой армии уже были исчерпаны.

Одиннадцатого июля войска Манштейна, получив подкрепление, перешли в новое наступление на Прохоровку с запада и юга. Танковое сражение продолжалось всю ночь и на другой день достигло наивысшего напряжения…

Широки поля вокруг Прохоровки. Залитые солнцем, они в мирные дни дышат благоуханной свежестью полевых цветов, колышут волны желтой пшеницы. А сейчас здесь клокотало невиданное сражение.

Тысячу танков собрал Манштейн под Прохоровкой, не зная о резервах Ватутина. И вот навстречу танкам Манштейна утром 12 июля из села Прелестное двинулись сотни тридцатьчетверок. Это армия генерала Жадова, прибывшая из резерва Ставки, заняла боевые рубежи и теперь шла на сближение с фашистскими танками, которые, выстроившись в виде огромной буквы «П», двигались к позициям гвардейцев. А над полем боя танков «миги» и «лаги» вели напряженные воздушные бои с «мессершмиттами» и «юнкерсами».

Густой дым тяжелыми волнами заволок сияющую на солнце степь. Танки горели, и черное чадное пламя пожирало посевы. Солдаты умирали, падая лицом в зеленую, пахнущую ромашкой траву.

Гитлеровцы, в воображении которых с новой силой возникли картины их разгрома под Москвой и Сталинградом, уже не верили, что чудесное русское лето, напоенное солнцем, запахом трав, буйно росших на раздольных полях, когда-нибудь будет принадлежать им. Нет, это были чужая земля, чужой воздух, чужое лето.

Манштейн снова проиграл. Ватутин собрал свои резервы как раз восточнее Прохоровки, где они и сослужили свою великую службу.

Вечернее солнце как будто с удивлением смотрело на картину, которую освещало первый раз с тех пор, как загорелось на небе. На полях и на склонах холмов догорали «тигры» с черными крестами. Вот, вздыбившись, застыли в смертной схватке «пантера» и тридцатьчетверка. Еще подбитый танк, еще… А вот наше орудие, раздавленное гусеницами… Но и сам вражеский танк далеко не ушел. А вот, у края окопа, лежат три бойца. У одного из них зажата в руках так и не кинутая им в машину противотанковая граната. На обочине дороги, уткнувшись в кювет, стоит большой штабной автобус. На распахнутых зеленых дверцах нарисован желтый дракон с тремя головами — опознавательный знак эсэсовской части.

К вечеру 12 июля, потеряв более четырехсот танков, фашисты перестали рваться к Курску. Более того, они кое-где начали отходить, а Ватутин усилил нажим. В бой были введены армии Жадова и Ротмистрова. Противник снова начал отходить.

В тот же день по приказу Ставки перешли в наступление войска Западного и Брянского фронтов, расположенные севернее и восточнее Орла. И к 15 июля за три дня фронт противника был прорван на протяжении сорока километров и наши войска продвинулись в глубину вражеской обороны, освободив более пятидесяти населенных пунктов.

Красная Армия и здесь, и еще дальше, на севере — по всему фронту — наращивала свои удары. Орловская группировка противника распадалась, и ее уже громили по частям.

9

Курбатов хорошо представлял себе штаб полка, раза два был и в штабе дивизии, что же касается штаба армии и штаба фронта, то о них он только слышал. Он считал, что штаб фронта обязательно должен располагаться в глубоких блиндажах и допускаются туда лишь немногие, знающие особые пароли.

Но вот запыленная полуторка, на которой ехали бойцы, остановилась у железнодорожного переезда, невдалеке от станции Ржава. Из кабины высунулся шофер и крикнул:

— Эй, орлы, приехали! Вылезайте!

Курбатов огляделся и увидел обычные глинобитные домики. Около некоторых из них похаживали часовые. Под деревьями стояли машины. По тропинке, вьющейся рядом с дорогой, шли два полковника и о чем-то беседовали, не обращая никакого внимания на приехавших. Следом за полковниками шел высокий, худощавый генерал. Он свернул в сторону и скрылся между хатками.

Вот тебе и штаб фронта — в обычной деревне!

А минут через пятнадцать он уже стоял перед усталым немолодым майором, работником политуправления, который втолковывал ему, где находится баня, где столовая и где хатка, куда надо будет отправиться ночевать.

Перед тем как отпустить Курбатова, майор критически оглядел видавшую виды, выгоревшую на солнце гимнастерку сержанта и, покачав головой, смущенно сказал:

— Гимнастерка-то у тебя… Ты уж ее постирай, что ли. Все же перед командующим стоять будешь…