Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Сейчас же два агента сыскной полиции, которых взял с собой комиссар, были введены по черной лестнице в комнату Марии Фово, чтобы в случае надобности задержать ее, и в ее присутствии начался обыск. Пузырек с ядом был найден на месте, указанном герцогом. Когда у Марии Фово спросили, каким образом он оказался в ее вещах, то она притворилась очень удивленной и заявила, что ничего не знает об этом. На вопрос, кто же кроме нее мог положить пузырек в ее комод, опа сперва утверждала, что не клала его. Комиссар в ту же минуту наложил на него, а также и на чайник с питьем печати. При дальнейшем обыске были найдены:

1) Портрет ребенка, — по словам Марии Фово, портрет ее дочери.

2) Медальон с черными и белокурыми волосами, — по словам Марии Фово, принадлежащими ее дочери и мужу.

3) Несколько писем, не имеющих отношения к обвинению.

4) Записка огромной важности, так как она устанавливает деятельное соучастие в преступлении, в котором обвиняется Мария Фово. Эта записка была отправлена по почте, о чем свидетельствует марка. Содержание ее следующее:

«Какая странная и печальная случайность привела вас в дом к тем людям, которые причинили вам все несчастья! У меня не такая сильная душа, как у вас, и ваши проекты меня пугают за вас, но всегда рассчитывайте на мою скромность, потому что подобную месть я понимаю. К. Д. Если есть, что написать мне, то вот мой адрес: улица Bienfaisance, № 3».

В продолжение всего обыска Мария Фово находилась в каком-то оцепенении, и когда ее попросили объяснить значение записки, которая должна была служить подавляющей уликой для обвинения, то она отвечала, что не может этого сделать и не понимает, зачем ей предлагают подобные вопросы, и просила отпустить ее к герцогине.

Такое странное притворство вывело герцога из терпения; он не мог удержаться от гнева и слез и вскричал:

— Негодная! Ты хочешь вернуться к моей жене, чтобы окончательно отравить ее, не так ли?

Затем он вышел из комнаты, приглашая комиссара исполнить свою обязанность.

По окончании обыска комиссар объявил Марии Фово, что арестует ее именем закона, и велел ей идти за ним. Она же, несмотря на то, что слышала, в чем ее обвинял герцог, казалось, не понимала своего положения и дерзко спросила, какое имеют право арестовывать ее и куда ее ведут?

Комиссара возмутила такая наглость, и он отвечал:

— Туда, куда отводят отравительниц.

При этих словах Мария Фово остолбенела, потом представилась безумной (позднее она несколько раз прибегала к этому) и закричала:

— Отравительниц? Их отводят на эшафот, не правда ли?

— Да, если преступление доказано, — отвечал комиссар.

— Вот оно что… эшафот… такова моя судьба».

(В зале сильное волнение.)

«И тут с обвиняемой сделался сильнейший нервический припадок, так что агенты должны были на руках отнести ее на извозчика, чтобы ехать в полицейскую префектуру, где ее заключили в тюрьму. Комиссар запечатал обе двери ее комнаты, взял других агентов сыскной полиции и тотчас же отправился на улицу Bienfaisance, № 3, чтобы найти там автора упомянутой записки, подписанной только буквами К. Д.

Было около четырех часов утра, когда комиссар прибыл в этот дом. Оказалось, что там содержатся подозрительного, жалкого вида меблированные комнаты. Комиссар потребовал от содержательницы комнат список жильцов.

Фамилии только двух жильцов начинались с буквы Д: некоего Дермонэ, назвавшегося чиновником без места, и женщины Дюваль с грудным ребенком. По словам хозяйки, г-жа Дюваль дошла до такой нужды, что от голода у нее пропало молоко, и так как она не платила за комнату уже два месяца, то на следующий день хозяйка хотела выдворить ее из квартиры».

(Публика взволнована. Все взгляды обращаются на подсудимую Дюваль. Она старается закрыть лицо платком.)

«Агенты заняли все выходы дома, и на вопрос комиссара, у себя ли в настоящую минуту вышеупомянутые жильцы, хозяйка отвечала, что Дермон не ночевал, а Дюваль накануне ходила только на минуту к жившей в том же доме овощной торговке, чтобы попросить немного молока и топлива, чтобы покормить и согреть ребенка, умиравшего от голода и холода. Торговка сжалилась и дала просимое; г-жа Дюваль вернулась к себе и больше не выходила из дома.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Спрошенная о привычках этих жильцов, хозяйка показала, что Дермон возвращался домой в неопределенные часы и часто в нетрезвом виде, но платил аккуратно каждые две недели. Дюваль же первое время ежедневно ходила гулять с ребенком, но вот уже несколько недель, как не выходит, потому что ребенок болен и вся ее одежда в лохмотьях. У нее никто не бывает; характера она кроткого и спокойного. Хозяйка прибавила, что жиличка просила ее достать ей швейную работу, но, несмотря на все желание, она ничего не нашла для нее. Заметив два дня тому назад, что жиличка почти падает от изнеможения, она отнесла ей чашку супа.

На вопрос, имела ли г-жа Дюваль какие-нибудь отношения с особой, живущей на улице Варенн, в отеле де Морсен, хозяйка отвечала, что ничего не знает об этом.

Затем комиссар спросил, на каком этаже комната г-жи Дюваль. Хозяйка отвечала, что на пятом, вторая дверь налево; что комната ее — собственно чулан на чердаке. Комиссар в сопровождении агентов отправился в комнату г-жи Дюваль».

(В эту минуту чтение обвинительного акта прерывается новым инцидентом. Обвиняемая Клеманс Дюваль бледнеет и, совершенно растерявшись, бросается на колени, рыдает и об-ращается к судьям со словами: «Пощадите! Пощадите! Ради имени моего отца, не читайте дальше!» Невозможно передать впечатления, какое производит раздирающая мольба второй подсудимой, ее взволнованное стыдом и отчаянием лицо. Защитнику с трудом удается убедить ее, что обвинительный акт должен быть выслушан до конца. Мария Фово также старается ее успокоить; девица Дюваль прячет у нее на груди свое лицо и шепчет: «Спрячьте меня, спрячьте, чтобы меня не видели!» Волнение публики достигает высшей степени; многие дамы утирают слезы. Один из конвойных стражей хочет разъединить подсудимых, но председатель с сострада-нием, которое находит отклик среди публики, говорит ему: «Оставьте их, оставьте!» и обращаясь к публике: «Как ни взволнованны присутствующие, но я предлагаю им воздерживаться от выражения своих чувств и соблюдать тишину». Затем он делает знак секретарю продолжать.) Тот читает:

«Придя к комнате г-жи Дюваль, комиссар постучал несколько раз в дверь, но ответа не было; тогда он велел позвать слесаря, и слесарь сломал замок. Из комнаты понесся сильный угар, и глазам комиссара представилось страшное зрелище — новое преступление: г-жа Дюваль, едва прикрытая какими-то лохмотьями, лежала на грязной постели, крепко прижав к груди труп 8—9-месячного ребенка. Сама она была в таком глубоком обмороке, что вначале ее сочли умершей. Жаровня с неперегоревшими угольями, плотно закупоренные бумагой щели в крошечном, едва пропускавшем свет окне не оставляли никакого сомнения в двойном злодеянии: бесчеловечная, бессердечная мать не удовольствовалась нарушением божественного закона, посягнув на собственную жизнь, но с холодным варварством задушила угаром своего ребенка».

(В зале движение. Все смотрят на Клеманс Дюваль; она продолжает прятать голову на груди у своей сообщницы и с трудом заглушает конвульсивные рыдания.)

«Заметив в г-же Дюваль признаки жизни, комиссар немедленно послал за врачом. Прибывший врач мало-помалу вернул ее к жизни, но ребенка нельзя было спасти, потому что он уже умер.

Обыск в комнате показал, что г-жа Дюваль жила в полной нищете, и были найдены только пачки писем без подписи (о них будет упомянуто ниже). Из содержания этих писем и из свидетельских показаний выяснилось, что подсудимая не замужем и должна поэтому именоваться девицей Дюваль. Несчастный же лишенный жизни ребенок был плодом постыдной связи девицы Дюваль с автором вышеупомянутых писем, — связи, тем более постыдной, что подсудимая при-надлежит, по рождению и воспитанию, к очень почтенной семье: имя ее отца, артиллерийского полковника Дюваля, — одно из самых славных в нашей храброй африканской армии. (Продолжительное движение.) Полковника считали умершим в геройской битве, но он находился в-плену у кочевого племени, которое водило его с собой. Об его обмене год и три месяца велись переговоры, но они были прерваны вследствие возобновившихся неприятельских действий со стороны кабилов, и теперь не знают, что сталось с полковником Дювалем.