Перстень Дарины - Александра Девиль

— Карп выкупил Дарину у разбойников и силой взял ее в жены?

Зиновий ответил:

— Поначалу она не хотела идти за Карпа, потому что ей нравился Назар-охотник. Но потом, когда Карп пообломал ее немного и приохотил к плотским утехам, она очень даже его полюбила. Теперь Дарина с Карпом живут богато, в свое удовольствие, и у них скоро будет ребенок. Бабы и девки все таковы: вначале брыкаются, а потом поддаются.

Я спросил в отчаянии:

— Неужели она могла полюбить Карпа?

— А чему удивляться? — пожал плечами Зиновий. — Твой братец, хоть и рябой, зато, говорят, в постели очень лихой. А лица-то его в темноте все равно не видно.

Так несколькими словами Зиновий отравил мою душу. Он потом еще говорил о разбойниках, о предательстве Мартына и о своих собственных злоключениях, но я его уже почти не слушал. Рухнули все мои надежды. Мне ни к чему уже было возвращаться домой, да и дома у меня больше не было, мать умерла, а любимая девушка стала женой моего преступного брата и охотно делит с ним постель, а до этого еще успела натешиться с Назаром. Не знаю, понимал ли Зиновий, какие чувства я питаю к тебе, или действовал по наитию, но попал он точно в цель.

— Боже мой, сколько клеветы, и зачем?.. — простонала Дарина, уронив голову на руки. — Для чего Зиновий это сделал?.. А впрочем, все понятно. Ему не хотелось, чтобы ты вернулся домой и узнал правду. Он боялся разоблачения.

— Но ведь разоблачить его могла и ты. Ты же знала, что предатель — Зиновий, а не Мартын. И про Карпа все знала.

— Но Карп запугал меня, принудил молчать, грозился, что навредит моей матери. Однако в тот день, когда мама умерла, а у меня начались роды, я рассказала боярыне Ксении правду о Зиновии. А про Карпа она, бедная, и сама догадалась.

— А знал ли Карп о том, что я жив?

— Нет, ведь он погиб до того, как Зиновий стал купцом и съездил в Сурож.

— Выходит, расчет Зиновия был еще хитрей, чем я думал. Предатель не сказал мне, что ты уже родила, а сказал, что собираешься родить, — дабы у меня не оставалось сомнений, что ребенок от Карпа.

Хмурая складка пролегла между бровями Антона, и Дарина, коснувшись руками его лица, тихо сказала:

— Забудем об этом предателе, он уже наказан своими же собственными дружками.

— Но мне не вернуть тех лет, которые я потерял из-за его клеветы и своей доверчивости, — вздохнул Антон. — После разговора с Зиновием я не спал всю ночь и многое передумал. Вначале я оплакал мать, а потом мне в голову пришло много злых мыслей о тебе. Я думал о том, что лучше бы мне было навсегда остаться монахом, не знающим жизни, чем пережить такое разочарование в девушке, которую полюбил душой и телом. Она казалась мне воплощением чистоты, а выходит, — такая же похотливая, как портовые девки, если смогла полюбить страшного, развратного насильника Карпа. И тощая решил, что на свете нет любви, а есть только плотская жажда, которую можно утолять без всяких душевных чувств. Мне незачем было возвращаться домой, и я вернулся на корабль к Якопо, да еще и рассказал ему услышанные новости. Он посоветовал мне развеять свою печаль в море и портовых тавернах, что я и делал. Тогда же я научился убивать. Обманутые надежды на любовь сделали меня злым. Впрочем, постепенно злость во мне притупилась, и я даже стал иногда оправдывать тебя в своей душе, предполагая, что ты поддалась Карпу из страха. Потом кочевая жизнь, полная опасностей, завертела меня, и я стал все реже вспоминать родной дом и свое прошлое. Из меня вышел неплохой ученик морехода, и скоро я сделался первым помощником Якопо. Я научился жить среди людей-волков. Наблюдательность, привитая мне еще в монастыре, часто помогала вовремя распознавать замыслы людей по их лицам. Так, пройдя суровую науку жизни, бывший послушник стал пиратом. Через два года Якопо погиб в морском сражении, я взял на себя командование и спас корабль. И матросы выбрали меня капитаном, несмотря на мою молодость.

Но жизнь морского разбойника меня тяготила, мне хотелось заниматься каким-нибудь достойным делом, которое бы не было противно Богу. Никто из моей команды не знал, насколько я верующий и богобоязненный человек; я молился всегда в одиночестве, перед заветной иконой, которую прятал на груди. Все считали меня чуть ли не безбожником, но в душе я помнил себя прежнего и часто делал тайные пожертвования в православных храмах.

Вскоре мне представился случай совершить угодное Богу деяние. Византийский император собрался отвоевать Константинополь у латинян и заручился поддержкой Генуи. Однажды утром наш корабль захватил венецианскую парусную галеру, шедшую в Константинополь. И тогда я предложил своим людям: «Отправимся с добычей к генуэзцам и предложим им свою помощь в войне. Если Константинополь будет отвоеван, то нам простят наше пиратство и позволят свободно торговать или возьмут на достойную службу». Тут многие пираты взбунтовались, потому что им непривычна была другая жизнь и они не хотели ничего, кроме разбойничьей вольницы. Но много было и других, которым надоело разбойничать и вечно скрываться от властей, и они хотели спокойствия и надежного пристанища. Главным среди моих сторонников оказался Тадео, сын корчмаря, ставший пиратом случайно. Тадео был хитер, красноречив и многих убедил пойти со мной. Но тех, которые противились, я не неволил, потому что не хотел кровопролития. Оставив их на старом корабле, я взял себе захваченную в бою галеру. Явившись в лагерь генуэзских союзников императора Палеолога, я предложил им свою помощь и рассказал, что у меня есть хитроумный замысел проникновения в город. От Якопо, хорошо знавшего Константинополь, я слышал о существовании старинного водостока, который мог бы послужить подземным ходом. Генуэзцы привели меня к самому военачальнику Стратигопулосу, и он, выслушав мое предложение, спросил: «А согласен ли ты сам быть в числе той горстки храбрецов, которая проникнет в столицу через водосток, перебьет охрану и откроет нам городские ворота?» Видимо, полководец не очень-то мне верил и боялся предательства с моей стороны. Ноя согласился идти первым и повести за собой своих людей. Благодарение Богу, мой замысел удался и в древней столице была восстановлена власть византийских императоров. В награду за помощь Михаил Палеологдал генуэзским купцам многие привилегии. Теперь Генуя завладела всей черноморской торговлей, постепенно вытесняя венецианцев и прочих соперников. Меня, как особо отличившегосяв бою, тоже необошли наградой: мне был отдан корабль, прощено мое прежнее пиратство, разрешена торговля. Скоро генуэзцы стали создавать свои торговые фактории в Тавриде. Наместник, назначенный сюда из Генуи, взял меня на службу, поручив заниматься городскими укреплениями и охраной порта. И вот прошедшей осенью я поселился в Суроже, в доме, который мой ловкий помощник Тадео выторговал за полцены у одного венецианца, напуганного последними событиями. На первом этаже Тадео устроил корчму, а второй этаж я занял под жилье, но не только для себя. В двух комнатах там часто ночевали гости, приезжавшие ко мне по торговым и прочим делам. Тадео и другие моряки, плававшие со мной, были большей частью латинской веры, и они догадались, что я православный, когда увидели, как в Константинополе и Суроже я хожу молиться в греческие храмы. Они посчитали, что я родом из таврийских греков. Однажды я спас из татарского плена греческого священника Антония, и с тех пор мой тезка всюду меня сопровождает, а это еще больше укрепило уверенность сотоварищей в моем греческом происхождении. Впрочем, мне было все равно. Мне казалось, что я давно уже забыл свое истинное происхождение.