Новый Мир ( № 2 2012) - Новый Мир Новый Мир

Однажды зашел ко мне холодильный мастер. Долго возился с мотором, скептически приглядывался к нашему новому холодильнику, вертел его так и сяк; в конце концов, как выяснилось, ничего с ним не сделал, зато со мной — поговорил.

— Вы, — спрашивает, — наверное, профессор, вот у вас сколько книг.

— Нет, — говорю, — не профессор.

— А чем же вы занимаетесь?

— Литературой.

— Пишете, что ли?

— Ну да, пишу. Для детей.

Тут он посмотрел на меня пренебрежительно-недоверчиво и говорит:

— К кому ни приду, все пишут. И все — для детей!

Писать для миллионов

Валентин Берестов

1928 — 1998

*

ПИСАТЬ ДЛЯ МИЛЛИОНОВ

 

Это было в первой половине 1990-х годов, я работал тогда на музыкальной FM-радиостанции, которая называлась “Радио-Арт”. Одним из соучредителей этого радио был известный кинорежиссер и актер Ролан Антонович Быков. Года, кажется, полтора я вел раз в неделю (по ночам) часовую программу о современной литературе под названием “Охранная грамота”. Нередко ко мне в эфир приходили современные поэты, барды и рок-исполнители: Генрих Сапгир и Сергей Гандлевский, Виталий Дмитриев и Вероника Долина, Пригов и Андрей Макаревич.

Однажды, после разносной “летучки”, на которой Быков порицал молодых диджеев за дневной “перебор” попсы и сетовал, что в эфире совсем “нет классики”, то есть испытанной музыки прошлых времен, я почему-то решил в знак солидарности подтянуться и на своем маленьком ночном радиоучастке: сделать серию программ памяти ушедших писателей.

Вестимо, не обошлось без Корнея Чуковского. Тогда только еще входил в читательский оборот выпущенный полумиллионным тиражом двухтомник избранных работ Чуковского, в том числе — его забытая литературная критика начала века (мне рассказывали, что, готовя книгу к печати, наборщики издательства “Правда” были в сильном недоумении: неужели эти тексты писал тот самый “дедушка Корней”?), и я пожелал рассказать о “неизвестном Чуковском”. Но и уходить далеко в сторону от автора знаменитых сказочных поэм — никак нельзя: я тогда был под впечатлением от сборника “заметок на полях” Александра Кушнера “Аполлон в снегу” (Л., 1991). В той книге, в частности, были и горячие слова о Чуковском как о “недооцененном поэте, виртуозе, мастере поэтической интонации” — с поразительными примерами имитации внутри современного сказочного стиха К. Ч. — русской поэзии XIX века.

Мне очень хотелось, чтобы в эфире, посвященном Чуковскому, прозвучали слова поэта о поэте. Но заказывать телефонный разговор с Ленинградом было сложно, и я позвонил в ночи Валентину Берестову (чья, кстати, блестящая статья о Чуковском и была послесловием к упомянутому двухтомнику). Валентин Дмитриевич спросил, сколько времени отпускается ему на радиореплику; я сказал — минуты четыре. “Перезвоните, как дойдет до дела”. До дела дошло, и я, набрав номер, вывел Берестова в эфир. Он говорил четыре минуты двадцать секунд. Юный звукорежиссер по ту сторону студийного стекла был в изумлении от такого — привычного для моего гостя — профессионализма.

Аудиозапись, к счастью, сохранилась, и сегодня, в юбилейный для Корнея Чуковского (130 лет со дня рождения) и предъюбилейный для Валентина Берестова год, хочу поделиться ею с читателем “Семинариума”, снабдив сей лирический этюд некоторыми необходимыми, на мой взгляд, комментариями. Расшифровывая монолог Берестова, я постарался ничего в нем не менять, оставил все как есть.

И последнее: даря зимой 1990 года сборник “Солнце нашей поэзии” (“Из современной Пушкинианы”), в дарственной надписи к своей эмблематичной статье “Лестница чувств” Берестов, обращаясь ко мне, помимо прочего, начертал: “…который, как и я, все видит через Чуковского. И правильно делает!”

Павел Крючков

 

 

Корней Иванович Чуковский был замечательным поэтом: большим, настоящим. Когда я писал главу о нем в учебник детской литературы, я сравнил его с Ломоносовым. Потому что Ломоносов написал “Оду на взятие Хотина” — впервые силлабо-тоническим стихом, ямбом и приложил к ней теоретическое обоснование.

Точно так же поступил Корней Иванович: он соединил городской фольклор с деревенским, с классикой, с детскими считалками, то есть — с детским фольклором. Это все источники его поэзии1. И он создал эпос для самых маленьких детей, он создал литературу для них, целую литературу .

Причем эта литература столь значительная, что…

Ну, я по себе скажу. Когда вышла моя первая книжка “Отплытие”, ее тираж был пять тысяч. В тот же год вышла моя книжка “Про машину” — для самых маленьких, — ее тираж был миллион сто тысяч. И она тут же разошлась, в отличие от “Отплытия”2.

Гёте говорил, что поэт должен писать для миллионов людей. Вот Корней Иванович для них и писал, и говорил, и читал. Он откликался на каждое приглашение из школ, с радио, с телевидения, записывал охотно свои стихи на пластинки.

И еще о его поэзии. У него постоянно меняются ритмы. Образцом для него были сказки Пушкина и “Конек-Горбунок” Ершова, но он ввел вот этот принцип переменчивости ритмов, ввел то, что поэт Ян Сатуновский назвал Корнеевой строфой, — с ударной нерифмующейся строчкой...3

Просто потрясающее он сделал открытие.

Его стих — ну, во “взрослой” так называемой поэзии к этому ближе всего поэма Блока “Двенадцать” — к “Крокодилу” Чуковского, как ни странно4.

И вот эти переходы, переливы…

И он бы стал, конечно, лириком, у него были лирические стихи в молодости.

И в старости он тоже написал несколько превосходных лирических стихотворений. Но ему хватало классиков. Его чувства прекрасно выразили великие русские поэты, которых он знал наизусть. Стихотворные строчки и целые большие стихи и поэмы приходили ему на ум и на язык очень часто, каждый день, по много раз. Даже когда он умирал, ему читали “Медного всадника”. И он сам читал: “И с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу и проклинаю” — пушкинское.

Пушкин был его любимейший поэт, и он не смел о нем ничего написать.

Он взял предисловием к подобранному им для поэтической библиотечки школьника Пушкина — отрывки из статьи Гоголя5. Пушкин для него был нормой, образцом. Когда Чуковский писал о Брюсове, что тот — “поэт прилагательных”, что у него слишком много определений, поэтому его стих несколько вялый, — то он сравнивал это с Пушкиным, говорил, что у Пушкина как раз столько, сколько нужно, все в правильных пропорциях6.

…Замечательны его стихи “Никогда я не знал, что так весело быть стариком...” — они тоже переливчаты, переменчивы, в них такой ритм — в его взрослых лирических стихах7.

И он остается учителем не только для тех, кто пишет для маленьких, а для всех поэтов. Его влияние на нынешнюю поэзию — детскую ли, взрослую — огромно, но, на мой взгляд, все-таки еще недостаточно — чтобы нас больше любили. И взрослая бы поэзия тоже выходила миллионными тиражами — теперь, уже в рыночных условиях. ...Если бы люди писали так живо и если они бы они использовали открытия Чуковского в поэзии…

 

Комментарии

1 Эта тема подробно изложена в книге Чуковского “От двух до пяти” (глава “Заповеди для детских поэтов”) и в его последней статье “Признания старого сказочника” (1969).

2 Обе книги Берестова — и первый поэтический сборник “взрослых” стихов, и тоненькая книжка для дошкольников — вышли в 1957 году.

3 Свое литературоведческое открытие поэт Ян Сатуновский (1913 — 1982) впервые обнародовал в журнале “Детская литература” (1970, № 10).

Его большую статью “Корнеева строфа” (развернутой публикации 1995 года в том же журнале предшествовало предисловие Берестова) можно прочитать на сайте “Отдав искусству жизнь без сдачи” <http://www.chukfamily.ru/Kornei/Biblio> , а интереснейшую и трагическую историю ее невключения в сборник 1978 года “Жизнь и творчество Корнея Чуковского” — в Некоммерческой электронной библиотеке “ImWerden”. “Историю в письмах” здесь опубликовал и прокомментировал племянник поэта Леонид Сатуновский <http://imwerden.de/cat> .

В “Корнеевой строфе” Ян Сатуновский, в частности, писал:

“Поэтическая функция внутренних рифм в сказках Чуковского многозначна. Они придают стиху выразительность, звонкость, “плясовитость”. Они дробят стих, заставляя читателя делать паузы внутри строки, а это способствует сочетанию двух- и трехсложных размеров в одном двустишии, как в считалке: