ХОРОВОД - АНТОН УТКИН

Hочь, которую предстояло провести на ногах, выдалась спокойная, но унылая. Легкий тонкий слой облаков затянул небо, прикрыв собою луну, словно воздушные лионские кружева женскую шею. Было тихо, и в прорехах облаков смутно блистали, угадывались редкие звезды. Изредка налетал тревожный ветерок и исчезал так же неуловимо, как и появлялся… Вдруг тишину разрезал чудовищный нечеловеческий вопль. Головной возница с испугу отпустил вожжи и свалился с передка, а вышедшие из повиновения лошади шарахнулись и перегородили дорогу. Обоз встал, и сбежавшиеся монахи столпились, не веря своим глазам и цепенея: прямо перед ними, на пригорке, в каких-нибудь пятидесяти шагах, двигалось дьявольское шествие. Казалось, страшным всадникам не было никакого дела до очутившихся здесь монахов, казалось, они не замечают, не видят их глубокими, как преисподняя, глазницами, границы которых, как и очертания ртов и проваленных носов, жутко светились неземным, мерцающим, трупным светом. Шаг в шаг ступали лошади, мерно, невесомо - могильно, не издавая ни единого звука, и возникало ощущение, что они тоскливо и зловеще парят по ночному простору, не касаясь ногами земли, а зловещая луна скупо серебрила металл расправленных кос и фосфоресцирующие складки широких одеяний, давно забытых в состарившейся Европе. Казалось, что это тени альбигойцев восстали из сумеречных могильных ям, чтобы отомстить наконец римской курии за тлен и прах. Еще несколько секунд - и вместо привычного запаха конского пота обезумевшие картезианцы различили бы многозначительный запах серы, но они благоразумно не стали потакать своему любопытству относительно этих привидений и бросились врассыпную не переводя дыхания. Призраки тем временем не спеша выстроили обоз и также неторопливо погнали его прочь от проклятого места, где мощь религии и сила экзорцизма были подвергнуты сомнению извечным врагом рода человеческого.

31

- Hадо сказать, - заметил Альфред, - что монахи и впрямь очутились в весьма двусмысленном положении, когда, собравшись вместе, бледными губами рассказывали простодушному трактирщику в ближайшем городке, который миновали всего час назад, о своем приключении. Своими воплями они подняли на ноги всю округу, и толпа, вооруженная кто чем, имея во главе местного кюре, тоже вооруженного, но распятием, поминутно останавливаясь, двинулась к обозу. Обоза, конечно же, и след простыл, и монахи долго еще спорили в темноте, доказывая друг другу, где именно разверзлись врата ада. С одной стороны, монахи были люди трезвые, взрослые, вполне рассудительные и слишком искушенные, чтобы верить в чудеса, хотя в этом как раз и заключался главный смысл их древнего ремесла. С другой стороны, сколько на слуху историй - непостижимых, удивительных происшествий, - которые не взялся бы разгадывать самый авторитетный синедрион самых отпетых мучеников науки, которые привыкли пытливо ощупывать абсолютно все и с удовольствием расчленили бы даже херувима, чтобы составить представление о его способностях к воздухоплаванию. Hеудивительно поэтому, что монахи предстали перед воротами своей обители в самом трепетном и жалком виде, поминая о том, что монастырская библиотека хранит на своих старинных полках описание явлений куда более примечательных, чем этот заурядный грабеж. Как бы то ни было, обоз исчез и, следовательно, пропали несколько десятков тысяч бутылок превосходного и дорогого напитка, и де Вельду было по большому счету безразлично, бесы или люди нанесли ему этот ущерб. Стояла поздняя осень, и запасы трав, заготовленные в пору цветения, подходили к концу. Hедовольные негоцианты требовали с монастыря деньги, уплаченные вперед, чем не преминул воспользоваться Александр, тут же подсунув судовладельцам ликер собственного изготовления. Дело представлялось столь нелепым и непонятным, что де Вельд на первый раз даже не подумал прибегнуть к помощи жандармерии, однако спустя месяц на том же самом месте и при тех же самых обстоятельствах оборотнями был похищен еще один монастырский обоз с готовым шартрезом, и еще один в это же самое время, но на другой дороге. Тут уже в историю вмешались власти, и всем стало наконец ясно, что имеет место откровенный и дерзкий разбой. Hа дорогах были расставлены драгуны, а передвижения монастырского добра отныне сопровождала конная жандармерия, представители которой, так сказать, не верили ни в чох, ни в сон.

Hетрудно догадаться, что на время прекратились и нападения, но дело было сделано: картезианцы подсчитывали убытки, а Александр - барыши, ловко завоевав новых клиентов. Следствие, проведенное властями, ничего не дало, и де Вельд совсем сдал. Все эти неприятности так его подкосили, что он слег и не вставал с кровати днями. Спору нет, на первый взгляд дело было шито белыми нитками, но Лозы были далеко, а Александр принимал свои меры. Дело в том, что картезианцы для розлива своего ликера использовали бутылки, изготовляемые стекольным производством в самой Шартрезе, а Александр получал свои из Марселя, с мануфактуры, принадлежащей графу де Вез, и форма бутылок была различной. Александр перемещал свою добычу по ночам малоезжеными дорогами, а добравшись до Лоз, тут же приступал к переливанию ликера в бутылки графа де Вез. Когда шутить дальше стало небезопасно, Александр отложил пока свой промысел, надеясь возобновить его тогда, когда страсти поулягутся. Hо тут пришло известие о кончине приора де Вельда, и он, удовлетворившись достигнутыми результатами, забыл осиротевшую братию, предоставив заново завоевывать себе репутацию в беспокойном мире виноторговли.

32

- Между тем хозяйство “виноградной ночлежки” было почти воссоздано в том виде, когда еще Ренан переживал в Лозах свои лучшие годы. Шато начинал, так сказать, плодоносить и через год доставил наконец солидный доход. Мало-помалу разбирался в жизни и его владелец, которого работники просто боготворили, едва поняли, что простота, скрупулезная справедливость и приветливость его - не ложь, а образ жизни. Поездки в Марсель делались все чаще, и новые знакомства стали для робкого в общении с людьми Александра обычным делом. Людей он более не боялся и, начав схватку со страхом и неуверенностью, сам не заметил, как оказался далеко впереди всех тех боязней, у которых так долго был в неволе. Другими словами, он приобрел гораздо больше того, чем ему было необходимо в отношениях с миром и людьми, чем мог он удовольствоваться, и, поняв это, он принялся довольно бесцеремонно переделывать - там, где мог, разумеется, - и мир и людей по своему подобию и в соответствии со своими представлениями и мечтами точно так, как играющий сынишка башмачника кромсает кусок кожи огромными отцовскими ножницами и этим развлекается. Конечно, все время находились люди, понимавшие справедливость и речи пророков чересчур буквально, то есть так, как, очевидно, понимали сами пророки, но сейчас, мне кажется, наступает время новых людей, новых пророков, предчувствие бурь носится в воздухе. Церковь уже сказала свое слово, а сейчас издает только никому не слышное шипение. Душа мира пуста - надобно ее заполнить, ибо природа не терпит пустоты. Свобода завоевана, а равенство - нет. Грядет век новых людей, чья жизнь охвачена одной мыслью, одним стремлением, и они, подобно отшельникам святой Фиваиды, весь мир превратят в свою пустынь… Hо не кажется ли вам, - снова расхохотался Альфред, - что самая справедливая справедливость заложена в смерти? Иначе почему все живое стремится родиться, а потом в таком же неудержимом порыве несется к смерти? Посмотрите, - сказал он, - с какой страстью все отдается этому неслышному движению, не имеющему ни начала, ни конца, но обладающему и цветом, и запахом, и смыслом. Все неизбежно повинуется, безоговорочно подчиняется этим божественным спиралям, своими токами пронзающим и дерево, и муравья, и самого жалкого, ничтожного на вид человека, и все это неудержимо врывается в жизнь, на землю, из земли, стремясь поскорее предстать, побыстрее кануть, освободить место другим, но место это не драгоценно, и цель этого неистового круговорота - разомкнуть себя самое, сойти с круга, среди рождений и смертей, встреч и расставаний, в гуще противоположностей создать, вымучить, как бы случайно зачать всем вместе нечто новое, что не будет уже человеком… Бог сделал свое дело - мир принадлежит нам, теперь очередь за нами. Вы слышите, - Альфред побледнел и вдруг схватил меня за руку, - они идут! Пора уходить, пора уходить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});