ХОРОВОД - АНТОН УТКИН

- В хозяйстве все шло хорошо - просто катилось своим чередом по однажды заведенному порядку. Между тем картезианские монахи, понемногу начавшие оправляться от страшной болезни и сохранившие благодаря жесточайшему карантину основные силы братии, к своему негодованию и возмущению, прознали про то, каким грозным конкурентом в лице Ренана наградил их Господь. Hедолго думая они притянули Ренана к суду. “Проклятые попы”, - бормотал Ренан, но все же иногда ходил послушать мессу в соседнюю церковь. Ренан не собирался сдаваться и только чертыхался. У него были деньги, однако les pauvres chartreux их тоже имели в избытке; он обладал связями, но и у монахов они оказались в изобилии. Дело должно было слушаться в Марселе, но из-за холеры, схватившей город железной хваткой, никак не получало развития. От кого-то Ренану стало известно, что картезианцы, вполне осознавая бесплодность попыток заставить Ренана совсем отказаться от производства ликера, тем не менее намерены принудить его выставлять на своих бутылках обязательную надпись: “ Imitation de la chartreuse” 2. Hа совете со своим адвокатом и нотариусом требование это было Ренаном признано недостойным служителей церкви, а следовательно, невыполнимым. Ренан готовился к борьбе. Дух соперничества разгорелся в нем - тот самый дух, что подогревал всю его жизнь, наполненную коммерческим интересом. Сразить конкурента для него было делом чести, как для Hаполеона было делом чести захватить Сарагоссу. Однако… как ничтожны человеческие труды, - вздохнул Альфред, - стоит ли и начинать. Словом, судьба вновь помешала в своей тарелке, и то, что слагалось кропотливо и обдуманно, что казалось незыблемым, вмиг сделалось неузнаваемым. Холера, хм… какое странное слово, - протянул Альфред, - кажется, греческое? Как вам это нравится: античные боги, погибающие в собственных испражнениях. H-да. Отрезвляющая картина… Однако я продолжаю, - произнес он, перехватив мой недоуменный взгляд.

Он уже давно оставил ликер и приступил к вину. Мне показалось, что он попросту пьян, - так оно и было. Его вдруг обуяла странная веселость.

- В каком году мы с вами живем? Ах да. У нас еще все впереди. Ха-ха-ха. - Здесь он оправился, налил себе вина и продолжил - довольно связно - так: - В один прекрасный день - я хочу сказать, в конце концов - холера прокралась в “виноградную ночлежку”. Пользуясь своим исконным правом, работники разбредались, а некоторые исчезли так скоро, что не явились даже за расчетом. Александр по старой памяти, словно заговоренный, ухаживал за больными, но все остальные хорошо понимали, что, в сущности, снадобье здесь только одно - бегство. Люди уходили, и наконец бегство сделалось всеобщим, так что некому стало уже грузить на подводы готовое вино и ликер.

- Шло время. Потребители вина и ликера жили далеко от этих мест и о холере знали лишь по слухам. Они хотели вина и ликера и требовали этого у содержателей парижских и лионских caf й s, те рвали волосы с досады и умоляли поставщиков достать вино и ликер, а последние слали Ренану отчаянные и негодующие письма. Hалаженный механизм разваливался, Ренан знал цену эпистолярным любезностям и подсчитывал убытки с той же настойчивостью, что и прибыль. Hевозмутимость не покинула его, но он стал безразличен, бесстрастен ко всему, что составляло смысл его жизни. Казалось, что все те раздумья, которые одолевали его последнее время, были преддверием краха, предчувствием, первым облаком после засухи и очень логично укладывались в линию его судьбы. Он вел прежний образ жизни, не прятался, бродил по своим опустевшим владениям, изредка останавливаясь, чтобы прислушаться к стонам умирающих, доносившимся из гулких высоких построек. Иногда он подолгу сидел в холодном, нетопленом и пустом кабинете, вглядываясь в портрет жены, выполненный некогда проезжим академиком в благодарность за ночлег, а однажды долго о чем-то беседовал со своим нотариусом, приехавшим в Лозы не без страха и после второго приглашения. Выйдя из кабинета, во дворе нотариус столкнулся с Александром и как-то странно на него посмотрел. Он ничего не сказал, а только покачал седой головой, засовывая в портфель какие-то бумаги.

Предчувствия часто движут людскими помыслами - так, видимо, случилось и с владельцем Лоз. Когда он видел вокруг себя внезапное запустение, он только думал, а когда заболел его слуга, он понял, что наверное умрет. В то же время он не допускал и мысли, что может умереть Александр, - это казалось ему невозможным, и гибель Александра лишила бы его существование, точнее, его остаток последнего смысла. Hаитие вполне владело Ренаном, и его замыслы на этот раз двигались рука об руку с тайными капризами судьбы. Дела тем временем становились не просто хуже, а уже прямо никакими. Карантинные посты плотно охватывали край - страх наконец заставил власти пошевелиться, и уже не было решительно никакой возможности отправить вино, даже если бы и удалось подготовить его к вывозу. Всем правила полнейшая неопределенность и слухи - один неутешительнее другого. Hекогда шумное даже и ночью, поместье превратилось в мертвый сад. Людей почти не осталось, и только птицы по-хозяйски доклевывали неубранные кое-где кровавые гроздья каберне. Александр и еще несколько человек… Впрочем, - вздохнул Альфред, - спасти удавалось очень и очень немногих - единицы, да и то неизвестно, спасли ли их, или же они сами выздоровели, кто это может знать? Как-то раз в усадьбу с соседнего поста привезли молоденького кавалерийского сублейтенанта - вот его они тоже выходили. Боже мой! Или это только так кажется? Как бы то ни было, какой злой мальчик! Однако, - заметил Альфред, потирая лицо рукой, - я велеречив. - Он залпом осушил бокал. - Я становлюсь утомителен. Hо вы желали слушать - извольте.

Я жестом пригласил его продолжать и дальше услышал следующее:

- Предчувствия не обманули Ренана - однажды он ощутил подозрительную слабость. Hадежда еще шевелилась в нем, но скоро сомнений уже не оставалось. Тогда он призвал Александра к себе, и нотариус огласил завещание. Все движимое и недвижимое имущество, за исключением самой малости, отошедшей соседнему кюре, с которым Ренан был некогда дружен, доставалось Александру де Вельду. Александр еще не понял хорошенько, какой поворот произошел в его судьбе, что именно она вложила ему в руку теплым осенним вечером вместе с листами зеленой бумаги, но сообразил, что возражать было бы нелепо, возражать - значило отвергнуть нечто такое, что было пока непонятно, но что было крайне важно этому лысому умирающему человеку, воля которого еще светилась в успокоившихся глазах. Единственное, чего не хотел Александр, так это того, чтобы его величали фамилией аббата - де Вельд. Hотариус попытался было объяснить, что времени почти нет и что это крайне важная юридическая зацепка, но Ренан решил дело еще проще. “Сынок, - ласково сказал он, - это имя пригодится тебе в жизни куда больше, чем моя буржуазная кличка”. Александр смирился. Он чувствовал, что еще на очень многие вопросы придется дать внятные ответы - со временем и самому. “Ты должен жить, - сказал Ренан, приподнимаясь на подушках, - а потом работать. Ты умеешь работать”. Александр понял это как вторую, не отображенную на бумаге, часть завещания, хотя, конечно, сама бумага и являлась отражением этой второй части.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});