В разреженном воздухе - Джон Кракауэр

Мы со Стюартом собрали наши ботинки и всю одежду, а затем разместились с подветренной стороны палатки. Усевшись напротив поврежденных шестов, в последующие три часа, несмотря на предельную усталость, мы сопротивлялись урагану, поддерживая истерзанный нейлоновый купол так старательно, словно наши жизни зависели от этого. Я представлял себе Роба наверху, на Южной вершине, на высоте 8740 метров, без кислородной поддержки, совершенно беззащитного перед жестокостью этого шторма, не имеющего никакого укрытия, — это было так невыносимо, что я пытался не думать о нем.

Перед самым рассветом воскресенья, 12 мая, у Стюарта закончился кислород. «Без кислорода мне стало по-настоящему холодно, — говорит он, — я начал терять чувствительность в руках и ногах. Я боялся, что могу соскользнуть в пропасть при спуске, что буду вовсе не в состоянии спускаться вниз с седловины. Я боялся, что если не пойду вниз этим утром, то не спущусь уже никогда». Отдав Стюарту свой кислородный баллон, я перерыл все вещи вокруг нас, пока не нашел другой баллон с остатками кислорода, и тогда мы начали готовиться к спуску.

Когда я рискнул выйти наружу, то обнаружил, что по крайней мере одну незанятую палатку унесло ветром с седловины. Затем я заметил Энга Дорджа, стоящего одиноко на ужасающем ветру и безутешно рыдающего из-за потери Роба. После экспедиции, когда я рассказал его канадской подруге Марион Бойд о горе Энга, она объяснила, что «Энг Дордж считает своим предназначением в этом воплощении обеспечивать безопасность людей — мы с ним много говорили об этом. Это является самым важным для него в рамках религии, которую он исповедует, и определяет условия его следующей жизни[59]. Даже несмотря на то, что Роб был руководителем экспедиции, Энг Дордж считал, что он несет ответственность за безопасность Роба, Дуга Хансена и остальных. Поэтому когда они погибли, то хоть он и не мог им помочь, но брал вину на себя».

Боясь, что Энг Дордж потерял рассудок настолько, что может отказаться идти вниз, Хатчисон умолял его начать спуск с седловины немедленно. Тогда в 8:30 утра, полагая, что Роб, Энди, Дуг, Скотт, Ясуко и Бек погибли, ужасно обмороженный Майк Грум заставил себя выйти из палатки, решительно организовал Хатчисона, Таска, Фишбека и Кейсишка и повел их вниз с седловины. В связи с отсутствием других проводников, я вызвался выполнять эту роль и шел заключающим. Когда наша унылая группа, выстроившись гуськом, медленно уходила из четвертого лагеря, я посчитал себя обязанным сделать последний визит к Беку, который, как я полагал, умер этой ночью. Я нашел его палатку смятой ураганным ветром, а обе двери были широко распахнуты. Однако когда я заглянул внутрь, то был шокирован, обнаружив, что Бек все еще жив.

Он лежал на спине поперек разрушенной палатки, судорожно дрожа. Лицо его отвратительно вздулось. Темные пятна тяжелых чернильно-черных обморожений покрывали его нос и щеки. Сильный ветер стянул с Бека оба спальника, оставив его беспомощным перед ураганом на ужасном холоде, с обмороженными руками, не способными натянуть спальник или застегнуть на молнию дверь палатки. Он непристойно выругался, когда увидел меня, его рот искривился в безумном страдании: «Найдется здесь кто-нибудь, чтобы немного помочь мне?» Он громко звал на помощь в течение двух или трех часов, но ураган заглушал его крик.

Бек проснулся в середине ночи и обнаружил, что «ветер наклонил палатку и разнес ее на части. Ветер завалил мне на лицо стену палатки с такой силой, что я не мог дышать. Это продолжалось секунду, потом следующий порыв ветра освободил мне лицо и грудь. Помимо всего прочего, моя правая рука распухала, а на ней были надеты эти идиотские наручные часы, и по мере того, как рука становилась все больше и больше, часы сжимали ее все туже и туже, пока не перерезали кровеносные сосуды на руке. И, несмотря на то, что вся рука была в крови, я не мог снять эти проклятые часы. Я звал на помощь, но никто не приходил. Это была долгая ночь сплошного кошмара. Парень, я был рад увидеть твое лицо, когда ты просунул голову внутрь палатки».

Обнаружив Бека в палатке, я был шокирован его ужасающим состоянием и нашим непростительным к нему отношением, из-за которого Бек все еще оставался на большой высоте. Я чуть не расплакался. «Все будет хорошо, — врал я, с трудом сдерживая рыдания и натягивая на него спальный мешок, потом застегнул на молнию дверь в палатке и попытался поправить повреждения. — Не беспокойся, друг. Теперь ситуация под контролем».

Как только я сделал для Бека все, что было в моих силах, то сразу же связался по радио с доктором Маккензи в базовом лагере. «Каролина! — умолял я ее в истерике. — Скажи, что мне делать с Беком? Он все еще жив, но мне кажется, что долго он не протянет. Он в очень плохом состоянии!»

«Постарайся сохранять спокойствие, Джон, — ответила она. — Тебе надо спускаться с Майком и остальной группой. Где Пит и Тодд? Попроси их присмотреть за Беком и иди вниз». Совершенно обезумевший, я поднял Этанса и Берлесона, и они немедленно направились в палатку Бека, прихватив с собой горячий чай. В то время как я поспешил из лагеря, чтобы присоединиться к моим товарищам по команде, Этанс сделал инъекцию четырех миллиграммов дексаметазона в бедро умирающего парня из Техаса. Это были действия, достойные похвалы, но трудно было представить, что они смогут облегчить состояние Бека.

Глава двадцатая НА КОГТЕ ДЖИНА

12 мая 1996 года, 9:45. 7890 метров

Одно большое преимущество, которое неопытность дарует альпинисту-новичку, состоит в том, что он не увязает в болоте традиций и на него не давит груз его многоопытности. Ему все кажется простым, и он выбирает прямые пути решения проблем, с которыми сталкивается. Конечно, такой подход редко приводит к успеху, а иногда результаты такого подхода трагичны, но сам человек не подозревает об этом, когда отправляется на поиски приключений. Морис Уилсон, Эрл Денман, Клевс Бекер-Ларсен — ни один из них не был многоопытным альпинистом, иначе бы они не предприняли свои безнадежные, и к тому же беспрецедентные по технике исполнения, поиски; решимость вела их по этому долгому и сложному пути.

Уолт Ансуорт «Эверест»

Оставив утром 12 мая Южную седловину, я через пятнадцать минут догнал своих товарищей по команде — они как раз спускались по гребню Коготь Джина. Это было трогательное зрелище: все мы так ослабели, что нам потребовалось невероятно много времени только для того, чтобы проделать спуск в несколько сот метров по заснеженному склону, раскинувшемуся чуть ниже Южной седловины. Но больше всего поражала численность нашей группы: три дня назад, когда мы поднимались по этому гребню, нас было одиннадцать человек; теперь же спускалось только шестеро.