Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

наш клиент увеличил ее вдвое. В отношении моей просьбы о выходе на засединских конкурентов пока ничего конкретного нет. Я попросил его перезвонить минут через двадцать, на случай если нам понадобится что-нибудь уточнить, ну, ты слышал…

Гридин согласно кивнул и перевел разговор в неожиданное русло.

— Я все хочу тебя спросить — ты говоришь по-русски почти без акцента и запас слов у тебя о-го-го. Откуда?

— Ну, ты даешь! Что, по-твоему, если узбек, то обязательно туп как баобаб?

— Да нет, что ты! О тебе такого не скажешь.

— Обо мне? Это, наверное, комплимент, тогда — спасибо.

— Ну… опять не так…

— Да ладно. Кстати, узбеки — древний народ. Древняя культура, древние города. Согд, Шаш, Фергана, Хорезм — слышал?

— Что-то слышал. Хорезм, Фергана. Еще Бухара и Самарканд.

— Ну, молодец, ты очень много знаешь, еще Ташкент забыл.

— Помню я его.

— Ну, еще Алишер Навои, например, или Бабур…

— Это не города.

— Молодец.

— То ли писатели, то ли мудрецы, что-то в этом духе…

— О, ты и это знаешь! Ну, тогда вообще проблем нет. А я долго жил в России, особенно в молодости. Служил. Вот и неплохо выучил язык.

— Понятно. А Заседина надо мочить.

— Да? Это как?

— Пойдем на этот день рождения и завалим, — Ленька вытянул руку и изобразил указательным пальцем нажатие на курок.

— А! Ну, да, конечно! На дни рождения ведь принято являться без приглашения. Кто помнит — тот пришел, и убил заодно, между делом, именинника или гостя какого-нибудь, на выбор. Очень умно…

— Ну, а что ты хочешь предложить?

— Нет, все правильно. И как ты себе это представляешь? — Сафаров сел в кресло и улыбнулся.

— Что?

— Всю сцену. Например, так. Охрана встречает нас у подъезда, жмет руки, вежливо пропускает, затем отворачивается к стене. Мы звоним. Открывает сам, отодвигает в сторону подвернувшуюся под руку любовницу. Ты долго метишься и бьешь без промаха. А Заседин все это время стоит по стойке смирно и улыбается. Нет?

— У тебя вечно шуточки…

— Откуда шуточки? Начал — договаривай.

— Ну, конкретно я еще не придумал…

— Это и видно.

* * *

И, все-таки, сети оправдали себя — в одной из них рыбка затрепыхалась!

— Когда был сделан звонок? — прищурив и без того маленькие глазки, спросил Портнов.

— Разговор начался в двадцать семнадцать. Продолжался четыре минуты шестнадцать секунд. Через двадцать три минуты состоялся повторный контакт. Оба раза звонили из таксофона, расположенного вблизи дома Артюхина. Голос идентифицирован по образцу. Все сходится, говорил он сам. — Ответил человек, одетый в бежевый свитер под горло. Очки с толстыми стеклами придавали ему растерянный вид.

— А на том конце?

— Отвечал ему мужчина средних лет с восточным акцентом. Говорили о Заседине. Запись послушаете?

Портнов глянул на часы.

— Позже, по пути. Так, рыбка в сети заглянула… что осталось?

— Аккуратно ее вытащить…

— Ты прав! Так, сейчас мы имеем половину десятого. Недооценили, значит, они противника… прокололись. Номер абонента есть?

— Вот, — очкарик положил на стол вырванный из записной книжки листок.

— Адрес какой?

— Это дом на углу Зверинецкой и улицы Ибрагимова.

— Спасибо тебе, Семеныч. Ты, как всегда, на высоте.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Прямо на Каретникова, беззвучно пожирая расстояние, неслись собаки. У Анатолия Валентиновича изо всех чувств сохранилась только одно: способность зрительно фиксировать события. Он, будто установленная на штатив кинокамера, не шелохнувшись, наблюдал за приближением к нему трех сосредоточенных на цели морд. Все воспринималось очень отчетливо. Полуоткрытые с вываленными языка-ми пасти зияли как ворота в ад. Блестели клыки, а над ними сверкали ненавидящие глаза. Казалось, что собачьи головы летят над полегшей травой сами по себе, отдельно от сокращающихся в мускульных усилиях тел. Шевельнуться или закричать профессор не мог — он был парализован. Все, что историку удалось, — это слегка приоткрыть рот. Глотка, превратившаяся в сухую картонную трубку, отказывалась издавать звуки.

Предприняв мощное усилие, в лидеры вырвалась коричневая собака, чем-то напоминающая маленького бурого медведя. Анатолий Валентинович узнал ее — это была Сари, тень из его кошмара.

Секунды растягивались в минуты. Ландшафт утонул в тумане затормозившегося времени. Пропал дальний лес, растворились строения ресторана и засединского коттеджа. Псы-убийцы подплывали к нему в сгущенном воздухе. Они утратили связь с землей, перестав нуждаться в опоре. Между Каретниковым и бурой собакой простерся невидимый мост. Нематериальный, он был крепче многих осязаемых: их связало нерушимое единство палача и приговоренного, которое возникает в самый последний, окончательный момент казни.

Неожиданно Сари, опередившая других метров на пять, резко затормозила. Она развернулась навстречу кобелям и загородила от них безвольно стоящего на четвереньках человека. Атрек и Узбой в немом удивлении замерли перед рычащей на них товаркой, едва не налетев на Сари. Не понимая, чего от них хотят, но и не собираясь нападать тут же на свою лохматую даму, они синхронно оскалились и зарычали в ответ. Сари не отступала. Тогда обескураженные кобели, не переставая огрызаться, сели и выбросили красные полотнища языков. Они демонстрировали стремление к мирному решению проблемы. Убедившись в этом, Сари обратила взгляд на застывшую как изваяние жертву. Наблюдая ее полную пассивность, она с недовольным видом обнюхала человека и капризно тявкнула. Зрители немедленно поддержали ее.

Возможно, следуя потребностям своей артистической натуры, Сари хотела превратить банальное убийство в красивую драму. Наверное, ей надо было сначала испытать сопротивление врага, сломить его, а потом насладиться победой. И сдавить зубами горло в тот момент, когда он изо всех сил цепляется за надежду выжить, а не вот так покорно ждет своей участи. Сари приблизилась вплотную, щелкнула зубами у щеки человека и отскочила. Профессор не шевелился.

Дверь ресторана отворилась, показался Тамерлан. Его привлек лай. Хромец сразу оценил ситуацию и издал звук, напоминающий змеиное шипение. Настал черед удивляться Сари. Она покосилась на бога, тявкнула, на сей раз обескуражено, и сделала шаг по направлению к безмолвствующему Каретникову, будто указывая Высшему существу на ошибочность его решения. Тамерлан отозвался гортанным восклицанием. Тогда четвероногая актриса, будто освистанная залом примадонна, опустила голову, вздохнула и понуро отошла к зрителям.

* * *

Тамерлан никогда не смог бы объяснить, почему он поступил именно так, вопреки своей ненависти к породе людей. Едва ли маленькому псарю была присуща наклонность к самопознанию. Скорее всего,