Герои русского парусного флота - Владимир Шигин

Пахтусов меж тем каждую свободную минуту уделял книгам научным.

— Ещё два раза позимую — и можно в академики записываться! — шутил он.

Ранней весной Пахтусов с двумя матросами двинулся по льду вдоль южного берега Маточкина Шара, определил точные координаты устьев пролива. Циволька тем временем пошёл вдоль побережья на север. А в июле у пахтусовского зимовья неожиданно появился со своими людьми промышленник Афанасий Ерёмин, судно которого прихватило льдом у западного берега Маточкина Шара.

— Нынче, почитай, все наши двинулись в здешние воды зверя бить, когда прознали про ваше плавание да про карты берегов здешних! — говорил он подпоручику, руку крепко пожимая. — За то вам, Пётр Кузьмич, низкий поклон и вечная благодарность от всего люда поморского!

И было за что: если в 1831 году у Новой Земли промышляло лишь одно поморское судно, то в 1835 году — 118, цифра по тем временам огромная.

Затем перешли к делам насущным. Ерёмин поинтересовался:

— Куда лучше путь держать, чтоб на хорошие моржовые лежбища выйти?

Пахтусов развернул карту. Сощурился, прикидывая, что и как.

— Думаю, вот сюда, сюда и сюда! Желаю удачи!

На том и расстались.

И снова, так и не дождавшись, когда вскроется лёд, подпоручик устремился вперёд. Решился он на этот раз на вещь рискованную, почти погибельную: с запада обогнуть северную часть Новой Земли, а затем описать её восточный берег, спускаясь к югу. Пахтусов пошёл на карбасе. В лагере за старшего остался Циволька. Бросок на север был стремителен, но мореплавателей поджидала беда. При подвижке льда в один из дней как ножом срезало якорный канат. Затем ледяные глыбы с треском раздавили маленькое судёнышко. Люди едва успели сгрузить на лёд лодки, покидать в них ружья да муку. Пока сгружались на лёд, льдину тащило в океан. Насилу добрались до ближайшего острова Берха. В своих дневниковых записках Пахтусов оставил следующую запись: «Мы же до крайности перемокли и устали. Разведя огонь и устроя палатку из парусов, мы обратились к перетаскиванию оставленной на прибрежном льду провизии и бочки со смолою. Последняя нам была нужна для исправления лодок, потерпевших от перетаски по ледяным торосам; но льдина, на которой всё это стояло, уже ушла в море. Таким образом, мы лишились значительной части наших вещей». Люди оказались на краю гибели, но духом не пали: чинили лодки и ждали попутного ветра. Между делом на острове Берха обнаружили остатки двух старинных лодий и несколько покосившихся крестов поодаль. Мыс, близ которого погиб карбас «Казаков», Пахтусов так и назвал — мыс Крушения.

Помощь пришла неожиданно. Сразу два промышленных судна причалили к берегу. Кормщики даже спорили, кому выпадет честь доставить столь известных на Севере мореплавателей к зимовью. Чтобы не было обид, разделились поровну.

Вскоре Пётр Кузьмич с сотоварищами был уже на зимовье. Небольшая передышка — и снова в путь! На этот раз подпоручик стремился достичь северной оконечности Новой Земли с востока. Но и это плавание было на редкость тяжёлым. Дождь и шквальный ветер, лёд и туман — природа, казалось, делала всё, чтобы остановить смельчаков. Предоставим слово биографу первопроходца: «Ценою невероятных усилий Пахтусов к 23 августа достиг островов, расположенных на 74° 24' северной широты. Пройти сквозь узкие проливы между островами, несмотря на многократные попытки, не удалось. Льды плотно прижимались к берегу. Пахтусов нанёс на карту очертания части островов, обозначил мысы, вдававшиеся в море; самому отдалённому высокому мысу он дал имя Дальний. Позже этот маленький архипелаг в честь бесстрашного полярного исследователя получил название островов Пахтусова.

Путь на север был закрыт льдами. Пришлось возвращаться назад, чтобы успеть пройти через Маточкин Шар до того, как его скуют льды».

В первых числах сентября, вернувшись на зимовье и погрузив остававшихся там людей, Пахтусов взял курс на Архангельск. Начальник экспедиции уже был тяжело болен «грудной лихорадкой», как тогда говорили. В тесной каморке-каютке, мерцая, качалась лампада под образом святого Николы.

Когда подпоручику становилось лучше, доставал он из-под подушки писанный маслом портрет своей супруги, что был подарен ему перед расставаньем. Скоро, скоро уже их встреча, осталось совсем немного!

На берег Пахтусова сводили уже под руки…

ОТ ДОМАШНИХ ОГОРЧЕНИЙ…

Ещё вчера полный новых планов, мечтавший на будущий год вновь идти штурмовать новоземельские берега, он как-то сразу утратил интерес к жизни. Отчёт об экспедиции так и остался недописанным, а коллекции минералов и каменного угля — неразобранными.

Изнурённый лишениями двойного девятисотсуточного похода и преданный любимым человеком, подпоручик корпуса флотских штурманов Пётр Пахтусов умер 7 ноября 1835 года. Проводить в последний путь героя полярных морей вышел весь Архангельск. Положили его в землю на соломбальском кладбище, где исстари хоронили мореходов. На каменном надгробии высечены изображение парусного корабля и слова «Новая Земля, Берег Пахтусова Карское море». А чуть ниже сделана надпись: «Корпуса флотских штурманов подпоручик и кавалер Пётр Кузьмич Пахтусов умер в 1835 году седьмого дня, отроду 36 лет, от понесённых в походах трудов и д… о…»

Историк Г. Захаров так пишет о возможной тайне букв на могильном камне Пахтусова:

«Известно, что после смерти Петра Кузьмича осталось его семейство — жена, сын и две дочери. К слову, в конце 80-х годов XIX века они ещё были живы. Сын Николай, подпоручик в отставке, доживал свой век в Петергофе, где имел дом. Дочь Александра, вдова губернского секретаря Погорелова, жила в Кронштадте, а вторая дочь — Клавдия — в Петербурге. Обе дочери проживали в бедности, получая за отца годовую пенсию в 33 рубля и пособие от Морского министерства в 150 рублей. Загадочные буквы „д“ и „о“, по объяснению большинства исследователей, могут означать „домашние огорчения“. Петра Кузьмича Пахтусова, который уже больным человеком вернулся с Новой Земли, „добило“ семейное обстоятельство. Перед отъездом в экспедицию он вручил жене конверт с деньгами, которые были накоплены им с огромным трудом. При этом Пётр Кузьмич якобы настоятельно просил жену не вскрывать конверта до его возвращения или же получения известия о его гибели. Однако супруга Пахтусова по своей ветрености в отсутствие мужа растратила все деньги…

Есть и те, кто считает, что Пахтусова сгубило известие о неверности жены. Однако и в этом случае можно сказать — „от домашних огорчений“.

В пользу этой версии говорит и обстоятельство, подмеченное современниками, хорошо знавшими Петра Кузьмича. Всем им он был известен не только своими трудолюбием, смелостью, решительностью, даже горячностью, но и весёлым нравом и любезностью… А сразу же после возвращения из экспедиции Пахтусов резко изменился характером и сделался до крайности раздражительным.

Что же повлекло скоропостижную смерть сравнительно молодого человека, или что именно приблизило её, мы, верно, никогда не узнаем».

Каким же запомнился современникам наш герой, каким он остался в их памяти? Сохранились воспоминания одного из современников Пахтусова. Он пишет: «…Был решителен, смел и иногда горяч, но всегда соединял это с благоразумием. По настойчивости же и твёрдой решимости характера его… можно сравнивать с Куком… Пахтусов вообще был человеком необыкновенной доброты и всеми любимый; смолоду отличался весёлостью и даже любезностью в своём кругу… И, что особенно странно при его уме, он слепо верил снам. Но кто же без слабостей или странностей?»

Спустя девять лет в Петербурге были изданы «Дневные записки» Пахтусова, посвящённые его второй экспедиции. В 1875 году в Кронштадте, на родине полярного штурмана, ему был открыт памятник. Деньги на него собрали по подписке штурмана со всех уголков России. На постаменте серого гранита, гордо вскинув голову, стоит Пётр Кузьмич Пахтусов. На плечи небрежно накинута шинель, в руке свёрнутая карта Новой Земли. Внизу на бронзовых барельефах слова: «Польза», «Отвага», «Труд» — девиз всей его короткой, но славной жизни!

Тогда же в одной из газет появились строчки: «Память и честь подобным деятелям более почтенна и плодотворна, чем даже великим воителям и государственным мужам».

Ах, как он любил море! Море, над которым переливались сполохи полярных сияний, где трещал под напором волн вековой лёд, где за пургой и штормами ждало его ещё столько неоткрытых земель!

ДУШОЮ ЧИСТ И ЛЮБИТ МОРЕ…

Нахимов… Имя его давно стало олицетворением служения Отечеству для многих поколений россиян. С именем Нахимова связана целая эпоха нашего флота с победами при Наварине и Синопе, кавказскими десантами и великой Севастопольской эпопеей. Ни один из отечественных флотоводцев никогда не был столь обожаем и любим соратниками при жизни, как Нахимов. Ни один не удостоился такой общенародной любви после своей гибели, как он. Нахимова помнят, им восхищаются, его чтят. Что же такого совершил этот человек, что и сегодня в его честь называют военно-морские училища и улицы, боевые корабли и площади? Почему и сегодня молодые лейтенанты надевают свои фуражки с особым шиком — «по-нахимовски», а седые адмиралы с гордостью носят на груди как высшую награду моряка ордена его. В чём же феномен этого человека, чьё имя неотделимо от Севастополя? Того, чьё обаяние мы ощущаем через века?